Ведь там, где поднимутся снова леса и жилища, —
Под каждой травинкой там тлеет своё пепелище.
«Зачем считать свои года?..»
Зачем считать свои года?
Они особой жизнью живы,
Напоминая иногда
О том, как мы нетерпеливы,
Как мы сперва торопим их,
Потом спешим от них отречься,
И цифр пугаемся больших,
Чтоб ненароком не обжечься.
Но есть один простой закон,
Он отвергает зимний холод:
Тот, кто любим, – тот защищён,
И кто необходим, – тот молод
«Прощальное тепло, повремени…»
Прощальное тепло, повремени,
Всё лучшее случается нежданно.
Ах, Сонечка, как быстро тают дни,
Ложась под ноги листьями каштана.
Ах, Сонечка, с годами всё тесней
Душа к душе – с тревогами и снами.
И всё неотвратимей и ясней
То, что пребудет, то, что будет с нами.
Ах, Сонечка, к нам жизнь всегда щедра,
Так сопрягая наших судеб звенья,
Что никакая разума игра
Код не раскроет перевоплощенья.
Но этот поздний, беспечальный свет —
Ещё не раз он плечи нам обнимет,
И мы пойдём за облаками вслед,
Пока однажды ни сольёмся с ними.
Блуждая там, где счет времён лукав,
Почти не веря в новое начало,
Мы всё-таки вернёмся, услыхав:
«Смотри, опять с небес звезда упала!».
Ах, Сонечка…
«Там, где ухает филин пророчески…»
Там, где ухает филин пророчески,
Где сосны поднебесная стать,
Где готова по имени-отчеству
Я любую травинку назвать,
Где не надо ни славы, ни почестей,
Там двойная маячит беда:
И боязнь потерять одиночество,
И боязнь, что оно навсегда.
«Здесь Слово толкуется разно…»
Здесь Слово толкуется разно
И спутан порядок вещей.
Здесь преодоленье соблазна
Бывает соблазна сильней.
Не каждый здесь мечен любовью,
Как детскою оспой щека,
Как метит со страстью слепою
Пчела сердцевину цветка.
Но тот, кто и в пору шальную
Несёт, не боясь ничего,
Божественный след поцелуя, —
Тот вечен.
Я верю в него.
Между небом и небом2009
Родиться в России
Гарри Бареру
В полночном окне серебрится созвездье Стрельца.
И год на излёте, и время итогов настало.
Родиться в России и жизнь в ней прожить до конца,
И не затеряться в снегах её —
это немало.
Родиться в России, где с Западом сросся Восток,
Где совесть и власть никогда не обрящут согласье,
Где ценится жизнь не дороже, чем водки глоток,
Где всё, что разбито, зачем-то приписано счастью…
И всё-таки здесь
наших судеб таинственный стык
И страх, что без нас это небо когда-нибудь рухнет.
И всё-таки этот по-пушкински чистый язык,
И всё-таки эти – в ночи – посиделки на кухнях.
И общая память. И это зовётся судьбой.
В ней главных огней, что бы ни было,
мы не гасили.
В ней труд и любовь.
В ней, насыщенной и не простой,
Особенный смысл обретает —
родиться в России.
«Не знаю я, кем я была вчера…»
Не знаю я, кем я была вчера,
Какая завтра ждёт меня игра,
И даже кто сегодня я – не знаю.
Я просто этим воздухом дышу,
Я просто этой улицей кружу
И триединство духа ощущаю:
Когда в Москве поют колокола,
Я триедина: буду, есть, была.
«Ни от чего не зарекайся…»
Ни от чего не зарекайся —
Ни от сумы, ни от тюрьмы.
Ни от кого не отрекайся:
И друг, и враг – две разных тьмы.
Вражда и дружба совокупно
Прядут судьбы двойную нить,
И не всегда тебе доступно
Понять обеих и простить.
Прости их.
И пройди, вбирая
Дыханье счастья и беды,
Над бездной ада, бездной рая,
По грани дружбы и вражды.
Поэты
Кто дал им власть – из хаоса ночного,
Из сумасшедшей круговерти дней
Мучительно спасать за словом слово
И сопрягать фантазией своей,
И в мир вносить осознанно и веще,
И, все пороки перебрав притом,
Любви и Смерти золотые клещи
Всю жизнь на сердце чувствовать своём?
Ты скажешь: гений.
Тысячу ответов
Я и сама нашла бы без труда.
Но и стихи непризнанных поэтов
Каким прозреньем дышат иногда!
«Вечер неизвестного поэта…»
Вечер неизвестного поэта.
Зал заполнен публикой на треть.
Родственники. Кто-то из газеты.
Кто-то чтобы просто посмотреть.
А в рядах, где вежливым вниманьем
Дышит в это время тишина,
Чуть не плача, затаив дыханье,
Слушает стихи его жена.
В этих строчках – боль её и счастье,
Над чужой насмешкой торжество.
Что же, что печатали не часто?
Но она-то верила в него!
А стихи и вправду ярким светом
Вспыхивали, громки и тихи…
Если любит женщина поэта,
Ах, какие пишет он стихи! —
Пишет – словно в дали поднебесной
Чертит словом серебристый след,
Обойдённый славой, неизвестный,
Может, Божьей милостью поэт…
Колизей
Две тыщи лет…
Ладонью на лице я
Вдруг ощутила пыль минувших гроз.
Я видела: в руинах Колизея,
Как чья-то память, спал бездомный пёс.
В нём было что-то горькое до дрожи,
В полуприкрытых вечностью зрачках.
И ласточка вилась над бывшей ложей,
Не в силах плач преодолеть в веках.
У времени – таинственная сила.
В нём нас влечёт неукротимый бес
Познать бездомность около могилы,
Познать бездонность около небес.
Оно своим дыханьем раздвоило
То, что само свело в сосуд один:
Я – та, что над руинами парила.
Я – та, что цепенела меж руин.
«Я люблю эту пасмурность мая…»
Я люблю эту пасмурность мая,
Когда холодом воздух прошит,
Когда пласт чернозёма ломая,
Лемех дело мужское вершит;
Когда хриплое карканье будит
Белоствольную нежность берёз,
Когда сердце стучит: будь что будет,
И не верит, что будет всерьёз;
Когда в грунт ударяясь с размаха,
Дождь уходит в слепую гульбу,
И строка, цепенея от страха,
На бумагу выводит судьбу.
Посмотри: тонкий прутик сжимая,
У твоих позабытый дверей,
Я вхожу в эту пасмурность мая
Не отброшенной тенью твоей
«То клевером засохшим, то крапивой…»
То клевером засохшим, то крапивой,
То колосом надломленным овса,
То голосом охрипшей ивы,
Не растерявшей веры в чудеса, —
Мне пишет осень. Лёгкие конверты
Ложатся утром у моих дверей.
На них темнеют поцелуи ветра,
По ним гуляют запахи зверей.
К ним прилепились беличьи ворсинки,
Семян цветочных запоздалый пух.
Я их читаю быстро, без запинки,
Не шевеля губами и не вслух.
Так павший лист ещё живёт и дышит.
Так строки оглушают в тишине.
… Ты спрашиваешь, кто мне письма пишет.
Мне пишешь ты. И осень пишет мне.
«В этом доме сменяются гости…»
А.П.
В этом доме сменяются гости, как карты игральные,
И радушен хозяин, и ласков породистый пёс.
И стоят за окном кипарисы, как стражи печальные.
И внезапные ливни февраль пробивают насквозь.
И когда над каньоном лукаво луна затуманится
И любая травинка к ней в полный потянется рост,
Моё сердце не выдержит и безнадёжно обманется
И меж былью и небылью выстроит призрачный мост.
И ресницы сомкнув, я пройду по нему, словно зрячая,
Позабыв, что опоры не будет под ним ни одной.
Мне бы лучше проснуться – и сон этот переиначу я.
Мне бы лучше вернуться, – да нет ничего за спиной
«Дышит Хельсинки в мае…»
А. П.
Дышит Хельсинки в мае
клубникой, сиренью и рыбой.
Я крошу каблуки
о брусчатку его и асфальт.
Здесь в фундамент вросли
ледниковые грубые глыбы