то отчет того физика, ну, вы, наверное, в курсе. Выпросил у вашего управляющего. Я же все-таки ученый, пусть и не мой профиль, конечно, — я радиофизик, но думаю, что-то всё же пойму.
— Но нас же предупреждали, — начал было Ветфельд.
— Мне надо знать, — резко перебил его Борис Арбов, — кто я и что я. И на что, то есть на сколько могу рассчитывать. Я не верю в воскрешение из мертвых.
— А я не верила, — сказала Лидия и осеклась.
— Я благодарен за лоскутик сущего, что мне вдруг подали… за несколько песчинок, что вдруг просыпались обратно, когда почему-то перевернули колбу времени, за эту физиономию, — он кивнул на Арбова, — перед моими глазами. Но прежде чем в интересах нарушенного равновесия кану обратно, я хотел бы понять.
— Зачем? — вырвалось у Лидии.
— Вы имеете в виду — зачем, если там нет ни сознания, ни… Нет ничего вообще.
Лидия промолчала.
— Мне не нравится, когда нет ничего вообще, — продолжал Борис Арбов, — мне не нравятся законы, что по эту сторону, и не нравится отсутствие законов по ту , но в отличие от, — он указывает на Арбова, — я не ропщу, не принимаю скорбную позу, что само по себе не есть добродетель, конечно.
— Но славить такое устройство бытия потому лишь, что оно непостижимо, — перебил его Арбов, — я пас.
— Но за лоскутик, за пару песчинок спасибо, — сказал Борис Арбов. — Пусть и неясно кому… Я думаю, ваш управляющий со всеми своими аттракционами здесь посредник, не более. И еще до меня не сразу дошло, конечно — я должен знать, нет ли в этом моем и «воскрешении» угрозы для вас.
— Ну что вы, что вы, — расшаркалась Лидия в утрированной светской манере. — Напротив, вы нас очень обяжете.
— Лидия! — возмутился Арбов.
— Она в чем-то права — сказал Борис Арбов. — Всё это устроено вряд ли для того, чтобы развлечь вас распитием бутылочки белого с покойником. — Глянув на сына, осекся. — Извините, я опьянел, кажется, сам не ожидал, но после такого перерыва… глупая отговорка, правда?
— А я бы что угодно отдал, не спрашивая о гарантиях, не торгуясь по условиям, лишь бы воскресить одного человека, — сказал Ветфельд. — Но ни отель, ни его управляющий со своими каруселями, аттракционами мне не помогут.
— Почему же? — попыталась Лидия.
— Потому что будет уже тавтология, а у этих господ, надо думать, хороший вкус. Вам повезло, Арбов. — Неясно было, последняя фраза адресована сыну или отцу.
— Семен, — Лидия пыталась спросить деликатно, — скажите, вы разве хотели этого… ну, насчет отца?
— Как же я мог, мне и в голову… — начал Арбов — Что отец? Смесь из моей вины перед ним и застарелых каких-то обид на него. — Арбов не ожидал от себя этих слов. — Пропорции между тем другим зависят от силы твоего депрессняка в тот ли иной момент.
Борис Арбов понимающе закивал.
— То есть это не было исполнением желания, Семен, — подытожил Ветфельд. — И вряд ли это попытка изменить вашу судьбу. Получается, управляющий ознакомил нас с правилами, но забыл сказать, во что мы вообще играем?! — Ветфельд оторопело замолчал.
— Вы, Борис, пытаетесь разобраться, как устроено, — Лидия кивнула на его тетрадку, — тогда как вам надо понять: для чего.
— При жизни, — улыбнулся отец Арбова, — я ставил перед собой только посильные задачи. В этом была моя ограниченность, безусловно. Но я сберег себе столько здоровья и нервов.
— Я прошел сегодня по нашим с Марией местам в этом городе, — Ветфельд говорил как бы самому себе. — Если управляющий и те, точнее, то, что за ним, не могут или не хотят вернуть мне Марию, то зачем мне все их аттракционы? А вы, — он обращается к Лидии, — накануне пугали нас каким-то адом.
— Мой… э… — Борис Арбов искал слово, — возврат не должен стать для всех вас каким-то соблазном, извините, что говорю это.
— Я вам завидую, Курт, — сказала Лидия. — Вы, кажется, уже обрели свободу… от них, от каруселек и прочего, от всей ситуации. А мы вот с Семеном нет. Он впал в зависимость, потому что здесь воплощено то, о чем он даже и не мечтал, не знал, что об этом можно мечтать… А я, потому что мне пока что не дали вообще ничего.
— Я не чувствую себя зависимым, — сказал, возмутился Арбов. — Мы поедем с отцом домой. Тем более что, — он сумел проговорить вслух, — папе становится лучше. Вы же все сами это видите.
— Я говорил тебе вчера, — отец положил свою руку на предплечье Арбова. При жизни он избегал тактильных контактов, — прикосновения, объятия, поцелуи у них со взрослым сыном были довольно редки, — мне вроде бы как известно, что я ненадолго. А знание о том, что я могу быть только в отеле, в ограде его сада — тоже заведомое.
— Но у тебя же вполне хорошие анализы, — попытался Арбов.
— Неужели вы, Борис, подозреваете, что вы какой-то изощренный биоавтомат? — поперхнулся Ветфельд.
Арбов еле сдержался.
— Сема сказал мне, — Борис Арбов был совершенно спокоен, — вас здесь предупреждали, правда может оказаться унизительной… Но почему бы ей не быть просто пошлой?
— Папа! — кричит Арбов.
— А я не верю вам, Борис Арбов, — чеканит Лидия, — не верю ничему из того, к чему вы клоните. Что, нас собрали сюда для каламбура, для анекдота?!
— Вам, кажется, легче было бы принять ад? — осведомился у нее Ветфельд. — Ад, он все-таки возвышает, я так понимаю?
— Вот человек, — Лидия указывает на Арбова. — В первое же утро сразу обрел чудо? Счастье? Я не знаю, как назвать. А вы все о чём сейчас?! Борис, вы первый, кому дано, и последний, быть может. Какая вам разница, как это сделано, для чего — я поняла сейчас! Это нас должно волновать, нас обнадеживать, нас ужасать, а вы должны жить, жить, и только. Это такое бытие, как вы не понимаете!
— Вы, наверное, правы, но… — говорит Борис Арбов. — Чем я занимался на протяжении жизни? Главным образом жил. В то же время боялся жизни. Мне удалось перехитрить жизнь, во всяком случае, в целом. О смыслах? Вы знаете, у меня не хватило на это времени, как ни смешно.
— Кажется, решили компенсировать? — съязвила Лидия.
— Вряд ли, — пожал плечами Борис Арбов, — просто сейчас смысл невозможно отделить от самой жизни. Жизнь может быть в отведенное мне только смыслом.
— Наслаждайтесь небом, что вы! — не выдержал Ветфельд. — Светом божиим, солнышком.
— Вот я как раз и говорю об этом, — кивнул Борис Арбов.
15
Управляющий и портье в креслах-качалках в маленькой гостиной. Оба в халатах, в руках бокалы.
— Быть антуражем, — говорит управляющий, — да что там, рябью на поверхности того, чего мы так и не поняли за всё это время. А времени было предостаточно. Все-таки это унизительно. Пусть мы с тобой и привыкли вроде бы.
— Быть тем, что позволяет нашим постояльцам хоть как-то объяснить себе самим, что с ними здесь произошло, — возражает его собеседник, — в конечном счете, это гуманно.
— Одни не могут стать счастливыми, другие не хотят, третьи ограничивают самих себя, обкарнывают себя своим счастьем. А я всё только пытаюсь отучиться от привычки судить.
— Но сегодня мы имеем дело с теми, кто пришел сюда вроде как не за счастьем, а ты опять недоволен, — улыбается портье.
— Оставь этот тон. Эта твоя имитация усталой мудрости, — управляющий сбивается. — Мы думали, что все эти аттракционы для испытания наших постояльцев, а теперь мне кажется, это испытание Реальности посредством постояльцев.
— То есть всё оказалось несколько амбициознее и безысходнее?
— Может быть, беспощаднее… А если взять и сказать нашим гостям об этом?
— Ну, мы вроде как уже намекали, — задумывается портье. — Для очистки собственной совести больше, но всё же… Сказать можно, конечно, но вряд ли от этого что-то изменится. — И тут же радостно: — Значит, сказать действительно можно.
— Знаешь, — управляющий замялся, — я хотел бы тут кое-кому подыграть. — Ждет реакции собеседника, тот демонстративно молчит.
— Ну, разреши мне хоть раз! — срывается управляющий. — Мне надоело быть вечно подглядывающим. Я тебе не вуайер.
— Ты же подглядываешь не в щелочку, не в замочную скважину, а, извини меня, в микроскоп.
— Наверно, пора уже искупать.
— Что именно?
— Микроскоп, — ответил управляющий.
— Может быть, ты сам хочешь стать постояльцем? — портье смотрел на него с интересом. — Только это будет не искуплением, а злоупотреблением служебным положением, да-с.
Управляющий, не глядя, завел руку назад, поставил свой бокал на столик за креслом.
— Что, так хотелось бросить мне в голову? — спросил портье. Управляющий промолчал.
— Хорошо, — сказал портье, — попробуй помочь кому-нибудь из них. Но только одному, ты меня понял?
16
Ветфельд и Лидия гуляют по городу.
— А ведь мы с Марией чуть было не расстались после поездки на этот курорт, — говорит Ветфельд. — Как ни смешно, конечно… Мы, в сущности, были детьми эгоистичными, предвкушающими грядущее. Детьми, непоколебимо уверенными, что грядущее пообещало им что-то, что оно им должно. — Ветфельд поднял указательный палец и состроил гримасу. — И первый же сбой в отношениях ужаснул нас. Мы научились любить, как нам мнилось, но совершенно не знали, как уберечь любовь. Плюс тогдашняя моя рефлексия: я подозревал, что люблю любовь, а не Марию именно. О, эти муки так возвышали меня в собственных глазах. Какие глубины я в себе подозревал… Я дергал Марию, придирался к ней, будто проверял на излом ее чувство, я был несносен, понимал, что эти мои «победы» над ней развращают меня. Всё забыто, опыт незрелой души давным-давно неинтересен, потерял всякий смысл, но стыд — след стыда за всё тогдашнее, он, как ни странно, остался.
— Выходит, вы не были особенно счастливы здесь?
— Был. Я просто этого тогда еще не знал. Я тогда еще не дорос до счастья. Это банально. Наверно, счастье пришло слишком рано. Что мог я знать тогда о тоске, хоть каком страдании?
— А Мария?
— Она полюбила меня глубоко и сразу.