Преследуемая из века в век
Летящих звёзд стремительным каскадом,
Земля моя летит со мной сквозь снег
Под призрачным, под белым снегопадом.
Мы рождены, мы в мир пришли сквозь снег,
Его полёт над Русью не наруша.
Метельны взгляды из-под узких век,
И призрачны, метельны наши души.
Нам всё искать, кого-то звать сквозь снег,
Загадкой слыть для тех, кто трезво судит.
Любить сквозь снег и уходить сквозь снег,
И знать, что снег последний вздох остудит.
И если чуда ждёт твоя душа,
Я кликну чудо – ветер встрепенется,
Я кликну снег – и он сойдёт, спеша,
Я кликну Русь – твой голос отзовётся.
Память
Ветер Времени касался
Распластавшейся земли.
Из ворот большой казармы
Кони, кони, кони шли.
И в замедленном рассвете
Мировой второй войны
У ворот стояли дети,
Тонконоги и бледны.
…По ночам, когда не спится,
Память, как тебя унять? —
Лиц забытых вереница
Тянет в прошлое опять.
Поднесу к глазам ладони
И, свободные от пут,
Предо мною кони, кони,
Кони лёгкие пройдут.
Сон
Мне снилось: раскоса, желта,
Стою я у древней мечети.
Но где это было? Когда?
В каком из минувших столетий?
Шумит за спиною базар,
Волнуются ладные кони.
И я прижимаю к глазам,
К губам прижимаю ладони.
Свирепое солнце палит.
Горласто кричат зазывалы.
А сердце сильнее болит,
Сильнее болит, чем бывало.
Ответь мне, безмолвный аллах:
Скуласт, кривоног, безобразен,
В каких он остался степях,
С коня повалившийся наземь?
Он был, словно кошка, хитёр,
И зол, и коварен, и гибок,
Не верится мне до сих пор
В его неслучайную гибель.
Всё слышу я топот коня
И голос его у дувала.
И мать одевает меня,
Как прежде сестру одевала.
Остры мне обводья колец.
Монет нестерпимы удары.
Но сорок кудрявых овец
Теснятся у нашей кошары.
И я уж готова была
Свой нож приготовить для мести.
Склонюсь пред тобою, Алла,
За это благое известье.
Ты зов мой услышал в ночи…
Но где это, с кем это было?
Когда это было?
Молчи!
Еще рукоять не остыла…
«О раскосые очи казахских детей…»
О раскосые очи казахских детей!
Так, наверное, смотрят на мир верблюжата,
Так пугливо, так нежно, так продолговато,
Согревая меня теплотою своей.
Я дышу в этом городе вздохом горы,
Ослеплённостью дня и прохладою ночи.
И повсюду за мной то тихи, то хитры
Наблюдают смолистые длинные очи.
Проникая в рассудок, и в душу, и в кровь,
На секунду со мной расставаясь едва ли,
Как ликуют они,
Как зовут меня вновь
Расплескавшимся светом на лунном овале.
Я казахский язык изучаю по ним,
Он гортанен, он родственен клёкоту птицы,
Он со мною к российским лесам возвратится,
Неразлучный, несхожий с наречьем моим.
И когда я забуду за дальностью дней
Осторожно вздыхавшую старую гору,
О раскосые очи казахских детей,
Вы меня возвратите степному простору.
Вы заставите вспомнить дрожанье огней
И арыки, летящие улицей звонко,
И доверчиво встанет у двери моей
Немигающий, пристальный взгляд верблюжонка.
«В тишине ночного полустанка…»
В тишине ночного полустанка,
На скамейке в опустевшем зале
Мне гадала юная цыганка
С наглыми весёлыми глазами.
Линиям руки моей подвластно,
Линиям, переплетённым сетью,
Выпадало мне такое счастье —
Не бывало равного на свете.
Жизнь вмещалась в призрачные сроки,
Предсказаний было в ней в избытке.
Оживали старые уроки
В глубине рассохшейся кибитки.
Шар земной скрипел на поворотах,
Издали казался невесомым.
И светились серьги позолотой —
Полукольца с выпуклым изломом.
Оживал на старом полустанке
Голос крови, неизбывный пламень.
Усмехалась старая цыганка,
Искоса следившая за нами.
«…И вот за окнами с утра…»
…И вот за окнами с утра
В преддверье лета
Необъяснимая игра
Теней и света.
Но надвигается жара,
И следом, следом,
Звенит, смещается игра
Теней со светом.
И оживает дух земли,
И еле-еле
Раскачиваются вдали
Большие ели.
И в каждом имени потом,
Всегда, всевластно,
Грядёт волнующий излом
Глубоких гласных.
То – словно вырвавшийся стон,
То – как моленье:
Произношение имён —
Любви рожденье.
И только тот, чья тень светла
На ближнем взгорье,
Ушёл, и тень его ушла,
Скорбя от горя.
Ушла, шатаясь меж стволов,
Ей плач неведом.
И только звон колоколов
Рванулся следом.
«Сквозь удаль последнего снега…»
Сквозь удаль последнего снега,
Стремительны и горячи,
Ударятся в землю с разбега
Весеннего солнца лучи.
И будет призывно-бездонен
Синичий звенеть бубенец —
Вот так в ненадёжных ладонях
Испуганно бьётся птенец.
И в стенах соснового сруба,
Откликнувшись на торжество,
Твои осторожные губы
Коснутся лица моего.
И слов разобрать не смогу я,
Смешались смятенье и страх,
И воздух того поцелуя
Доныне горит на губах.
Россия. Берёза. Роса1965
Коромыслова башня
Башня в Нижнем Новгороде, в фундамент которой, по преданию, была замурована женщина по имени Алёна.
О время, разделяй и властвуй,
Печаль святую затая.
Алёна, ты моё несчастье
И совесть горькая моя.
Какое сказочное имя!
Какая алая заря!
Под лапоточками твоими
Легла легендами земля.
Но, опустив ладони плоские,
Идут, рубахами рябя,
Те мужики нижегородские,
Замуровавшие тебя.
Останься это только притчей!
Но часто, часто от обид
Нас в башнях сумрачных, кирпичных
Ты замуровываешь, быт.
Оставь её последний лепет
И голосом её казнись.
Пусть белый крик, как белый лебедь,
Отчаянно слетает вниз.
И руки падают без силы.
Я знаю, испокон веков
Лежала женщина Россия
На дне плетённых теремов.
Она дыханьем в них дрожала,
И у запястья бился век.
И только ей принадлежали
Их гребни, вскинутые вверх.
Но по её зелёной вотчине,
Все двери затворив в жильё,
Мужчины
Проходили зодчими,
Замуровавшими её.
И там, где славой не увенчана,
Где только ночь и только лес,
Россия
Отдавала женщину,
Во исполнение чудес.
Лось
Когда он выходил из чащи
И тропку находил чутьём,
Как представлял себе он счастье
В невнятном шелесте лесном?
На мир поглядывая мрачно,
Доверясь чуткой тишине,
Он шел решительно, как мальчик,
Откинув голову к спине.
Свет падал призрачно и серо
В его глаза, белым-белы.
И было муторно под сердцем,
Как от предчувствия беды.
И губы сохли, как от пыток,
От едких запахов лосих.
А он все шёл и мял копытом
Цветы в прогалинах лесных.
И ударяло зябким ветром,
Когда, воинственен и дик,
Он взбаламученные ветки
Назад рогами отводил.
И всё трубил, исполнен силы,
И знал: у дальнего ствола
Насторожённая лосиха,
Жуя травиночку, ждала.
И, губы толстые смыкая
И прикрывая чуть зрачки,
Она стояла, как святая,
Как богоматерь, у реки.
А он к ней шёл светло и трудно
Разросшимся березняком.
И беспокойно трогал губы
Большим шершавым языком…
«Ружья пахнут оленьей кровью…»
Ружья пахнут оленьей кровью.
Оленёнок, настал твой срок.
Над разбуженною любовью
До предела отжат курок.
Что за ветры пьянят тебе голову
И отбрасывают назад?