Не помню ни год и ни адрес,
Но вижу всё чаще одно:
Как хрупкого мальчика абрис
Впечатан в ночное окно.
Я чувствую, лоб его стынет,
И зябко ногам на полу.
Вот-вот он ладошку подымет
Её распластав по стеклу.
И я ему взглядом отвечу
И так же ладонь подниму.
И жестом охранным помечу
Фигурку его и судьбу.
Он вырастет,
неузнаваем,
И свой разожжёт он огонь.
Но мы до сих пор поднимаем
Навстречу друг другу ладонь.
«Этот дом растерял принадлежности быта…»
Этот дом растерял принадлежности быта,
Утверждённого некогда чётко и властно.
Даже стены его безнадёжно разбиты
В нарастающих приступах старческой астмы.
И ночами, когда я лежу в его чреве,
Обострённо внимая неслыханным скрипам,
Он внезапно уходит в шальное кочевье,
Отрываясь от почвы со скрежетом скрытым.
И влекомый в дорогу сиянием лунным,
Звездопадом и неудержимым, и вещим,
Он на шабаш летит вдохновенно и юно,
И гремят его ставни, и крыша трепещет.
И верхушки деревьев царапают жёстко
Его стёкла, когда опускает он крылья.
Я под утро сметаю с подушки извёстку —
И совок наполняется звёздною пылью.
«Как в землю падает зерно…»
Как в землю падает зерно,
Чтоб возместить Земле потери,
Как ливень градом бьёт в окно
И как сквозняк срывает двери,
Так догмы скучные круша,
Скрывая отголосок боли,
Освобождённая душа
Ликует, вырвавшись на волю.
И нету для неё границ,
И нету для неё запретов.
Летит и обгоняет птиц,
Мечась меж тем и этим светом.
Ночёвка на Кабо да Рока
Берег пах свежей рыбой и тиной,
Соль впитала его полоса.
В старом доме дыханье камина
Мне теплом полыхнуло в глаза.
И оставив на время раздоры,
Вслед за мной незаметно вошли
Виноградари, конквистадоры,
Словно выросшие из-под земли.
Дух скитанья ворвался в жилище,
Загремели, хрипя, голоса,
И огню была брошена пища —
Тёмный брус корабельного днища
И сухая до треска лоза.
И локтями был стол отутюжен.
А потом, будоража гостей
И вино проливая из кружек,
Полночь грянула – время чертей.
И тогда по хлопку парусины,
Словно знак получила извне,
В дикий танец пошла чертовщина,
Подступая всё ближе ко мне.
…У остывшего за ночь камина
Ни такое примстится во сне.
«Утро вспыхнуло яркой полоскою…»
Утро вспыхнуло яркой полоскою,
Дотянувшись ко мне напрямик,
И дворы разбудил лиссабонские
Петушиный отчаянный крик.
И когда я пошла неуверенно
Вглубь струящихся улиц, меня
Поджидало иудино дерево,
Тихо каждым соцветьем звеня.
Не обидами и не угрозами,
Но натруженным говором пчёл
Был озвучен его бледно-розовый,
Медоносный его ореол.
И тогда, поравнявшись, спросила я:
– Кто тебя на расплату обрёк?
Как с иудиной славой постылою
На земле отбываешь ты срок?
Или всё ж вопреки обстоятельствам,
Красоты от людей не тая,
Торжествует над злом и предательством
Вечно юная крона твоя? —
Я ушла от него опечаленной,
Как от жертвы чужого греха.
Но с тех пор всё я слышу отчаянный,
Несмолкаемый крик петуха.
«Ах, какие врываются в город с Дуная ветра…»
Эве Колларовой
Ах, какие врываются в город с Дуная ветра,
Как снуют озорно меж коленей мелькающих женщин!
И скрипичная в звон колокольный восходит игра,
И бормочет, застыв на ходу, городской сумасшедший.
Я сегодня прощаюсь с сухой братиславской листвой,
Потому что октябрь подступает и справа и слева.
Оставляю тебе запах солнечной осени – твой
Запах жизни, мой Ангел, моя златовласая Эва.
Кто вместил в себя воздух предгорий, воды и надежд,
Тот летит над землёй – на земле для таких тесновато.
И летят за тобой золотые раскрылья одежд —
Одеяние тех, кто родился по крови крылатым.
Я гадать не берусь: ты пророчица или дитя,
Ты играешь с огнём, собирая вокруг огнеходцев,
Всё, чего б ни коснулась ты даже случайно, шутя, —
Оживает, волшебствует, дивною музыкой вьётся.
Этот шарм у словачек – божественный дар.
И мне жаль
Тех, кто жизнь проживёт и не сможет к нему прикоснуться.
Я его принимаю, как будто хрустальный Грааль, —
Не разбить, удержать, обернуться и снова вернуться.
«Улетают слова. Осыпается с веток миндаль…»
Улетают слова. Осыпается с веток миндаль,
И шуршат под ногами засохшие травы.
Я живу на земле. Здесь моя поднебесная даль.
Здесь страдают поэты,
что мало им выпало славы.
Здесь читают стихи,
и над каждым свой Ангел трубит.
Здесь разлито вино и судьба превращается в участь.
Я хранительница ваших тайн, ваших бед и обид.
Я сестра ваших жён
и случайных полночных попутчиц.
Я люблю вас.
В вас так перемешаны нежность и зло,
Как свиваются змеи
свистящей февральской метели.
Что бы нас породнило, когда бы ни то ремесло —
Колдовское, неженское, древнее.
Нету тяжеле.
«Нет, не в тиши библиотек…»
За не поставленный прибор
Сажусь незваная, седьмая…
Нет, не в тиши библиотек,
Не в шумной суете вокзала
Припоминаю тех, кому
Я нужных слов недосказала.
Я накрываю стол для них.
Ты, время, от меня не застишь
Всех тех, ушедших и живых,
Пред кем душа и сердце – настежь.
А тех, кого не назвала,
С особой нежностью приму я,
Приткнувшись на углу стола,
Седьмого не забыв, седьмую.
И взглядом каждого коснусь,
И поимённо обозначу
Тех, с кем и плачу, и смеюсь,
С кем над собой смеюсь и плачу.
Одна любовь2012
«А вы, серебряного века…»
А вы, серебряного века,
Такие разные певцы,
Чьих строк серебряное эхо
Сквозь пограничные столбцы
Летело, по сердцам рассеясь.
И так захватывало дух,
И восклицалось: «Ходасевич!»,
«ИвАнов!» – выдыхалось вслух.
На что и как вы жили-были,
Какие боли, беды, были
Вмещались в ваши зеркала?
И родина или чужбина —
Кто бил точней из-за угла?
Вы все по тропке леденелой
Теперь ушли за горизонт —
Бесстрастный Блок,
Безумный Белый
И шляпой машущий Бальмонт.
И я черчу, сосредоточась,
Над Временем незримый мост
Среди великих одиночеств
К ночному блеску ваших звёзд.
Гроза в Братиславе
Послушай: под кровом чердачным
Свет лампы ходил ходуном,
И ливень выплясывал смачно,
По жести стуча каблуком.
В каком-то безумном экстазе
Рвал ветер полночную мглу,
И души князей Эстерхази
Роптали, столпившись в углу.
Я спутала век. Одиноко
Мне было в храмине чужой,
И сломанный зонт однобоко
Топорщился рядом со мной.
Не мог он сдержать эту силу,
Угрюмо ущербность тая, —
Такой же, как я – однокрылый,
И лишний такой же, как я.
Снежинка
Галине Нерпиной
Обжигаясь, тая, умирая,
Бабочкой, стремящейся в огонь,
От любви и нежности сгорая,
Упадёшь ты на мою ладонь.
О восьмиконечная, резная,
Хрупкая, почти что неземная,
Падчерица вечной мерзлоты,
Как сбежать от стаи ты решилась,
Невесомой, как тебе кружилось,
Как тебе срывалось с высоты?
Сколько от дождя до снегопада
Странствовала ты, моя отрада,
Капелька, хрусталинка, душа?
Как смогла в перерожденье вечном
Сердце от распада уберечь ты,
Воздухом разреженным дыша?
Где ещё меж тем и этим светом
От земли взлетающие летом
И к земле летящие зимой
Вдруг сойдутся в точке изначальной