Что до сих пор ещё мне далеко до неба,
Что третьи башмаки никак не доношу,
Что третьего никак не дожую я хлеба,
Что здесь, что на земле в долгу я, как в шелку,
Пред теми, кому я защита и опора.
А ласточка зовёт.
А я – я не могу!
Я после. Я потом. Я догоню. Я скоро…
Возраст женщины1987
Этна
Здесь люди возводят жилища
Из лавы – из пористых плит
И жмутся опять к пепелищу, —
Как к ране, что вечно болит.
И Этна в их окна глядится
И знает – погубит их труд.
И пьют за неё сицилийцы,
Как будто за женщину пьют —
За женщину, что недоступна,
Которую в мыслях – и то
Любить и грешно, и преступно
И всё ж не забыть ни за что.
Ночь Ватикана
В час ночной у собора Петра
Так пронзительно ходят ветра,
Так ознобно мне в этой подкове:
В совершенстве конструкций и форм,
В торжестве и решений, и норм
Не хватает тепла и любови.
Отчужденности не превозмочь.
Белый мрамор и чёрная ночь.
Непроглядная ночь Ватикана.
Где же ты, тихий голос земли,
Где же ты, Покрова на Нерли —
Грусть и боль моя,
Вечная рана?
Река
Отрешившись от земного рая,
Гибко изогнувшись на плаву,
Спит река, во сне перебирая
Мягкую подводную траву.
Ни истока нет у ней, ни устья,
И вокруг – вперёд на тыщу лет —
Смерти нет, а значит, нет и грусти,
Нет любви, а значит, муки нет.
Спит река, ей и в неволе спится.
Но с неё, как темень ни долга,
Страстотерпцы, деспоты, ревнивцы,
Не спускают взглядов берега.
Караулят. Только что стараться,
Что за ней следить по мелочам?
Я-то знаю, сны какие снятся
Женщинам и река по ночам.
Тихая бухта
Говорят, что в Тихой бухте
Очень тихая вода.
Там не думают о бунте,
Дескать, море никогда.
Я была там, вы не верьте,
Что другое море там.
Эхо жизни, эхо смерти
Шло за мною по пятам.
Раствориться в них? Без толку.
Прошумело наугад
Море, что меня исторгло
Миллионы лет назад:
– Грусть свободы, радость плена —
Это женские пути.
Только помни: во Вселенной
Тихой бухты не найти.
Сокровенные обиды
Загоняющие в глушь,
Так обманчивым глубины
Тихих бухт и тихих душ.
«Вдруг стемнело посреди июля…»
Вдруг стемнело посреди июля,
На сады тревогу наводя:
Это к нам с востока завернули
Тучи, тяжелея от дождя.
И вокруг запричитали листья,
Принимая дальний гром на слух.
И ещё, пожалуй, гоношистей
Запрокинул голову петух.
Даже ель, предчувствием томима,
Задержала у пореза сок.
А гроза прошла, не глядя, мимо,
Обронив три капли на песок.
Истомлён напрасным ожиданьем,
Снова лес раскинул свет и тень.
Только выдох разочарованья
Чувствовался в чаще целый день
«Под сенью алычи, под кроной тамариска…»
Под сенью алычи, под кроной тамариска
Две лавки, тёмный стол да кружки для вина.
И крымская луна всходила близко-близко,
Как будто за столом седьмой была она.
Валялись на траве остывшие шампуры,
Тянуло от костра черешневым дымком.
Рыжел песок у ног распластанною шкурой,
И звёздный хоровод был вечностью влеком.
Твой взгляд протянут был куда-то длинно-длинно,
И лунная вдали светилась полоса.
Негромко, с хрипотцой, вздыхая, Антонина
О чем-то пела нам, полузакрыв глаза.
И не был счёт открыт ни бедам, ни победам.
Вставала над водой прожектора свеча.
И день грядущий мне, по счастью, был неведом.
И было мне тепло у твоего плеча.
«Прислушаюсь – неслышное услышу…»
Памяти отца
Прислушаюсь – неслышное услышу.
В незримое вгляжусь издалека.
Как в сумерках сквозной дымок над крышей,
Душа отца бесплотна и легка.
В неведомое, страх превозмогая
И никуда уж больше не спеша,
Она взлетела вечно молодая —
Несовместимы старость и душа.
А я себя старухой ощутила —
Из тех, что в горе нелегко согнуть,
Когда сама отцу глаза закрыла,
Когда бесслёзно я его обмыла
И руки на груди ему сложила,
Оплакала и проводила в Путь.
И поразилась: прежне убранство
Всё также город солнечный качал.
Для плоти – время.
Для души – пространство.
И нет границы между двух начал.
Ещё не осень
Ещё сентябрь, ещё не осень,
Лишь дней дождливых полоса.
Ещё свои одежды сбросят
Меланхоличные леса.
Но медля возле поворота,
Природа вдруг одарит днём,
Где будут синь и позолота,
Где гулок лес и светел дом.
Днём, когда счёт любви на годы
И неразумен, и нелеп.
…Ты в золотую чашку мёда,
Не торопясь, макаешь хлеб.
И я иду к тебе с порога,
Легко пересекая дом.
И вижу: небо так высоко
За чисто вымытым окном.
Там время лист кленовый носит,
Он вьётся, нежностью горя.
…Я говорю: ещё не осень —
Ещё начало сентября.
«Травы гнутся под тяжестью росной…»
Травы гнутся под тяжестью росной,
Позабыв о вчерашнем тепле.
Холодает. За ягодой поздней
Наклоняюсь к остывшей земле.
Ветер с присказкою ворожейной
Бродит рядом со мною во рву.
Грянул в зарослях выстрел ружейный —
Чьё-то сердце упало в траву.
Одинокая птица рыдает
Над внезапным сиротством своим.
Возвращаюсь домой. Холодает.
Я платком повяжусь шерстяным.
Я успею к твоей электричке.
Ты шагнёшь их разъятых дверей.
И распахнут по летней привычке
Будет ворот рубахи твоей.
И на узенькой тропке ничейной —
Губы в губы, застыв на ходу, —
Вспомнив птицу и выстрел ружейный,
Побледнев, я к тебе припаду.
Час жаворонка1986
«Февраль кричит на языке пурги…»
Февраль кричит на языке пурги
О том, что в целом мире – снег да ветер.
II позднего прохожего шаги
Он так и не услышит, не заметит.
А будет кольца ведьмины плести,
На перекрёстке и на переезде.
У ведьм, я знаю, исстари в чести
Февральский вьюн снегов на ровном месте.
Не зря считалось, если нож в пургу
Всадить в серёдку снежной круговерти,
Проступят капли крови на снегу
И грянет ведьмин вой страшнее смерти.
Сегодня ведьмы потеряли стыд.
Гуляй, февраль! Подслеповатым глазом
Луна сквозь мглу на снежный вьюн глядит,
Всю северную Русь подмявший разом.
Но вот подъезд. Железный скрип дверей.
Ступеньки к лифту. Льдинки на ресницах.
Звонок. Открой. Впусти и обогрей.
Совсем застыли руки в рукавицах.
Спаси и от друзей, и от врагов,
Не доверяй меня ночным дорогам,
Где ждёт меня февральский вьюн снегов,
Оставленный до завтра за порогом…
Ранний май
Ходит ветер зябко и сторожко.
Солнцем даль просвечена до дна.
Тополиной бурою серёжкой
За окном качается весна.
В птицах оживают страсть и голод.
Облака от влаги тяжелы.
И подземный чужедальний холод
Ввысь качают тёмные стволы.
Гонят к веткам молодое зелье.
И, таясь, как будто виноват,
Север по ночам целует землю:
– Заморозки! – люди говорят.
«Весёлый юноша…»
Весёлый юноша, высокий и худой,
Приходит к нам, шурша плащом из черной кожи.
И пахнет снегом, пахнет талою водой,
И пахнет мартом в нашей маленькой прихожей.
Весёлый юноша всё высмеять не прочь.
Оспорить всё, что заподозрит в постоянстве.
К нему навстречу выбегает наша дочь —
Так, словно к ней он возвратился после странствий.
Она не прячет от него счастливых глаз.
А мы от зависти с тобой сгораем рядом:
Когда бы нас она с тобой хоты бы раз
Вдруг одарила вот таким счастливым взглядом!
Так непривычно чаепитье вчетвером…