2.
«В клещах беды» (1931 г.) — мучительно выстраданное стихотворение, посвященное памяти погибшего сына, пятилетнего Артемушки[71]. Оно было опубликовано только через три года… 3
Стихотворения из цикла публиковались Артемом Веселым в журналах и сборниках его произведений. Цикл остался незавершенным.
«Книга»[72] издана не была. В архиве сохранились незаконченные стихотворения «Старик», «Ванька-крюшник» и «Слово», наброски к другим стихотворениям.
СЛОВО
Я подбираю цветные слова,
без устали граню и шлифую их
и перестраиваю так и эдак,
и вот строка сияет радугой,
и каждое слово, усиливая силу
граничащих с ним слов,
не теряет и собственного блеска.
Мысль улетает в соцветие слов,
как в тучу белый аист.
Слово — это масло в светильнике,
питающее пламя мысли.
Слово — верблюд, издыхающий
под непомерным грузом предвзятых идей.
Слово — зеркало звука.
В слове — улыбка цветка
и жалоба струны.
«Пушкин» — последнее из прижизненно опубликованных произведений Артема Веселого.
ПУШКИН
Пушкин!
Кто не смеялся и кто не лил слез над его строками?
Чье сердце не сжималось болью над его горькой
судьбиной?
Пушкин и Хлебников — мои любимые поэты.
С юности и до последнего вздоха.
Пушкин блеском своего гения
осветил мою раннюю молодость,
проведенную в логове рабочей слободки.
Том пушкинских стихов
я таскал с собой в вещевом мешке
в годы гражданской войны по всем фронтам.
Пушкина и посейчас
в минуты острой печали или радости
достаю с полки и пью, не напиваясь.
ЧАСТУШКИ
Книга «Частушка колхозных деревень» вышла во второй половине 1936 года.
Лидия Либединская вспоминала, что в сентябре 1932 года ее, тогда одиннадцатилетнюю девочку, Артем Веселый попросил: «Запиши для меня сто частушек».
«Частушек для Артема Веселого я записала не сто, а гораздо больше, — пишет Лидия Либединская. — Были привлечены все мои школьные приятели и все ребята, жившие в нашем дворе. Когда, вышла книга частушек, Артем Иванович в предисловии выразил благодарность всем, кто помог ему собирать частушки. В числе других имен было названо имя… нет, не мое… а мамино.
Такова жизнь! Но зато в день моего рождения Артем Иванович принес мне в подарок свою книгу „Гуляй Волга“ и написал на ней:
„Смеярышне, умнярышне, красарышне Лиде. Артем“» 1.
В предисловии к сборнику Артем Веселый называет 22 фамилии своих добровольных помощников, но, судя по сохранившимся в архиве писателя тетрадкам, листам, листочкам и клочкам бумаги, исписанным разными почерками, их было гораздо больше. «До шести тысяч номеров прислано мне любителями со всех концов и „волостей“ нашей страны, — писал он. — Отбор произведен суровый. Из каждой сотни частушек в сборник попадала — в среднем — одна или две».
Значительную часть частушек Артем Веселый записал непосредственно от тех, кто их сочинял или пел: «В настоящий сборник вошли, главным образом, частушки, записанные мною на Средней Волге во время разъездов по колхозам и совхозам зимою 1933 г, зимою 1934 г и летом 1935 г.».
Артем Веселый рассказал корреспонденту «Книжных новостей» зимой 1936 года:
Летом три месяца провел на Волге. На рыбачьей лодке с парусом плыл от Кинешмы до Астрахани, бил уток, ловил рыбу, записывал частушки. До этого верст восемьсот проехал на конях по местам действия «Страны родной» — тоже за частушками.
В Москве работал в архивах «Крестьянской газеты», в Центральном доме самодеятельного искусства и в Литературном музее, наладил переписку с некоторыми корреспондентами «Крестьянской газеты» — и все в поисках частушек2.
Из воспоминаний Алексея Костерина
В очерке «Дорога дорогая» Артем дает картинку, как он у костра плотогонов слушал и записывал частушки. Я в это время спал в лодке, которую мы зачалили за плот. Ночь выдалась теплая, многозвездная и как-то по-особому темная. В лодке в кормовом отсеке, прикрытые палаткой, спали жена и дочки Артема. Поздней ночью, по-видимому, около часа, меня встряхнул какой-то треск — будто дикий бурелом валил сосны и ели — и панические гудки двух пароходов.
Спросонок, еще не зная и не понимая, что за гул и треск стоит над Волгой, я первым делом схватился за весла. И оглядываюсь на плот, на куст розового света от тлеющего костра. От костра в разные стороны прыгают человеческие тени. Пытаюсь перекричать непонятный мне треск и гудки пароходов:
— Арте-ем!
Прыгавший мимо меня один из плотогонов крикнул:
— Отчаливай… смелет… — он сорвал веревку, которой мы зачалились за плот. Стремительная струя подхватила лодку и куда-то потянула ее. Плотогон, прыгая, как кенгуру, по бревнам в темноту, закричал:
— Выгребай… смелет…
И только в это время я понял, какая опасность грозит и мне, и семье Артема: на наш плот под острым углом медленно, но неудержимо полз другой плот. Под давлением нескольких тысяч кубометров древесины челенья плота разрывались, сосновые бревна звонко трескались и взлетали на воздух. На стыке двух плотов кипел и плескался водоворот. В этот водоворот и тянуло нашу лодку […].
Треск бревен, гудки пароходов, крики людей на плотах. Память не сохранила, как я вырвался из водоверти меж двух плотов. Задыхаясь от гребли, неожиданно заметил, что уже огибаю матку плота и выхожу на чистый простор. И вскоре тьма разбавилась рассветным молочком, а затем и Волга вспыхнула и заиграла багряными огнями.
Недалеко открылась песчаная коса, и я выгреб к ней. Когда окончательно рассвело, с плота раздался крик Артема:
— Алешка-а… лодку…
Первое что сказал мне Артем, прыгнув в лодку с плота, было:
— Эх, и частушки я записал… 3
Несомненно, работа над книгой частушек была Артему, знатоку и ценителю русской народной песни, в радость.
К сожалению, эта радость омрачилась тем, что при издании частушек, спасая книгу, ему пришлось пойти на крупную уступку издателям и цензуре: он согласился, чтобы в написанное им предисловие был введен текст, написанный явно чужой рукой. Этому есть объяснение.
После того, как Артем Веселый принял участие в объявленной «Литературной газетой» дискуссии о художественном образе и написал статью «Потоков рожденье», в «Литературной газете» был опубликован «разоблачительный» опус некоего В. Семенова — «Долой литераторов-сверхчеловеков».
В. Семенов писал:
«Творческий процесс, — по мнению А. Веселого, — это сумма слагаемых, из которых многие не поддаются даже описанию. В конечном итоге творчество — это тайна, творчество — это удел избранных…»
В. Семенов изобличает Артема Веселого в идеализме, говорит, что его «нельзя даже заподозрить в марксизме».
«Интуиция и подсознательные ощущения поставлены А. Веселым в творческую „цепь“ как решающее звено. Ни одной попытки материалистически объяснить формирование образа А. Веселый не сделал. Более того, он активно и по-„объективистски“ выступил против идейности и социальной обусловленности такого понятия, как истина […]
Артем Веселый забыл слова Ленина, когда Ленин писал: „Долой литераторов-сверхчеловеков!“ А. Веселый, гипертрофировав значение одаренности и интуиции в творческом процессе, забыл также слова Ленина о процессе познания, написанные им в „Философских тетрадях“.
Много предал забвению т. Веселый» 4.
«Разоблачительная» статья в газете в 1935 году — это сигнал. Человека, против которого такой сигнал направлен, не ждало ничего хорошего… Видимо, Артему Веселому было невозможно возразить против текста, органически ему чуждого:
«Волею рабочего класса нашей великой страны и его авангарда — славной большевистской партии поистине со сказочной быстротой перековывается наново быт колхозной деревни… Доживают свои последние деньки очаги мракобесия — церкви, мечети, моленные…»
Оставим в стороне и такой штамп, как «солнечные просторы социализма», немыслимый у Артема Веселого, сопоставим текст, касающийся «очагов мракобесия», с рукописным наброском из его архива.
Серый день. Немое небо забрано тучами. С колокольни — последней на весь район церковки — плывет печальный звон последнего колокола.
Вызывает удивление, как издатели и цензоры проглядели в предисловии к сборнику фразу:
«В недалеком будущем колхозная, а также и кулацкая частушка [курсив наш] представят немалый интерес для ученого и историка».
Книгу открывает раздел «По заветам Ленина, по стопам Сталина». Тут, в основном, конъюнктурные частушки, явно предназначенные для исполнения с клубной сцены:
Ты играй, моя гармошка,
Расшевеливай народ.
Нас по ленинской дорожке
Сталин к счастию ведет.
Стал дешевле хлеб и сахар.
Ты послушай, дядя Влас: