…и никто не знает, чья это была вина.
Просто воздух убийства в парадном заночевал.
Просто громко стучала о волнорез волна,
Просто чаечьи горла пронзительный ор порвал.
Впрочем, может быть, это отчаянья женский крик
По убитому, или страсти последний стон.
Всё сошлось в одно: Ялта. Сцена. Соблазн. Тупик.
И кровавый дрожит у страсти в руках пион.
Ну а там, где соблазн и страсть, там судьба – мишень.
Там случайно смерть из случайного бьёт ствола.
И какая разница, ночь это или день,
Если жизнь осталась, а страсть из неё ушла.
Там случайно всё: шахматист, капитан, Она.
Капитанский сын с парабеллумом. Не хотел…
На троих мужчин – выпадает одна вина,
Каждый – сам по себе.
Но один на троих прицел.
Кто из нас подспудно смерти своей не ждёт?
Кто идёт домой, подворотен не сторонясь?
И никто не знает, чья пуля его собьёт
И что между ним и убийцей всегда есть связь.
И за всеми словами, так резко рвущими слух,
Пантомима ломает и сводит за актом акт.
И не важно – чайка кричит
Или мечется Бродского дух.
Просто смерть бывает случайной.
И это факт.
Ноль
Он лишь образ… Пустое место…
Когда на сцену вызван Ноль,
Сперва как плод воображенья,
Он так искусно входит в роль,
Что обнуляется мышленье.
И вот уже он не фантом —
Он ладно сбит и ладно скроен.
Он входит без стесненья в дом, —
А вслед за ним жильцов хоронят.
Его не распознать в лицо.
Изменчива его орбита.
Ноль – ёрник, и его лассо
Вкруг шеи вкрадчиво обвито.
И с ним вращение Земли
И звёзд небесное вращенье —
Всё чертит в воздухе ноли:
Ноль – Смерть. И тот же ноль – Движенье.
Живую душу взять – изволь!
(За мёртвые – в ответе Гоголь).
Пока летит в пролётке Ноль,
Дай мимо пролететь.
Не трогай —
Сшибёт. Погибнешь ни за грош.
А если и рванёшься следом,
Наткнёшься за углом на нож,
Застряв меж тем и этим светом.
Ни вера не спасёт, ни боль
За тех, кто жмётся у обочин,
И глянешь в зеркало – там Ноль
Подмигивает и хохочет.
Старый замок
Постой! Зачем входить туда, где множа страх,
Летучей мыши писк пронзительно-печален?
Ведь прошлое давно здесь превратилось в прах,
Лишь силуэт любви впечатан вглубь развалин.
Вглядись, здесь призрак жив того, кто был влеком
Сто лет назад сюда неутолимой страстью,
Полураскрытых губ кто целовал излом
И кто на стол швырял тузы в четыре масти.
Ты видишь, он пришел. Гляди, его рука
Зелёного сукна касается любовно.
И он спешит туда, где шелестят шелка,
Где тесно для двоих и дышится неровно.
Какою платит он безумною ценой,
Чтобы себя облечь давно истлевшей плотью,
И поцелуй вернуть глубокий, как глоток,
И снова умереть у страсти на излёте?
И снова стать травой среди шумящих трав,
Пока не вздыбит страсть над ним земную толщу.
И вновь лететь туда, где – смертью смерть поправ,
Где длится краткий миг иных столетий дольше
И, освещая свод, Луны сияет диск.
И призрак меж руин, как будто на арене.
Остановись! Оставь ему его каприз.
И пощади его – не тронь чужое Время!
«Вмешаться в ход времён…»
Вмешаться в ход времён, переступить черту —
Смиримся, что не нам,
Что в гулком мирозданье
Не нам остановить мгновенье на лету,
Но издали смотреть и сдерживать дыханье.
«Меж каньонов, карьеров, откосов сыпучих…»
Меж каньонов, карьеров, откосов сыпучих,
Где царапая дно, ветер гонит песок,
Где нависли жилища, как гнёзда, на кручах,
Где таинственной птицы звенит голосок;
Где нанизано небо на шпиль кипариса,
Где берёза роняет листву к декабрю,
Где листается книга цветочных капризов,
С лепестковым лепечущим лёгким «люблю» —
Там моя, не привыкшая к вечному лету,
Оживёт, отогреется, дрогнет душа,
Этот путь, это время и эту планету
В триединстве вобрать безоглядно спеша.
Я как будто забуду студёные ночи,
Нежность снега и вьюги настой колдовской,
Но окажется слишком короток и прочен
Поводок.
Он всегда у меня за спиной.
Потому и мечусь между тех, кто любимы,
Где две суши одним океаном свело…
В нашей жизни, наверное, всё совместимо.
Но у каждого – время и место своё.
«И полнолуние, и тонкий плач койота…»
И полнолуние, и тонкий плач койота,
И рвущийся с цепи у поворота
От запахов беснующийся пёс,
И тьма, что куст у дома поглотила,
И свет в окне, где тень твоя застыла,
И вырвавшийся, как из карантина,
Совы внезапно ухнувший вопрос —
Всё то, что было до сих пор ничейно,
Что не имело вроде бы значенья,
Вдруг обрело разгадку, смысл, свеченье:
Мир – это только наша плоть и кровь.
И мы – его бессмертье и движенье,
Его ядро, в котором исключенья
Немыслимы.
На всех одна любовь.
«Это жизнь…»
Это жизнь:
Когда падает тьма,
Начинается время охоты.
И доносится из-за холма
Плач и смех тонконогих койотов.
Это смерть:
Чуя тяжесть в крови,
Запах самки койота вдыхая,
Пёс несётся навстречу любви,
А встречает кровавую стаю.
Это благо:
Не знать до конца
За каким тебя ждет поворотом
Зов любви или выплеск свинца,
Или встреча с голодным койотом,
Или вдруг остановит часы,
Что не мыслили хода без боя,
Тот, Кто жизни и смерти весы
Недрожащею держит рукою.
А пока, ставя лапы вразброс,
Напрягаясь всем телом до дрожи,
В лай надрывный срывается пёс.
И мороз пробегает по коже.
«Когда судьба отхороводит…»
Когда судьба отхороводит,
Счёт встреч сравняв и счёт потерь,
Любовь, как странница, уходит,
Оставив приоткрытой дверь.
Бесшумна и полуодета,
Скользит в предутренней тиши,
И нет свидетелей, и нету
Вокруг и рядом ни души.
Пробрызнет дождь легко и дробно,
Случайным облаком влеком,
Потянет из дверей ознобно
Влетевшим с воли ветерком.
И ты неспешно и спокойно
Отметишь, сон согнав с лица,
Осыпавшийся подоконник
Снаружи, справа от крыльца,
И краску старую фасада,
И пробормочешь: «Боже мой,
Давно чинить всё это надо…».
И дверь закроешь за собой.
«Ночь новогодняя. В парке, похоже…»
Ночь новогодняя. В парке, похоже,
Кто-то затеял снегов ворожбу.
Господи Боже, ответь мне, за что же
Я наперёд свою знаю судьбу?
Неотвратимо означено словом
Всё, что беру я, по жизни кружа.
И не понять в этом мире суровом,
Кто мои судьи и кто сторожа,
Что я ищу в нём, извечно тревожном,
Чей у дверей караулю я след.
– Ты береги меня… – выдохнуть можно.
Жаль, невозможно расслышать ответ.
«Что обиды?..»
Что обиды?
Дай им только волю —
Захлестнут мгновенно с головою.
Их перетерпеть бы и забыть
В гамлетовском «быть или не быть?».
Лучше лёгкий вдох и лёгкий выдох.
Лучше бы, не помня об обидах,
Свечи запалить, налить вина.
Всё проходит в мире. Жизнь – одна.
И не важно, чья была вина.
Лето 2010-го
О лете жестоком,
о зное, о дыме и гари;
Об окнах московских,
слепых от удушливой хмари,
Об этих восьми
бесконечных неделях, о многом:
О солнце,
белевшем на небе зловещим ожогом;
О том,
как за всполохом шёл огнедышащий всполох;
О выжженных напрочь лесах и обугленных сёлах;
О сгинувших в пламени людях,
о рухнувших птицах…
Всё минет,
но как мне от памяти освободиться: