— Но я-то с ним полностью согласен, как ты знаешь.
— Был согласен.
— И сейчас согласен, кем бы Ветфельд ни был. Что, может быть, я тоже?!
— Нет. Ты просто заложник ситуации с твоим отцом.
— Почему же тогда ты меня посвятила?
— Потому что скоро, — Лидия запнулась, но сказала, — эта твоя ситуация разрешится. Извини, Семен, но ты это знаешь сам.
— Послушай, ты, подпольщица хренова! Я благодарен им . Понимаешь? Я ехал сюда вроде как за счастьем, но есть вещи поважнее счастья. И если ты только попробуешь причинить им какой-то вред…
— И что тогда? Что?! Нет, ты скажи. Убьешь, расчленишь меня во имя Контакта, скормишь рыбкам в Тепле? Чтоб не мешала торжеству добра? — Вдруг тихо. — Это измена, Семен.
— Я бы боялся инопланетной сверхцивилизации, если б она в самом деле раздавала счастье, но они оказались настолько мудрее нас.
— Ну а как объяснишь всё вот это? — она ткнула пальцем в папку в руках Арбова.
— Я не верю, что Курт всё это время ломал комедию. Это страдание. Нет, это невозможно имитировать. — Арбов задумался. — Я не знаю, что ему удалось за эти дни, но мне кажется, он нащупал опору, сделал саму пустоту опорой, не знаю, но он что-то такое решил для себя.
— Нашел в себе силы жить, скорбя по умершей от рака жене, с которой разорвал помолвку без малого сорок лет назад и которая нянчит внучку во Фрайбурге, по всему судя, прекрасно себя чувствует, — злой голос Лидии. — Не сложновато ли для карусельки в саду, а?
— Здесь что-то не то, — Арбов постучал костяшками пальцев по папке. — Не то, что ты решила.
— Есть другие версии?
Арбов промолчал.
— Да, я согласна, Курта, скорее всего, используют втемную. А вот ты, Сёма, решил не препятствовать им сознательно.
— То есть я теперь главный враг? Давай-ка, вот по тропочке иди первой. Иди, иди, я серьезно. Не хочу, чтобы ты была у меня за спиной.
— А ведь это только начало! — изумилась Лидия.
— Это ты насчет того, что главным врагом оказался я? Знаешь, Лидия, а что если тебе попросить у «синтезатора добра» избавления от этой твоей фобии?
— Объясни мне, кто такой, что такое Курт Ветфельд? — Лидия в самом деле пошла по горной тропке первой. — Или, может быть, это тоже нам откроет «синтезатор»? Пока что он соизволил синтезировать, — она показала на папку, которую перед тем забрала у Арбов, немного вот такого добра. Она спиной чувствовала, как снова сник, погас идущий за нею Арбов.
26
Зачем он приехал сюда, сам не понял. Когда добивался права стать постояльцем, проходил тесты, ждал своей очереди — всё было более-менее ясно, а вот теперь… Не знал, куда деваться со своей тоской, не знал как жить без Марии, не знал, выдержит ли? К приезду в отель уже знал, успел узнать — выдержит. Привык к пустоте… Управляющий сколько раз говорил сам, что их троих и выбрали как тех, кому нечего просить у здешних каруселек и аттракционов. (Почти нечего.) Намекал, что в этом залог если не свободы от судьбы, то уж точно несводимости к ней. То есть его боль, его тоска и опустошенность не сводятся к судьбе?! Несмотря на то, что их не было бы, если б была Мария?! Не победить судьбу, а оказаться глубже судьбы?.. Этого вот знания и добивался от него «синтезатор добра»? Но добро ли это? Добро ли, благо? Его — Курта Ветфельда не хватит на всё это…
Он тогда чуть ли не приревновал к Арбову, потому что ему-то вернули… так стыдно. Арбову скоро уже предстоит вновь потерять, вновь пережить отца — это что: добро, милосердие, благо?
Кажется, над ними всеми ставят какой-то опыт. Чудо для Арбова, отсутствие чуда для Лидии, игнорирование его-Ветфельда с этой его независимостью от чуда — это всё эксперимент, опыт? Только хочется уже поднять бунт на предметном стеклышке.
Может быть, они и не виноваты, тоже хотят равенства в Контакте, но предметное стеклышко получается как-то само собой, по ходу… а сейчас вдруг вот понял, что Контакт — не есть главное, во всяком случае, для него… Контакт — это частность, пусть потрясающая, грандиозная, превосходящая человеческие наши силенки, но частность . Наверное, к лучшему, что срок его пребывания в отеле истекает совсем скоро.
— Ну всё, я побежала, увидимся, пока, — завтракавшая с ним сейчас Лидия протараторила всё это и побежала из отеля в город, не заходя в номер.
— Да-да, — механически кивнул ей Ветфельд. Потом только увидел, что она забыла на столе свою файловую папку.
27
Борис Арбов сделал несколько шагов по дорожке сада, опираясь на ходунки, и устал.
— Вот тебе и второе издание старости, — сказал он Арбову. — Подожди, подожди, я хочу сам. Думаю, меня еще на пару-тройку шагов хватит.
Арбов силой усадил его на скамейку.
— Да, ты прав, Сема, надо реально смотреть на вещи.
— Папа, я тут говорил с управляющим.
— Не пытайся выдоить у них надежду. Они же вроде инопланетяне, вдруг еще действительно, не разобравшись, подадут ее.
— Говори, что хочешь, эти твои штучки на меня уже не действуют.
— Это не штучки, Сема, просто я знаю, надежды мне уже не выдержать.
— Значит, ты все же не исключаешь, что она есть?
— Я в невозможной ситуации. И здесь есть иллюзия, что в ней может быть возможно всё. Но это только иллюзия, Сема.
— Так вот, управляющий…
— Я знаю, — перебивает его отец, — он не управляет, это правда. И тот физик в своей тетрадке кое-что понял насчет того, как устроено.
— Управляющий сказал, что он сегодня не управляет, но завтра… может появиться «ручка». Погоди, не перебивай. Я сначала решил, что это он в утешение, ну, или, чтобы я не приставал, но потом понял — если «синтезатор добра» в самом деле существует — он должен, поздно или рано, отрастить себе такую «ручку», за которую управляющий или даже я могли бы взяться, повернуть, иначе какое это добро.
— Это будет уже милосердие только.
— Мы вязнем с тобою в словах, папа.
— Знаешь, я бы многое хотел изменить, исправить в прожитом… многое бы вычеркнул. И не в событийности — моя жизнь была небогата событиями, как ты помнишь. А я и хотел, чтобы так. В смысле, к событиям, к биографии особых претензий нет… как оказалось. А кое в чем мне просто-напросто повезло.
Я бы исправил в главном.
Получается, судьба не столь уж глубинная вещь, как нам представлялось. Я ничего не сумел, — Борис Арбов усмехнулся, — потерпел фиаско в чем-то, что посерьезнее судьбы, не говоря уж об обстоятельствах. Если б знать еще в чем? — После паузы: — А ты, Сема, ехал сюда на что-то такое надеялся, что-то хотел получить, в чем-то таком разобраться, а видишь как — «аттракционы» и «синтезаторы» работают на меня, к недоумению управляющего. Получается, что я у тебя…
— Хватит об этом, ладно?
— Да, конечно, извини. Я как-то много говорю в эти дни — он замолкает, но Арбов понял, на чем отец оборвал себя: «все равно не наговоришься впрок».
28
Арбов спал, скрип двери разбудил его, в комнату прошаркал отец. Он не на ходунках сейчас, опирается на трость. Значит, ему опять стало лучше? Так уже было несколько раз, угасающие было силы восстанавливались сколько-то, на какое-то время, отчасти.
Отец сел к нему на кровать. Погладил его по щеке — этот его жест из детства. И улыбка отца, он так всегда улыбался, когда заходил к нему в детскую и гладил его по щеке, а потом пальцем нежно по переносице. У Арбова чуть не разорвалось сердце.
— Я пришел попрощаться, Сёма.
— Нет.
— Мое время… Ты всё понимаешь.
— Нет, папа. И я ничего не хочу понимать. — Арбов чувствовал, что сейчас не выдержит.
— А знаешь что, Сёма. — Всё та же улыбка отца. — Пойдем со мной? — отец берет его за запястье.
— Нет, папа. Так нельзя.
Арбов пытается высвободиться, но рука отца вдруг становится жесткой, безжалостной, Арбову больно.
— Пойдем. — Отец дернул, потащил его за собой. Арбов кричит, хочет вырваться, брыкается.
Арбов проснулся, было много пота и отвращения к самому себе.
29
Лидия вышла из церкви. Так самозабвенно молиться ей удавалось, пожалуй что только в детстве. Но в детстве светло и радостно делалось после молитвы.
О чем молила она Его сейчас? О собственной правоте? Но она и так права. Чтобы хватило сил? Но здесь речь не о силе, не это требуется ей, чтобы она смогла — она поняла вдруг. Но что тогда, что?! Она сделала первый шаг — не шаг даже, так, занесла только ножку и уже смертельно боится Ветфельда, ненавидит управляющего, готовится к борьбе с Арбовым. А вот если бы не эта их жажда невозможного, из-за которой они все и съехались сюда, если бы не «воскресший» отец Арбова — Арбов бы, скорее всего, серьезно увлекся бы ею и она, вполне возможно, сколько-то увлеклась бы Арбовым. Но вчера он на полном серьезе боялся, что она столкнет его с горной тропки, а она не знает даже, так ли уж он был неправ, намного ли забежал вперед с этими своими страхами. Чувство такое, что вчера он спровоцировал ее.
Чего она сейчас добивалась от Него? Санкции? Она не настолько глупа. Знака? Она понимает, что не заслужила знака.
Она должна пресечь Контакт с теми, кто, видимо, добрее, великодушнее нас. Только потому, что они сильнее? Нет. Потому что они не спросили нас о Контакте, поставили перед фактом, делают тайно. Как и мы делали бы на их месте… А что, если они действуют тайно из великодушия? Из жалости к нам? Они же правы! Тысячу раз как правы. Но какое же великодушие, если Ветфельд?..
Она пойдет на всё, чтобы защитить, уберечь человечество. Уберечь? Это должно называться по-другому. Сохранить нас такими, какими мы привыкли к самим себе? Неужели «аттракцион» прочитал это в ней? Так вот почему она так и не получила ничего от «синтезатора добра»!
Пусть так. Пусть так. Пусть так.
Значит, нам на самом-то деле не нужно недостижимое и невозможное? Значит, нам не нужно умножение добра и света, если оно оборачивается непредсказуемостью? Арбов сказал бы, что непредсказуемое