Ефим […] пошел через площадь мимо похожей на виселицу арки, выстроенной к советским торжествам.
Красная казарма „Парижская коммуна“. Лоб в лоб с тюрьмой.
Под ним плясала шершавая и капризная, как комиссарская жена, кобыленка».
Публикуется впервые
Солдатская сказка не была опубликована по соображениям этическим. Цензор (в данном случае редактор) отсекал не только «идеологически вредное», но и недостаточно, по его мнению, целомудренное.
В наше время, когда в литературе к месту и не к месту используется ненормативная лексика, солдатская сказка (явно не авторская, а фольклорная), которую Артем Веселый намеревался включить в одну из глав «России, кровью умытой», представляется не более, чем озорной. В те поры она воспринималась как похабная.
Впервые о ней (без единой цитаты) упоминается в тексте, вошедшем в сборник «Пирующая весна»:
Лобастый краснобай, свеся с верхней полки стриженую ступеньками голову, с захлебом рассказывал похабную сказку.
В отдельном издании «России, кровью умытой» Артем Веселый не называет сказку похабной. Здесь он приводит ее начало и реакцию слушателей:
Лобастый краснобай […], поблескивая озорными глазами, с захлебом рассказывал сказку про Распутина:
— Заходит Гришка к царице в блудуар, снимает плисовы штаны и давай дрова рубить…
Смеялись дружно, смеялись много, заливались смехом. Накопилось за три-то годика, а на позиции не до веселья — кто был, тот знает.
В архиве остался машинописный листок — продолжение сказки:
— Сколько раз ты можешь поставить?
— Десять разов, — отвечает царице Гришка и бороду оглаживает.
— А двадцать?
— Десять, сказать — не соврать.
— Двадцать?
— И десятком, матушка, сыта будешь… С десятку, моли бога, глаза не полопались бы.
— Я хочу ну хотя пятнадцать, — упорствует царица, — хочу силу твою испытать, желаю тебя до донышка спробовать.
— Силу мою пытать, — говорит Гришка, — только дьявола тешить… Силой меня господь не обидел.
Рядились они рядились, помирились на дюжине.
Распоясался наш Гришка, шелками вязаный поясок на серебряный гвоздь повесил и… да-а, хорошо.
Съездит раз — и на стенке углем чакрыжинку посадит для памяти. Выпьет на меду томленого квасу ковшик, наново съездит — и опять чакрыжинку.
Науглил он так десять значков, отвернулся к ведру с квасом, а царица-ненапора, не будь дурна, и сотри тайком один значок.
— Ну, еще два удара, што ль? — спрашиват Гришка.
— Три, касатик…
— Два…
— Три.
— Тьфу, вот оно у меня записано…
— Посчитай, голубок.
Стал он считать, насчитал девять.
— Десять было засечено, — говорит.
— Девять.
— Десяток, хорошо помню.
— Девять.
— А, язви те! Не дорога мне чакрыжина, дорога правда… А коли так… — Харкнул Гришка на стенку, и рукавом стер все отметины. — Давай начнем сначала.
В уголке машинописного листа Артем Веселый написал: «Россия, 2-я глава, снято по настоянию редактора „Недра“. Кн. 10. 1926–1927 г. Я не упирался».
Публикуется впервые
Собственные наблюдения и размышления, чье-то неординарное высказывание, яркое словечко, удачная метафора, зарисовка небольшой сценки или свидетельство ее очевидца…
Обычно подобные материалы, оседающие в личном архиве писателя, называют «из записных книжек».
Вслед за Гоголем Артем Веселый назвал их «всячиной» 5.
Всячина, — писал он в уголке листа рукописной или машинописной подборки, иногда помечая, к какому произведению относятся записи: Гуляй Волга, Золотой чекан, Босая правда, Россия, иногда более конкретно: Перекоп, Станица, Чернояров…
Две короткие черточки в начале красной строки — принятый Артемом Веселым опознавательный знак всячины.
Карусель
(1921 г.)
= Глаза зимы ворожат[91]холодным злым блеском.
= Напудренные березы.
= Седые космы зимы расчесывает вьюга.
= В снежном туманном море, как заблудившийся корабль, в свете ночных огней плывет город к далям неведомым, взметнув в небо светлые столбы огней-фонарей.
= Пыль счастья. В груди огонь, в сердце цвет, в душе пожарище, в голове хмельной и пьянящий мед жизни.
= Серебряные пояса весенних рек, путаные узоры лесов и полей, расплеснутые брызги цветов.
Россия
= — Довольно войны, мы окончательно одичаем.
= — Нам надо жить дружно, как зернам одного колоса.
= С холоду да с ветра лица зачугунели.
= — Патроны береги до самой крутой минуты.
= — Мы люди военные, нам воевать.
— Работать не хотите, вот и воюете.
= — Сыт моим куском? Что б те, сукин ты сын, с кровью пронесло.
= — Махно опять зашел с тыла и начал стучать Деникина по затылку.
= Атаманша давала тому, кто отличился в бою.
= — Зря никого не грабили, грабили тех, кого следовал.
= — Дал мне хлеба три буханки. — Тяжело. — Не ты будешь хлеб нести, а он тебя.
= — В огне боя они сгорели, как стружки.
= — Оборвали песне крылья.
= Железная дорога подавилась эшелонами.
= Губтютю (Губчека).
= На базарной площади валялись нищие, как медные монеты.
= — Окруженные конвоем, мы проходили по улице. Жители — одни смотрели на нас жалостными глазами, другие плевали нам в лицо и упрекали неприятными словами.
= — Разграбили как полагается.
= — Во банк! — скомандовал Махно, и мы пошли в атаку.
= — Кто просил, а кто в огородах воровал без разрешения хозяев.
= — Раньше боялись по земле ходить, а пришла свобода — грабят смело.
= Выборы — от повара до командира,
= — Следи за конем, хлеба 3 фунта — сам не съешь, а коня накорми.
= — Кисловодск, дача — игрушка, тетка царя Марья Павловна. Мы ее раздели догола и привязали до окна, и весь день она на подоконнике гнулась, как прожектором всю улицу освещала. (Рассказ матроса).
= Чьи имена и какие события не источит поток времени?
= Кулаку:
— Повоюем — и назад вернем и коней, и бричку.
= Старые солдаты недовольны бестолковщиной:
— Чем так воевать — лучше дома сидеть.
= — Таких анекдотов было много (зверства).
= Море. По дикому простору волна неслась, как победа.
= На партию казненных одному всегда давал амнистию:
— Иди куда хочешь.
= — Твоя пехота так бежала, что кадетская кавалерия догнать не могла.
= — Увидел я на нем подходящую гимнастерку.
= — Не годится с бандами одни тропы топтать.
= О грабеже мирного населения;
— Отдел снабжения работает плохо: жалованье четыре месяца не платили. Бойцу есть-пить надо.
= — Братцы… По мне хоть коммуна, хоть что… Я никому ничего.
= — Вывести жителей из контрреволюционного заблуждения — порубить.
= — Не боюсь ни дождя, ни грому.
= Весна заневестилась.
= Углем чертит план по крашеному полу.
= — Их орудия бьют, а наши промалкивают.
= У подножья горы топтались три березки.
= — Копейка да блоха мне спать не дают, в кабак идти велят.
= — Увидел печку — есть захотел.
= — Ты не плачь, я скоро вырасту.
= Собака во сне ворчит — доругивается с селезнем.
= Полукругом перед избой вора — сход. В первом ряду стоят старики, опираясь о подоги. Они молчаливы и хмуры. За ними угрожающе шумят мужики помоложе. Из избы выходит стовосьмилетний дедка Лутоня. Перешагнув подворотню своего двора, он останавливается (босой, в истлевших портах, в посконной до колен рубахе; ветер перебирает на его непокрытой голове белее снега густой волос) и, подняв к тихому вечернему небу подобное сгнившему ядру ореха сморщенное лицо — молится. Потом он подходит к впереди всех стоящему старику Думарю и кланяется ему в ноги. Так он обходит всех стариков, каждого величая по имени-отчеству и каждому кланяется в ноги, с христовым словом смиренно прося простить его внука Емельку, первого по селу вора.
= — Начинается политическое просветление в голове.
= — Жить привольно — хлеба нет, воды довольно.
= — Коня не только не бью, но и не ругаю.
= — Смотри, какую с нами играют картину.
= Волчий тулуп — лошадь боится.
= Колос роняет слезы.
= Ветер черкнул крылом по пыльной дороге.
= — Люблю, люблю… А чего там любить? Она и вся-то с рукавичку.
= — Не спится, как зайцу в собачьих зубах.
= — Не хвали день с утра, а бабу с вечера.
= — Советская в тебе совесть.
= В банду шли, как в отхожий промысел на заработки.
= — А там хоть волк траву ешь.
= — Нерв терпения, не видя ниоткуда поддержки, лопнул.
= — От Ростова до Москвы не хватит телеграфных столбов, чтобы перевешать большевиков.
= — В нашем распоряжении только мы и дух наш.
Перекоп
= Из воды на берег, отряхиваясь, как собаки, выходили бойцы (названия полков), подтягивались на линию огня и ввязывались (вступали) в бой.
= — Ох, брат, от страха, того гляди, глаза полопаются.
= Не успела сестра развернуть бинт, как покатилась убитая.