Ветки тоненькие и голые
Хлещут бешено по глазам.
Стало алым немое веко.
Укоризненно и дрожа,
Ты спасаешься от человека,
Как спасаются от ножа.
Эта пуля или другая?
Но пред тем, как упасть ничком,
Ты коснёшься спины рогами,
Задыхаясь перед прыжком.
Я слежу за тобою мысленно:
Перед смертью последний взлёт.
Так мне взглядами в спину выстрелят,
Подгоняя меня вперёд.
Но стоит в моём изголовье
То ли луч, то ли грозный смерч —
То, что люди зовут любовью,
Разделяющей жизнь и смерть.
Садовое кольцо
Не ведаю о том, что будет впредь.
В распахнутые окна ветер свищет.
Подняться, добежать и умереть
Мне у порога твоего жилища.
Уже в который раз – в последний раз! —
Я ухожу стремительно и горько,
Ладони положив себе на горло
И на тебя не поднимая глаз.
Я ухожу, подняв к дождю лицо,
Прошу его:
– Ответь, кто нас рассудит? —
И светится Садовое кольцо,
Как обручем, сжимая мой рассудок.
За мной не остаётся и следа,
Холодный дождь охватывает плечи.
Какое было утро и когда
Трезвей и мудреней, чем этот вечер?
Доколе длиться этому? Постой!
Шестой этаж – он звонок, словно цоколь.
Дождей осенних серебристый цокот
Ночь напролет звенит над головой.
Ты спишь, упав на полночи лицом,
И дом твой потушил огни и замер.
Зелёными от полночи глазами
Смотрю я на Садовое кольцо.
Снег
Ещё всё только начинается,
Ещё на веточках дрожа,
Как иглы белого ежа,
Сосульки тонкие качаются.
Ещё и снег-то невысок —
А так – по мостовой позёмка.
Ещё звучит светло и ломко
Зимы студёный голосок.
Я просыпаюсь, и сквозь веки,
Как будто птицы сквозь леса,
Глаза мои взлетают кверху,
К твоим распахнутым глазам.
И доверяясь тишине,
Которой век не расколоться,
Любовь покоится во мне
Звездою в глубине колодца.
За окнами, как белый вождь,
Проходит белый-белый ветер.
Твержу я: – Будь благословенен,
Тот снег, которым ты идёшь!
Волга1964
«Входила быстро и непрошено…»
Входила быстро и непрошено,
Звала и в парки, и в сады
И говорила заворожено
О чудесах до темноты.
Какие тени мне маячили
За гранью жаркого луча!
И я себе казалась мальчиком,
Тебе доросшим до плеча.
Какие улицы открыли мы,
Какие площади нашли!
Бульвары вдоль трамвайной линии
Качались, словно корабли.
Пока что нам смеялось слажено,
Но в ту весну и в том году
Уже я знала, что однажды
Я на свиданье не приду.
И почему-то чаще, чаще
Всходило где-то на пути,
Что это всё – ещё не счастье,
А счастье будет впереди.
«Мне Волга повелела окать…»
Мне Волга повелела окать.
Я в этом сказочном краю
Тебе, Июль, кладу на локоть
Ладонь горячую свою.
И говорю тебе: – Послушай!
И говорю тебе: – Пойми!
А ты мне: – Молока откушай,
Ржаного хлеба отломи!
И слушай, как поётся Волге,
Как возле самых берегов
По трапам узеньким и волглым
Гремят ботинки речников,
Как ждут девчонки их под вязами,
К вискам прилаживая цвет…
Ах, сказы, сказы и пересказами,
Займётся розовый рассвет,
На пристани проснётся рынок
И то под топот, то под гуд
К ней волны тяжкие, как рыбы,
Блестя боками поплывут.
Как нарочита в них та леность,
Как много силы в глубине!
Мой месяц, месяц, месяц летний,
Постой, прислушайся ко мне:
Я наклонюсь к тебе, и жарко
Мне в губы сладостью дохнёшь.
Я стану маленькой и жадной,
Сгребая ягоды с ладош,
И руки, сладкие от ягод,
Тебе навстречу протяну.
Поймёшь ли, месяц, эту тягу,
Полёт в твою голубизну,
Когда к песку, где сохнут волны,
Прижавшись краешком щеки,
Я засыпала возле Волги,
Как продолжение реки.
Мастер
М. Светлову
О Мастер, научи меня лепить,
Дай мне секрет смешения породы.
О Мастер, научи меня любить
Твои победы и твои пороки.
Я трижды славлю руки мастеров
В их страстности,
в их трепетности, плавности…
Но по ночам я плачу в бесталанности
И трижды проклинаю мастеров.
Они вершат свой непредвзятый суд
И отвергают суету и спешку.
И в творчество загадочно несут
Неизъяснимо добрую усмешку.
Я перед входом дерзостно стою,
Но если я порог переступаю,
Я снова, как в святилище, вступаю
В земную неустроенность твою.
Неверием своим меня казни
И верой незаслуженно измучай,
Пусть я не стану лучшею из лучших,
Но что смогу – тебе даю: возьми!
Ещё мне долго в дверь твою стучать
И имя твоё светлое тревожить.
Ещё мне долго плакать по ночам
До той поры, пока я стану строже.
Ещё дойти мне до своей любви,
Чужие и свои врачуя раны.
Но доживи, но только доживи
До той поры,
когда я тоже встану.
Алёнушка
О как природа своевольна
И как грустит её мотив!
Стоят леса, как воеводы,
На лица шлемы опустив.
И, как сквозь строй, через леса
Проходит девочка, боса.
Её коротенькое платьице
Под солнцем плавится и плавится.
А как зовут её? Постой!
Чертёж тех букв совсем простой.
Он вычерчен на тропке хвойной
Коричневым по желтизне.
А что та девочка откроет —
Покуда не известно мне.
Но знаю, знаю: есть тропинка —
Ах, как узка она в лесу! —
И расступаются травинки,
И застывают на весу.
И, не вникая, не гадая
О сути этого пути,
Проходит девочка худая
С паролем простеньким:
– Пусти!
– Пусти! – и сосны расступаются,
– Пусти! – и горы раздвигаются.
– Пусти! – и вечно на пути
Слепое женское «пусти!».
О, эта тяга к песнопенью
И ощущение прыжка,
И нет земного притяженья,
И только стонут облака,
И всходит солнце с мыса Дежнева,
У облаков горят края.
– Пусти!.. —
Но, девочка моя,
Тебя давно никто не держит.
Иди! Срывай с ветвей забрала
И шишками стреляй в стволы.
Талантлива и своенравна
Алёнушка моей страны.
Вот так сквозь все тысячелетья
Порыв неудержимо чист.
– Пусти! – ты разрываешь ветер,
И желудёвый твой браслетик
По тонким косточкам стучит.
«Избушки занесённый остов…»
Избушки занесённый остов,
И запах хвои и чудес.
Как мост висячий через лес,
Проходит просека сквозь сосны.
Я не аукаю. Бегу.
Лыжню сквозь сосны заплетаю
И воздух в губы принимаю,
Как сок на хвое и снегу.
Есть стойбище в пяти шагах.
В нём тонконогие олени.
Их губы мягкие алеют,
И страх мерещится в зрачках.
Там люди в куртках меховых
Сожмут в тисках оленье тело,
И зверь забьётся оголтело,
Не в силах вырвать головы.
И тяжесть пант, как двух ветвей,
Падет к ослабнувшим коленям,
И сын загонщика оленей
Протянет кружку мне: – Отпей!
В ней кровь, замешанная круто
В горячем беге по земле,
Она стремительно и люто
Всё горло прожигает мне.
Бежать, бежать – есть скорость бега,
Похожая на скорость крыл!
И хлопья бешеного снега
За мною падают без сил.
Горшечник
Петру Вегину
Горшки не боги обжигают,
Рука горшечника черна,
В ней нет от бога ни черта!
Рука горшечника – живая.
Вот он повяжет фартук грязный
И схватит волосы тесьмой,
И проступает пот седьмой
На лбу его, как глина, красном.
А у него рябит от света,
И кудри рыжие горят,
И вертится в глазах подряд
И круг гончарный, и планета.
А у него есть воскресенье:
Вот он проснётся, выйдет в сени,