Где каждый одинок,
где нет похожих дней,
Где царствует зима,
в своём обличье редком,
Где снег, как чуткий барс,
пластается по веткам,
Так неуютно мне
без близости твоей.
Ну, что тебе сказать?
И надо ли? И ждёшь ли?
Когда звучит двух душ
безмолвный разговор,
Когда твои следы
присыпаны порошей,
Когда опять тону
я в нашей жизни прошлой,
Шепча себе самой
смертельный приговор.
Так мечется луна,
ныряя слёту в тучи,
Так прорастает боль
откуда-то со дна.
Так я шепчу в ночи:
– Раз ты ушёл, не мучай!
И отведи свой взгляд,
прищуренно-тягучий,
Дай притерпеться мне
к тому, что я одна.
Пускай в пустой ночи
меня врачует снежность,
Пусть выдумаю я,
что рана заросла,
Что без тебя прожить —
простая неизбежность.
Но что мне делать с тем,
что называют – нежность?
Возьми её – она
сожжёт меня дотла.
И пусто, и светло,
И так просторно в доме,
Как будто всё ушло,
Что было на ладони.
Всё можно пережить,
Перетерпеть и пере —
Страдать и дальше плыть,
И знать, по крайней мере,
Что скорбь – великий грех,
Когда её взыскуешь.
Но вдалеке от всех
О малом затоскуешь:
Что не к кому спешить
И не с кем среди ночи
То переворошить,
О чём не скажешь прочим,
И некому – «Пока!»,
Чтоб после: «Наконец-то!».
И ноша велика.
И никуда не деться.
Когда смолкают крики птиц,
Когда на небе месяц вышит,
И в нежной ямке меж ключиц
Душа пульсирует и дышит,
Мне видится иная жизнь,
Где не было потерь покуда,
Где бормочу я: «Задержись» —
Невесть кому, невесть откуда.
И где-то там, у края сна,
Как бы из гулкого колодца,
Звучит мелодия одна,
Но я-то знаю: оборвётся.
Уйдёт, как тихий дождик – в сушь,
Напрасной обернётся мукой:
Где так щемяща близость душ,
Там всё кончается разлукой.
Я это вызнала. Я впредь
Должна замкнуть и слух, и двери.
Сближает, разлучая, смерть.
Она не знает про потери.
«Восстановить пытаюсь храм…»
Восстановить пытаюсь храм,
А он лежит в разрухе.
И все слова – не те, не там,
И откровенья глухи.
И я, как по речному льду,
Хватая горлом вьюгу,
Как одержимая, иду,
Боясь сорваться с круга.
И кровь толкает горячо
Меня волною в сердце.
А я ни на одно плечо
Не смею опереться —
Затем, что каждому своё —
От срама до почёта.
Затем, что за моё житьё
Лишь мне платить по счёту.
Что суждено мне на роду, —
Не минет, не обманет.
И лишь тогда я упаду,
Когда любви не станет.
Север
Здесь сущее связано кровно,
Здесь, гулом тесня берега,
Тяжёлые мокрые брёвна
Выносит на отмель река.
Здесь чаечий возглас, как бритва,
Над тёмной волной занесён.
Здесь ветра глухая молитва
Напутствует дерева сон.
Здесь совы кричат одичало.
Здесь путник у страха в плену.
И здесь я, наверно, сначала
Когда-нибудь путь свой начну.
Медведицей трону малину,
Лисой прокрадусь в темноте.
Бесшумною рысью застыну
И выгорблю шерсть на хребте.
И зренье со слухом направлю
Туда, куда вам не попасть.
И только два чувства оставлю
Из множества: голод и страсть.
Последний пассажир
Когда почти сомкнулись двери,
Когда он думал: «Всё… Предел…» —
Он втиснулся в вагон, не веря,
Что успевает, что успел.
Плечами помня тяжесть створок,
Он с теми чувствовал родство,
Чьих судеб разномастный ворох
Дышал и жил вокруг него.
Он общей воле стал послушным,
Он вжат спиной был в чью-то грудь,
И он не мог в пространстве душном
Ни шевельнуться, ни вздохнуть.
Но был уже запущен счётчик,
Был смертник со взрывчаткой слит,
И был в десятках судеб прочерк
Числом сегодняшним закрыт.
И всё, что жило и дышало,
В своё вкорёжила нутро
Волна огня, волна металла,
Вагон взорвавшая метро.
…Пусть крик утихнет в сердце глухо,
Пусть память вычистит пробел,
Но как мне вытравить из слуха:
– Я успеваю!.. Я успел!..
«Небо негромким откликнулось всплеском…»
Памяти мамы
Небо негромким откликнулось всплеском —
Робко коснулась душа вышины.
Некому. Некого. Не о ком. Не с кем.
Неистребимое чувство вины.
«Четыре имени шепчу в ночи пустой…»
Четыре имени шепчу в ночи пустой:
Мария, Иисус, Господь и Дух Святой.
Марии говорю: «Пойми и защити!».
Христа прошу: «Направь к любви мои пути!».
А Господа молю, чтоб дал он силы мне
Помочь тем, кто сейчас с бедой наедине.
И как награду я во мраке вижу свет.
Я знаю: Дух Святой оставил этот след.
Раздвинул небеса – и вот уже, легка,
Слетает с губ моих нежданная строка.
И зажигает Он в моей душе свечу.
Я одиночеством за этот миг плачу.
«И если вырваться наружу…»
И если вырваться наружу
Готовы гнев, обида стыд, —
Замкни уста, захлопни душу —
Что скрыто, то не навредит.
И если день казался адом,
Перестрадай его, и всё ж
Зря не пугай того, кто рядом,
Того, кто близок, не тревожь.
«Поверь, Иерусалим…»
Поверь, Иерусалим:
Моя была бы воля,
Губами бы сняла
С твоих камней слезу.
Здесь вертикаль любви
С горизонталью боли
Образовали крест,
И я его несу.
Я знаю, хрупок мир
И вечность ненадёжна,
И не точны слова,
И уязвима плоть.
Но истина одна
Светла и непреложна —
Одна у нас Земля,
Один у нас Господь.
Прости, Иерусалим,
Я вряд ли вновь здесь буду.
Но будут жечь меня
На северных ветрах
Жар полдня твоего,
Твоей ночи остуда
И за твоих детей
Неистребимый страх.
«По тропинке сырой. Вслед за Вами…»
Борису Васильеву
По тропинке сырой.
Вслед за Вами.
К ступеням крыльца.
В полутёмные сени впуская дыханье лесное.
Я за Вами иду. Вижу спину – не вижу лица.
Разве можно прожить вот с такою прямою спиною?
О, как круто взбираться в светёлку, где дышат века!
Разбуди их – и строки метнутся за ними в погоню.
И ветра зашумят. И раздвинется свод потолка.
И рванутся на волю любви и бессмертия кони.
Я боюсь затенить, оборвать, погубить волшебство.
И я втайне винюсь, что не вовремя я и некстати.
Я краду Ваше время, – а что драгоценней его?
Но соблазн воровства не умею никак удержать я.
Я за Вами иду. Я вблизи, даже если не здесь.
Я ведь тоже из тех, кто родился с прямою спиною.
Я из тех, в ком бунтует в ночи многокровная смесь.
Я из тех, кто справляется с бунтом жестокой ценою.
Потому мне так дорог в чащобе затерянный дом,
Где дыхание женщины переплавляется в Слово.
Не жена и не дочь, уходя, я прощаюсь с трудом.
И опять возвращаюсь. И всё повторяется снова.
И закружит опять этот путь мою жизнь по кольцу,
И вчерашний свой шаг
я в сегодняшнем полдне расслышу.
И за Вами пойду. По всё той же тропинке. К крыльцу.
И потом – за ступенькой ступенька – всё выше и выше.
«Первоянварского воздуха прикосновение…»
Первоянварского воздуха прикосновение
Чисто и холодно к сомкнутым сходит губам.
Ни клевете никогда не отдам, ни забвению
Тех, с кем случилось пройти по минувшим годам.
Взлёты и срывы по-разному были им выданы.
На сквозняке бьётся рваное пламя свечи.
Ты осторожно, судьба, разведи их с обидами,
С чистой страницы разбег начинать научи.
Все мы живём на земле не капризною славою,
Не ожиданием манны на праздном пути.
Не опоздать бы нечаянно с помощью к слабому.
Не побояться бы к сильному в горе придти.