Судьба Илюши Барабанова — страница 3 из 3

МЫ ВСЕ КОММУНАРЫ

Глава двадцать пятаяБОГИ В ОГНЕ

Долой, долой монахов,

Долой, долой попов!

Мы на небо залезем,

Разгоним всех богов!

1

Настал час борьбы. Но для борьбы нужны союзники. Илюша решил начать со Степы.

Сгорбившись, Степа сидел над задачником, когда Илюша с порога насмешливо окликнул его:

— Здравствуй, владыко!

— Здорово, бродяга, — ответил Степа мирно.

— Молитвы зубришь?

— Задачка не выходит.

— А я думал, долбишь молитвы: господи еси, бородой тряси…

Степа подозрительно покосился на товарища и сказал:

— Вижу, тебе поругаться хочется.

Илюша продолжал задираться, он разглядывал Степи-пы иконы и хмыкал:

— Слушай, почему твой Иисус такой худущий?

Степа не почувствовал ловушки.

— Обыкновенный Иисус. Крестная на базаре на кусок сала выменяла.

— Я не про то… Пятью хлебами накормил пять тысяч голодных, а сам не наелся.

— Хватит бузить… Выкладывай, с чем пришел.

— Степа, а я знаю, как сделать, чтобы люди перестали молиться богу.

— Ишь ты! Никто не мог, а ты придумал.

— Вот послушай. Если собрать все иконы, сколько их есть на свете, и сжечь, на кого ты будешь молиться?

— Кто даст тебе иконы жечь?

— Сами. Соберем огольцов и скажем: несите богов. Сегодня один притащит, завтра другой, и так постепенно перетаскаем все иконы. Сначала из домов, потом из часовен, а там люди и до церквей доберутся.

Степа взглянул на строгий лик Николая Чудотворца, прибитого над столиком, потом на Иисуса, из ног которого сочилась кровь, и лишь тогда ответил хрипловато:

— Хорошо, что крестной дома нет, она бы за одни такие речи нас с тобой самих сожгла.

— Чудак-человек, мы потихоньку. Она не заметит… А когда хватится, икон уже не будет.

— Плохо ты знаешь мою крестную…

— Степка, не бойся… Ведь если не мы, кто же тогда будет бороться против бога… Шурик Золотарев или Фоня? Помнишь, как они тебе «диспут» устроили? Небось до сих пор шишка не прошла… А учительница Лидия Ивановна что говорила про ученого Циолковского? Хочешь, чтобы попы его на костре сожгли?

— Не хочу.

— Вот и соглашайся бороться. Раньше попы ученых на кострах сжигали, а теперь мы самих богов в печку.

— Да я ничего… Если ты будешь бороться, то и я не отстану.

— Вот и хорошо… Нам ребята помогут. Левка попов не любит, а Егорка и подавно. Соберем кружок. Скауты говорят: долой красных, а мы — долой монахов… Комсомольцы будут рады. Тина и та скажет — молодцы!

Стоило завести речь о Тине, как Степа сдавался.

— Так и назовемся: кружок «Долой монахов!» Согласен?

— Пускай будет так.

Решили, что на первый случай такая борьба с богом годится.

2

Илюша присматривался к ребятам с Солдатской улицы. Ему нравился Левка, по прозвищу Шаляпин. Мать у него работала прачкой. Любимым занятием Левки было драться. Он всегда ходил с засученными рукавами. Рассказывали, как однажды во время молебна у себя дома Левка забился под кровать, чтобы поп не кропил его святой водой. Сколько ни просила мать, Левка не вылез.

С таким можно воевать против попов!

Скоро представился случай встретиться с Левкой. Тот шагал по улице на высоких деревянных ходулях и пугал людей, заглядывая через заборы.

— Левка, дай постоять на ходулях, — попросил Илюша.

— Становись. Свалишься — не отвечаю.

— Левка, а ты богу молишься?

— А ты что, поп?

— Нет, я бороться хочу с ними… В общем, против бога.

Левка пристально поглядел на Илюшу: правду говорит или врет?

— Как же я буду бороться? Возьму попа за бороду? А он меня Евангелием по кумполу?

— Зачем? Нарядимся святыми. Сделаем кадило из консервной банки, нальем туда нефти. Знаешь, как задымит? Все попы в церкви задохнутся… А еще будем свечки гасить у верующих.

— Спасибо… Я один раз погасил, голову не мог потом повернуть — так шея болела.

— А мы скажем: дяденька, не верь в бога и свечки не покупай.

Несмотря на очевидную нелепость, предложение казалось Левке заманчивым, и все же он медлил.

— Ну что, трусишь? Соглашайся! — уговаривал Илюша.

— Бороться я люблю. Хоть сейчас давай поборемся, а то и вдаримся один на один.

— Еще чего выдумал… — Илюша достал из кармана свернутую трубочкой тетрадку и стал записывать туда Левку. Он не знал его фамилии и вывел «Левка Шаляпин». Тот подозрительно следил за карандашом.

— Ты меня за упокой записал или за здравие?

— В кружок «Долой монахов!» я тебя записал. Мы всех сюда будем заносить.

— Кто — мы?

— Я и Степа.

— Какой Степа? Святой? Он же в церкви прислуживает. Нашел борца…

— Теперь он не верит в бога.

— Врет небось.

— Слово даю.

Вместе с Левкой стали думать, кого еще записать в кружок «Долой монахов!». Егорка Бантиков подойдет — он воровал у дьячка пасхальные яйца. Пошли к Егорке. Тому было все равно, куда записаться, лишь бы побольше набедокурить…

Зато с Варькой пришлось помучиться. Илюша спросил у нее:

— Веришь в бога?

— Верю, — сказала Варька и прицелилась хитрым взглядом в Илюшу.

— Тогда катись колбасой, — сказал Левка.

— Почему?

— Потому, что веришь в бога.

Варька рассмеялась.

— А я нарочно сказала, я неверующая.

— Так и говори! Запишем тебя в тетрадку.

— Зачем?

— Будешь в кружке «Долой монахов!».

— Ишь хитрый… — Варька попятилась. — Хочешь, чтобы господь бог меня молнией поразил?

— Не поразит, не бойся.

— Так я вас и послушала… Одна бабка сказывала, что всем, кто с большевиками, крестик будут на лбу выжигать.

— Уходи отсюда! — Егорка толкнул сестру.

Но от Варьки нелегко было отделаться.

— Что дадите, если запишусь?

— У меня ничего нет, — сказал Илюша.

— А карандаш? — Варька жадно глядела на огрызок.

— Чем же я записывать буду, если отдам?

— Попросишь у меня, запишешь, и я опять возьму.

— Отстань ты, Варька! — Конопатый нос Егорки побагровел от злости.

— А я расскажу, что вы собираетесь церковь поджечь. Давай карандаш, тогда не скажу.

Пришлось согласиться. Варька позволила записать себя в тетрадку. Только с карандашом вышел спор: Варька не давала его.

— Ну что я, пальцем буду записывать?

— Давай уколю тебя булавкой, тогда отдам карандаш насовсем.

— Ладно, коли, — согласился Илюша, — только через рубашку.

Варька с чувством злорадного удовольствия, но не сильно уколола Илюшу в плечо и лишь тогда вернула карандаш.

Запись продолжалась. Пришлось уговаривать и Костика, по прозвищу Кащей Бессмертный. Это был худощавый, узкоплечий подросток. Его отца, церковного регента, тоже дразнили Кащеем, хотя звали Федором. Костика ребята недолюбливали за жадность, но после одной истории изменили отношение к нему. Кащей был заядлый футболист. Однажды ребята сказали ему: «Принеси старые отцовские сапоги, и мы сошьем из mix настоящий кожаный мяч!» Костя не нашел старых сапог и принес новые. Ребята отрезали голенища и сшили мяч. Когда отец узнал о проделке сына, выпорол его ремнем и на три дня запер в погребе. Ребята сочувствовали узнику, разговаривали с ним через крышку люка и обещали поставить его голкипером на воротах.

Дуняшу, тихую, скромную девочку, подругу Варьки, убедить не удалось. Она даже испугалась, когда услышала, что ее приглашают бороться против бога, закрестилась и убежала.

Бориска Врангель записываться в кружок не пожелал. Он, хотя и не верил в бога, любил свободу. Большую часть времени проводил на базаре, среди жуликов — там было куда интереснее, да и зачем бороться против бога, если его нет.

3

Кружок «Долой монахов!» был создан. Где собираться? Тогда Илюша вспомнил о заброшенном сарае, где нашел случайный приют в ту дождливую, холодную ночь, когда приехал в Калугу. Он решил, что самое подходящее — собрать ребят там. Двор — безлюдный, всеми забытый — чего лучше!

Когда Илюша увидел знакомый сарай, в сердце болью отдались воспоминания — собака, лаявшая на сарай, кусок хлеба, украденный у дяди Азарова…

— Здесь знаешь кто жил до революции? — шепотом спросил Степа. — Помещица… Видишь, дом заколочен?

В сарае крыша вовсе прохудилась и зияла дырами. Илюша и Степа сразу принялись за дело. Старую солому сгребли к стенке, приделали полусгнившую дверь, которая валялась в крапиве. Часть сарая облюбовали под сцену. Оттуда вымели сор, земляной пол посыпали песком. Недоставало занавеса. Ребята обследовали двор, и на берегу небольшого заброшенного пруда, скрытого зарослями ивняка, нашли кем-то замоченные и давно забытые рогожи. Занавес получился на славу.

Чтобы вышло еще красивей, Илюша приколол на занавес свой красный первомайский бант, а рядом прикрепил самое дорогое, что у него было, — ленинский плакат. Степа на тетрадном листке вывел кривыми буквами: «Юные пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Илюше стало завидно, и он тоже написал лозунг, который видел в комсомольской ячейке: «Вера в бога тормозит развитие пролетариата!» Лозунг как нельзя лучше подходил к моменту.

Не хватало скамеек. Степа отодрал от потолка доску и приспособил ее под лавку. Если все зрители не уместятся на ней, желающие примостятся на ворохе прелой соломы, собранной в кучу.

Когда пришли ребята, то удивились и обрадовались: ну и молодцы Илюша со Стенкой! Здесь их никто не найдет, никто отсюда не прогонит. А на просторном дворе, заросшем лопухами, можно сделать настоящие футбольные ворота.

Правда, было одно огорчение: по соседству с заброшенной усадьбой возвышалась колокольня церкви Жен-мироносиц. Ее острый шпиль был увенчан золотым крестом и царил над крышами домов, огородами и садами. Церковь точно напоминала, что дело бога торжествует и колокола звонят, а в церквах идет моление, и никто не боится ребячьих угроз.

«Еще посмотрим, чья возьмет», — думал Илюша, глядя на колокольню, гордо поднявшую свой крест под самые облака.

Ребята расселись в ожидании, что скажут их закоперщики — Илюшка-шахтер и Степка Святой.

А у тех роли были распределены: Илюша зайдет за рогожный занавес, а Степка по сигналу откроет его.

Получилось, как в настоящем клубе. Степа дал «звонок», постучав по стеклянке, развел рогожи, и перед «публикой» предстал докладчик. Он стоял за старой бочкой, опрокинутой на попа, точно за трибуной. Перед ним не было графина со стаканом, как положено, но все равно было похоже, и ребята загалдели. Впрочем, тут же воцарилась тишина, потому что лицо докладчика было строгим, ее принимающим шуток.

От волнения Илюша хмурил брови; он никогда не говорил речей, хотя на митингах немало слышал их, и ему нравилось, как люди громко произносят непонятные слова.

— Товарищи безбожники и борцы, которые сидят у нас… — Илюша чуть не сказал в «сарае», но вовремя спохватился, — в нашем кружке «Долой монахов!». Нас заставляют кланяться иконам. Почему мы должны стоять на коленях и молиться, если никакого Христа не было? Что сказал Карл Маркс? «Религия — опиум для народа». Правильно он сказал или нет?

— Правильно, — поддержала Варька и потихоньку спросила брата:

— Егорка, что такое опиум?

— Дым пахучий.

— Не дым, а питье, — поправил Левка. — Если глотнешь, то голова задурманится и становишься вроде дурачка.

— И вовсе не питье, — мрачновато возразил Степа, — опиум — яд, так в книжке написано…

Илюша переждал, пока ребята окончат спор, и объяснил:

— Религия — яд. Но попы его не пьют, а только людям подливают.

— И вовсе не так, — возразила Варька, считавшая правилом ни с кем не соглашаться.

— Замолчи! — прикрикнул на сестру Егорка. — Что ты всегда лезешь в мущинское дело?

— А если я девочка, значит, должна молчать?

— Варька, ты за Ленина или за попов? — в сердцах спросил Илюша.

— За Ленина.

— А если так, не перебивай. Я же доклад говорю с трибуны…

— Ладно, не буду.

— Побожись, гадюка, — потребовал Егорка, которому до смерти надоели капризы сестры, — божись!

— Стану я бога по пустякам продавать! — отозвалась Варька.

— Но ведь сказано было тебе, что бога нет.

— Знаешь много… А солнце откуда взялось?

— Ниоткуда, само по себе светит, — сказал Илюша.

— Как бы не так… Солнце бог создал. Сказал: да будет свет, и стал свет.

— Ты перестанешь опиум разводить? — крикнул Егорка и стукнул сестру кулаком по спине.

— А молния откуда? — не сдавалась Варька. — Не знаешь? А я знаю. Это гром господень.

Степа мрачно усмехнулся.

— Молния — это разряд электрический. Так в книжке сказано.

— Сам ты разряд, да еще косой…

— Вот видите, как попы людей задурманивают, — сказал Степа, тыча пальцем в Варьку. — Видите, как ее задурманили? В молнию верит!

Варька не знала, обижаться или нет. Илюша воспользовался ее замешательством и заключил:

— Одним словом, богов попы выдумали. Помните, как в городском театре Сережка поймал белогвардейца, а попы заступались, хотели, чтобы он убежал.

— Не удалось, — удовлетворенно проговорил Егорка. — Сцапали голубчика, Сережка прижал его культяпками и говорит: «Стой, руки вверх, ваша благородия!» Ух, что тогда было в театре!

— Ладно, ближе к делу, — сказал Илюша. — Пишу протокол… Постановили.

— Сначала слушали, — поправил Левка.

— Пускай будет так: слушали — не верить в бога. А кто будет верить, тот враг Советской власти.

— В церковь не ходить, — предложил Егорка. — А еще перед едой не молиться.

— После еды тоже, — вставил Степа.

Левка поднял руку:

— Уговор: кто скажет слово «ей-богу», тому щелчок в лоб.

— Согласны! — поддержала Варька.

— Запиши еще: не говеть и не причащаться в церкви, — добавил Степа.

Варька ощетинилась:

— Почему это? А если я люблю вино пить?

— Мало ли кто что любит, — сказал Илюша из-за бочки. — Сказано: не говеть, значит, не говеть.

— А я не согласна… Подумаешь, — Варька недобро поглядела на Илюшу, — приехал неизвестно откуда и задается…

— Перестань! Илюшка правильно говорит: пить причастие не будем, — заявил Егорка и угрожающе посмотрел на сестру.

— Варька, ну зачем ты споришь? — начал разъяснять Илюша. — Все знают, что причастие — яд и опиум. Ты молитвы знаешь? Почему они такие непонятные? Почему попы бормочут: «отрекокося», «иже согреших»? Для того, чтобы задурманить народ, чтобы никто не понял, про что говорится в молитве. Так и с причастием. Мы со Степкой пили его. Знаешь, как голова кружится?

— А я все равно буду пить, — не сдавалась Варька.

— Тогда катись из нашего кружка! — потребовал Левка, и Варька замолчала.

— Слушаем и постановляем, — решительно объявил Илюша, — в бога не верить, попам на улице не кланяться, на церковь не креститься, иконы, а также Иисуса Христа не целовать. К следующему разу всем принести по иконе для сжигания.

4

Сожжение было назначено на воскресенье. В школах не учились, взрослые с утра бывали в церкви. Поэтому можно действовать смело.

Перед Илюшей стояла неразрешимая задача: где взять икону? Потом Илюша вспомнил об иконе Николая Угодника, которую дедушка вынес на чердак. Осторожно, чтобы не скрипели деревянные ступеньки, Илюша полез на чердак. Николай Угодник стоял лицом к стене, и, когда Илюша повернул его и протер стекло рукавом рубахи, святой, казалось, с укоризной глядел на него и показывал три пальца, собранные в щепоть, как будто хотел сказать: «Три щелчка тебе будет в лоб, если сожжешь меня».

Сердце Илюши колотилось от страха. Воровать нехорошо, но ведь какое же воровство, если это борьба! Илюша взял небольшую иконку Спасителя, подаренную ему попадьей, и поспешил в свой клуб «Долой монахов!».

Он пришел раньше всех. Вторым явился Левка и приволок в мешке настоящую икону с изображением божьей матери.

— Это от пожара, — сказал Левка. — Посмотрим, как она сама будет гореть… Прямо из иконостаса взял.

— Не побоялся?

— Ерунда! Если мамка спросит, скажу: на небо вознеслась твоя богородица. Она сама не очень верит в бога… Ну, разжигай костер!

— Подожди, сейчас остальные придут.

Кащей ничего не принес. Напустив на себя грустный вид, он молчал.

— Икона где? — строго спросил Илюша.

— Завтра принесу… Не нашел.

— Брехун, — упрекнул его Левка. — У вас в доме икон больше, чем в церкви.

Егорка вошел в сарай с видом победителя.

— Ну, что вы принесли, субчики? — И он вынул из-под рубахи потемневшую от времени деревянную икону, изображавшую картины адовых мук. — Вот это икона. Глядите, как черти в котлах грешников варят. А вот этого крючком за язык подвесили, — наверно, врать любил…

— Где ты взял? — с завистью спросил Левка, поглаживая ладонью увесистую, глянцевую от потемневших красок доску.

— Купил-нашел, насилу ушел, если бы догнали, еще дали…

Левка не стал допытываться. Всем было ясно: стащил у какой-нибудь старушки или унес из часовни.

Илюша огорчился, когда узнал, что его первый друг и помощник принес не икону, а какую-то бумажную картинку. На ней Сергий преподобный, сидя на бревне, кормил медведя.

— Это не икона, а картинка, — сказал Илюша с обидой.

— А ты сам что принес?

— Спасителя.

Степа повертел перед носом образок и сказал:

— Таких икон я тебе штук двадцать достану. — Степа расстегнул ворот и снял крестик. — Вот бери в придачу.

Последней прибежала Варька.

— Ой, мальчики, я так спешила, так спешила!

Ребята знали, что Варька обязательно обманет. Так и получилось.

— Икону принесла? — спросил Илюша.

— Чего-чего? — переспросила она.

— Икону принесла, спрашиваю?

— Ах, икону? Принесла. Вот. — И она протянула Илюше портрет какого-то усатого генерала или царя, явно вырванный из старого журнала.

— Да это же царь… Кого ты хочешь обмануть?

— Где царь? — задиристо спросила Варька, вырывая у Илюши портрет. — Это царь? Что ты понимаешь в царях? Если хочешь знать, это… как его… помазанник или Николай Чудотворец.

Варька забыла, что среди ребят находится такой знаток богов, как Степа. К нему тотчас обратились с вопросом.

— А ну, Степа, кто это?

— Николай Чудотворец вовсе не такой. Тот весь седой, с Евангелием в руке, а у этого эполеты… Наверно, генерала Скобелева с крышки сундука содрала.

— Почему Николай Чудотворец не такой? — запальчиво возразила Варька. — Если ты сослепу не видишь, так и молчи. У Николая Чудотворца борода есть?

— Ну есть.

— А у этого? Что, не борода?

— Борода и у козла есть, — сказал Степа и отошел.

— Не хотите брать, не надо, — решительно заявила Варька и взяла обратно портрет. — Подумаешь, безбожники. А я-то, дура, записалась в тетрадку. Может, вы взаправду хотите церковь поджечь? Вычеркивай меня, и весь разговор.

— Ладно, Илюшка, шут с ней, — сказал Левка, — бери у нее царя, он тоже хорошо горит.

— Давай, — сказал Илюша. — Жалко было икону принести…

Иконы сложили в кучу в траве за сараем, натаскали гнилой соломы, подожгли. Костер зачадил вонючим дымом, потом пламя лизнуло края Степиной картинки, бумага стала сворачиваться жгутом, загораясь с того конца, где сидел на бревне святой Сергий преподобный с золотым нимбом вокруг головы. Когда от Сергия остались одни ноги, пламя перекинулось на медведя, загорелись морда, лапы. На другом краю костра занялся портрет царя. Пламя со всех сторон подбиралось к большой иконе Левки. Вдруг стекло лопнуло, и богородица, облаченная в золотую ризу, казалось, вздрогнула: жаркое пламя охватило ее.

— Упокой, господи, и помилуй… — затянул, гундося, Егорка и стал креститься, изображая попа.

Варька хихикнула…

— А я вас обманула, то вовсе был не бог, а генерал. Теперь мне простится, а вам за то, что иконы сожгли, придется на том свете в котлах со смолой кипеть!

Возмущенный Левка поднялся и сказал:

— Хватит, лопнуло мое терпение! Илья, запиши, что она враг Советской власти и может катиться на все четыре стороны.

— Ладно, не буду, — запросилась Варька, чувствуя, что дело принимает серьезный оборот.

— Нет тебе пощады, — настаивал Левка. — Илья, голосуй, все поднимем руки, чтобы вычеркнуть ее из тетрадки. — И сам первый поднял руку.

Остальные ребята поддержали Левку. Один Илюша, по-серьезному переживавший великий момент восстания ребят против бога, не спешил выносить свой приговор. Ему жалко было Варьку. И тут случилось неожиданное. Она заморгала ресницами и, сдерживая слезы, молча вышла из сарая. Никто не думал, что приговор так сильно подействует на Варьку.

— Прощаем тебя, оставайся! — крикнул ей вдогонку Илюша, но Варька не вернулась.

Расходились неохотно. До чего хорошо жить вот так, не боясь ни богов, ни икон, ни соседей, что вечно ругаются: на заборы не лезь, камни не кидай, грядки не топчи! А тут настоящая свобода! Целый пустой двор принадлежит им. Даже пруд свой есть. Не беда, что в пруду одни лягушки квакают и весь он зарос тиной, зато настоящий!

— Илюшка, где же теперь иконы брать? — уныло спросил Кащей.

— В бору есть часовня, — подсказал Илюша.

— Я вам завтра сто штук принесу икон! — воскликнул Егорка. — Мы когда в прятки играли, я залез на чердак церкви святого Никиты, а там их целая пропасть!

— А мы пойдем в гости к Тине, — сказал Степа и улыбнулся Илюше. — Она-то знает, где взять иконы, и нам скажет. Верно?

Когда ребята разошлись, Илюша и Степа закопали в землю остатки сгоревших икон и закрутили проволокой дверь сарая.

Илюше почудилось, будто в дальнем углу двора, за вонючим прудом, шевельнулись ветки ивняка. Он решил, что там крадется чья-то кошка, стережет птиц или лягушек в пруду. Ему и в голову не могло прийти, что там затаились враги, что они давно следили за ребятами и за тем, что происходило в сарае.

Еще раз проверив запор на дверях, Илюша обнял Степу, и они пошли в город искать Тину.

5

Детский дом имени Розы Люксембург, где теперь работала Тина, находился в одном из переулков поблизости от Гостиных рядов. Это был одноэтажный каменный флигель во дворе. Найти его не представляло особого труда — оттуда доносились звонкие детские голоса.

Когда Илюша и Степа вошли во двор, приютские мальчики и девочки с мокрыми тряпками и вениками в руках входили и выходили из дома: видно, там шла уборка.

У входа друзья остановились в растерянности. В коридоре Валя Азарова мыла полы. Фрида в шароварах, с засученными рукавами тоже работала.

А вот и Тина появилась. И по всему было видно, что Валя и Фрида теперь подружились с Тиной.

— Степушка! — в радостном удивлении воскликнула Тина. — Какой же ты молодец, что пришел… Здравствуй, Илюша. Пойдемте ко мне…

Стараясь не наследить, ребята на цыпочках перешагнули вымытую часть пола. Тина открыла дверь крохотной комнатки с одним оконцем. У стены стояла железная кровать, застеленная грубым шерстяным одеялом. Тумбочка с книгами в углу, и на ней осколок разбитого зеркала.

— Что же вы стоите, мальчики? Садитесь.

В комнате Тины была одна-единственная табуретка, да и та колченогая.

— Мы постоим, — солидно сказал Степа. — Расскажи лучше, как ты живешь.

Скоро в комнату вошел черноглазый мальчуган, он держал в руке лист бумаги с неоконченным рисунком. Второй мальчик, поменьше ростом, и девочка в заштопанном платье вошли за ним.

— Познакомьтесь: это наш художник Витя Орлов. Ну-ка покажи, что ты нарисовал?

— А это Оля, — сказала Тина, обняв девочку. — Она у нас тоже общественный деятель, председатель чистовой комиссии.

Трудно было узнать в этой остроглазой, остриженной под машинку девочке ту маленькую волжанку, которая не могла удержать в руке сухарь. Илюша испытывал к приютским детям такое чувство, точно они были ему родными.

Тина разговаривала громко, старалась казаться веселой, но по грустным глазам было заметно, что на душе у нее нелегко.

— Вот так я и живу теперь, — сказала Тина и виновато улыбнулась. Она отодвинула соломенную подушку и села на кровать.

Оля склонилась головой к ее плечу и с нежностью стала заплетать растрепавшийся конец Тининой косы.

— А ты знаешь, зачем мы пришли? — деловито сказал Степа. — Посоветуй, где взять иконы?

— Зачем вам иконы?

Степа исподлобья взглянул на Илюшу — они договорились, что объяснять будет он.

— Мы собрали безбожный кружок «Долой монахов!», — сказал Илюша и смутился.

Тина с улыбкой ждала разъяснения, и пришлось рассказать ей о сожженных иконах.

Девушка ответила не сразу.

— Мальчики, вы только не подумайте, что я защищаю религию, но то, что сделали вы, жестоко. Среди икон есть высокие произведения искусства, разве можно их уничтожать? К тому же вы оскорбляете чувства верующих… Да и можно ли собрать все иконы, что есть на Руси? Их ведь миллионы…

Илюша спросил с обидой:

— Как же нам бороться?

— Помогайте голодным — вон сколько их бродит по улицам! Всюду идет жестокая борьба… — Тина словно невзначай поглядела на окно, и только тогда Илюша заметил разбитое стекло. На подоконнике лежал камень, а под ним свернутая вчетверо записка.

Степа взял камень, а Илюша прочитал записку: «Я, Господь, говорю: не смилуюсь, не пощажу, не раскаюсь!»

Подписи не было, но Илюша узнал почерк Шурика Золотарева. И сказал твердо:

— Не бойся их, Тина.

— Я не боюсь… К старому возврата нет.

— А в школе ты разве не будешь учиться? — спросил Степа.

— Теперь я учусь на рабфаке, — гордо, с улыбкой сказала Тина и спохватилась: — Беда!.. Скоро мой учитель явится, а я прибавочную стоимость не выучила.

Недалеко от детского дома мальчики встретили Митю Азарова и поняли, какого учителя ждала Тина.

6

На углу Солдатской Илюша увидел своих безбожников. Они бежали в город, чем-то встревоженные.

— Илюшка, мы тебя ищем.

— Зачем?

— Наш клуб сожгли.

— Кто?

— Не знаем.

Пожарники уже сматывали мокрый брезентовый рукав, когда Илюша примчался к пустынному двору. Двое пожарников в медных касках растаскивали дымящиеся бревна догорающего сарая.

— Видал? — И Левка указал пальцем туда, где валялись обугленные бревна и доски.

— Только плакат с Лениным и спасли… — добавил Левка. — Варька из огня выхватила. Сама вся обгорела.

— А где Варька? — волнуясь, спросил Илюша.

— Дома. Ее мать постным маслом намазала, ноги тряпками обмотала.

— Пойдем к ней.

— Ты с ума сошел!.. Знаешь, какая у нее мать злая?

— Идем, не бойся.

Варька сидела на сундуке, болтая забинтованной ногой.

— Варь, это я…

— Вижу…

— Правда, что ты плакат спасла?

— Юбку из-за тебя сожгла, вон, видишь, подол обгорел.

— Мы тебе купим новую юбку… Ты молодец!

— «Молодец»… — передразнила Варька. — Вон лежит твой плакат на подоконнике. Что бы вы делали без меня… Еще хотели вычеркнуть из тетрадки…

— Ты прости нас. Мы тебя первой запишем. Не веришь? Ей-богу!

— Щелчок тебе! — вдруг оживилась Варька. — Щелчок в лоб.

— За что?

— Ты сказал «ей-богу».

— Если хочешь, дай щелчок, — рассмеялся Илюша и подставил лоб. — Бей, не бойся, бей сильней!

— Жалко тебя.

Плакат обгорел с одного края — там, где был нарисован поп. Пламя сожгло часть бороды, а черная ряса стала куцей. В остальном рисунок остался неповрежденным. Ленин с той же веселой усмешкой сбрасывал с земного шара нечисть. Казалось, что Ленин еще веселее, чем раньше, подмигивает: дескать, не бойся, Илюшка, не страшен нам с тобой никакой пожар.

Илюша ломал голову над загадкой: кто поджег сарай? И тут он вспомнил о подозрительном шорохе в зарослях ивняка.

Ни слова не сказав ребятам, Илюша вернулся на пустынный двор. Обошел сгоревший сарай. Разглядывая черные головешки, он заметил какой-то металлический предмет, блеснувший в измятой траве. Илюша поднял зажигалку и, к своему удивлению, узнал в ней тот самый сапожок, от которого прикуривал Гога Каретников.

Разгадка лежала на ладони. Не было сомнений, что сарай подожгли скауты и, быть может, они же бросили камень в окно Тининой комнаты.

Сами собой вспомнились слова таинственной записки: «Не смилуюсь, не пощажу, не раскаюсь!» Именно об этом думал Илюша — таких людей нельзя ни миловать, ни щадить!

Глава двадцать шестаяПЕРВЫЙ БОЙ

Против общего злого кумира.

Против шайки попов и господ

Встаньте, все пролетарии мира,

Обездоленный, черный народ!

Встаньте, рыцари нового строя,

Встаньте, дети великой нужды,

Для последнего смертного боя

Трудовые сомкните ряды!

1

После ареста Олега Каретникова Поль встревожился не на шутку. Он боялся, как бы ему не предъявили обвинение в связях с белогвардейским офицером. Было тем более опасно, что у него хранилось секретное письмо генерала Пантюхова.

Сначала Поль хотел скрыться в каком-нибудь отдаленном городе. Из тайной переписки он знал, что в Орле, Ростове-на-Дону, а главное, в Петрограде нашли прибежище его давние друзья, скаутмастера старой России. С ними можно было объединиться и начать все заново. Потом пришло неожиданное и смелое решение: не избегать опасности, а идти ей навстречу — явиться в губком комсомола и предложить свои услуги. Таким маневром удалось бы запутать следы, а когда все обойдется, продолжать свою линию, сколачивая отряды юных рыцарей.

Три ночи напролет просидел он над программой «красных скаутов». Заменил старую скаутскую заповедь о верности царю, богу и родине более современной: «Красный скаут верен рабочему люду». Вместо скаутской белой лилии предложил носить на левой стороне груди красный пламенный костер как символ революционности.

Если в губкоме не понравится название «красные скауты», можно предложить другое, скажем, «юные коммунисты», или, сокращенно, «юки». Это будет вполне по-большевистски.

Собираясь в губком, Поль надел простую косоворотку, подпоясал ее витым шнурком с кисточками, напялил кепку на затылок, чтобы выглядеть рубахой-парнем. Программу он вложил в скромную бумажную папку, а потом и вовсе свернул трубкой и сунул в карман — комсомольцы любят простоту.

В душе Поль был уверен, что услугами его воспользуются. Может быть, предложат исправить программу и, конечно же, приставят «комиссара» от комсомольцев. Он был согласен на все.

У входа в губком ему бросился в глаза лозунг, прибитый дугообразно над дверями. Это было изречение Маркса о том, что

БУДУЩЕЕ РАБОЧЕГО КЛАССА ЗАВИСИТ ОТ ТОГО,

КАК БУДЕТ ВОСПИТАНО ПОДРАСТАЮЩЕЕ ПОКОЛЕНИЕ.

Проходя под лозунгом, как под аркой, Поль втайне подумал, что будущее СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ РОССИИ, за которую борется он, тоже зависит от воспитания молодежи. А если так — нужно драться за свою Россию.

В кабинете секретаря губкома Поль чертыхнулся в душе, увидев Азарова-младшего. Подчеркнуто не обращая внимания на Митю, он вразвалку подошел к секретарю и по-простецки, с силой потряс ему руку. К Мите он повернулся спиной.

— В эпоху классовых битв надо объединять усилия, — начал Поль, вытаскивая из кармана свою программу и разглаживая ее на столе. — По-видимому, система «скаутинг» изжила себя, и настало время ее обновить. Мы должны взять у врагов все лучшее, что у них есть.

Комсомольцы молчали. Секретарь губкома, нахмурясь, барабанил пальцами по столу.

— Все мы знаем миф об аргонавтах… — продолжал Поль смелее. — Дружина красных разведчиков, или юков, будет представлять корабль «Арго». Нашей целью будет — добыть золотое руно счастья… Есть у меня другое, не менее интересное предложение, а именно: учредить при губнаробразе должность Робинзона Крузо. Да, да, друзья, это будет очень увлекательно и романтично. Если не возражаете, то роль Робинзона я мог бы взять на себя, а слугу Пятницу назначит губком. Он будет у нас политкомиссаром.

Секретарь губкома поднялся и сказал:

— Понимаешь, дружок, некогда нам искать золотое руно. Надо за Окой картошку сажать…

— Я говорю о воспитании, — с легким смущением сказал Поль. — Ведь это очень важный, если не сказать — главный государственный вопрос… Да вы почитайте программу. — И Поль подсунул секретарю свои бумаги.

Секретарь молча полистал «программу» и вернул ее Полю.

— Все ясно… Смена вех.

— Именно так. Смена исторических вех. Царизм уничтожен, и теперь на его обломках мы создаем трудовую республику. Нужно готовить молодое поколение борцов.

Митя Азаров стоял у окна и слушал, изредка переглядываясь с комсомольцами, потом подсел к столу и сказал, обращаясь к Полю:

— Послушай, ты всюду говоришь, что политикой не занимаешься, а ведь то, что ты предлагаешь сейчас, — политика, и очень хитрая.

— Вот уж не знал, что роман Даниеля Дефо «Робинзон Крузо» — политика! — поддел Поль. — А я, дурак, читал этот роман, и миллионы детей во всем мире читают…

— Я говорю о том, что ты берешь себе должность Робинзона, а роль его слуги Пятницы уступаешь комсомолу. Хочешь, чтобы мы были у тебя в подчинении?

— Почему? — благородно возмутился Поль. — Наоборот, он будет контролировать наши действия… Словом, я не навязываюсь. И пришел как честный советский гражданин с предложением своих услуг. Дело ваше — послушаться моего совета или нет. Но согласитесь, что нынешняя система воспитания заключает в себе серьезную ошибку. Вы вовлекаете детей в водоворот политики с ее нездоровыми страстями, они непонятны и чужды детям. Надо строить воспитание на длительной игре.

— Нет, мы строим воспитание на борьбе! — сказал Митя.

За бледной улыбкой на поджатых губах Полю с трудом удавалось скрыть злость.

— Хорошо, пусть на борьбе, только не на политике! — воскликнул он.

— Политика и есть борьба, — объяснил Митя. — Предлагая свою программу, ты не помогаешь нам, а борешься против нас. Потому что аполитичность, которую ты так любишь, тоже политика, и довольно ядовитая.

Секретарь губкомола снял с гвоздя кепку и надел ее, давая этим понять, что разговор пора кончать.

— Твое предложение нам не подходит. Извини, но мы не можем доверить воспитание пролетарских детей чужаку. Ты ссылаешься на свой опыт. Не спорим, даже знаем, что опыт у тебя большой. Мы помним твою речь на диспуте. Тебе хотелось бы воспитывать из наших ребят маленьких обывателей и мещан. А мы воспитываем коммунистов. Ты хочешь, чтобы каждый добывал золотое руно счастья только для себя. А мы добываем его для всех людей… Выходит, нам не по пути… Кстати, у нас нет помещения для детской коммунистической столовой. Придется освободить клуб скаутов, и чем скорее, тем лучше.

Все что угодно ожидал Поль от посещения комсомольского центра, но не думал, что ему так решительно откажут. Поль был расчетливым и непримиримым бойцом, неудачи только подхлестывали его. Но тут он почувствовал крах. Вот и Олег болтал о перерождении Советов. Где оно, это перерождение? Скорее наоборот — комсомол укрепляется. Они даже Тину переманили на свою сторону, а его самого вытолкали в шею.

Так думал Поль, медленно шагая по горячим от солнца камням мостовой. И все-таки он сдаваться не хотел.

2

Егорка вертел в руках зажигалку и хмыкал.

— Похоже, Илюшка говорит правду, — сказал он, возвращая зажигалку Илюше.

— Зачем гадать? Бить нэпманских сынков, и весь разговор! — заключил Левка.

— А что, если поджечь Гогин магазин? — предложила Варька и сама испугалась своих слов. Ребята молчали, и Варька еще больше осмелела: — Правду говорю, у них на базаре магазин есть, мебелью торгуют. Вот и подпустить красного петуха за наш сарай.

— Не выдумывай, — недовольно пробурчал Егорка. — За такое дело могут в тюрьму посадить.

— Теперь тюрем нету. Есть допры.

— Все равно.

— Пускай меня посадят в допр, а я ночью узнаю, куда заперли белогвардейца Олега Каретникова, подкрадусь к нему и скажу: «Ты зачем Сереже руки отрубил?» Возьму топор и отрублю ему руки, к свиньям!

— Хватит болтать! — вмешался в разговор Илюша. — Надо скаутов проучить хорошенько. Почему мы должны подчиняться совбуржуйчикам? Они будут наши сараи поджигать, в окна камни с записками кидать, а мы все терпи?

Егорка обкрутил руку ремешком от кнута, с которым любил ходить по улицам и дразнить собак, стегая кнутом по заборам, и сказал:

— Пошли скаутов бить! Илюшка, командуй!

Вооружились кто чем мог. Варька нашла на чердаке сломанный зонтик. Им хорошо цеплять за шею.

Ребята гурьбой двинулись осаждать скаутскую крепость. Они теперь никого не боялись: ни бога, ни черта! Илюша смело вел своих безбожников, и в нем самом закипала отвага — ведь он командир!

В Архиерейском переулке, где находился скаутский клуб, Левка прислонился губами к оконному стеклу и крикнул:

— Эй, буржуи! Выходите, мы вас бить пришли.

Никто не отзывался. Потом Варька сказала:

— Там на дверях замок.

— Наверно, в поход ушли, — сказал Илюша.

Кто-то из ребят толкнул его в бок, и он оглянулся: на противоположной стороне переулка стоял Гога Каретников со своими неразлучными друзьями Шуриком Золотаревым и Фоней. У этого на голове торчала бархатная церковная шапочка. Как видно, Фоня назло надел ее, чтобы «мстить» большевикам за отца, посаженного в кутузку после драки в церкви. Гога стоял, надменно заложив руки в карманы. Фоня что-то жевал.

— Эй, что вы, мазурики, там делаете возле нашего клуба? А ну проваливайте! — сказал Шурик.

В сопровождении Варьки и Кащея Илюша пошел навстречу скаутам. Левка и Егорка двинулись следом.

Сходились молча. Илюша достал из кармана зажигалку и протянул хозяину:

— Твоя?

— Была моя, а в чем дело?

— Зачем сарай поджег?

— Какой сарай?

— Не юли… Твою зажигалку на пожаре нашли.

— Когда?

— Вчера. Я сам нашел в траве.

— Вчера я в Козельске был… А зажигалок на свете много. Вот, например. — Гога вынул из кармана пачку папирос «Сальве» и простенькую зажигалку, сделанную из винтовочного патрона, не торопясь прикурил и снова спрятал зажигалку, сказав Илюше подчеркнуто спокойно: — Ясно тебе… пролетарий?

— Степа, дай тот камень, — попросил Илюша.

Гога разыгрывал простачка:

— Знать не знаю, ведать не ведаю.

— А записка чья? — спросил Степа и передразнил: — «Не смилуюсь, не пощажу, не раскаюсь!»…

Левка и Егорка переглянулись, им не терпелось начать потасовку. Левка подскочил к Гоге и потребовал ответа:

— Признавайся, поджигал сарай?

От неожиданного и ловкого удара Гоги Левка отлетел на несколько шагов и грохнулся на мостовую. Скауты засмеялись. Левка поднялся, но снова не полез в драку, а чтобы оттянуть время, стал засучивать уже засученные рукава.

— Выходи, вдаримся один на один.

— Сначала помой руки, лапотник, — сказал Гога без тени испуга.

— Ладно, Левка, — успокоил товарища Илюша. — Мы свой замок повесим у них на дверях. А сейчас пускай идут своей дорогой…

— А то что будет?

— Котлет из вас наделаем.

Гога повернулся к своим друзьям и кивнул головой в сторону Илюши:

— А у этого шмендрика недурной вкус! Котлеты любит.

— Когда-нибудь мы из него самого приготовим такую закуску, — сказал Шурик, и его кошачьи глаза засмеялись.

Скауты не торопясь, вразвалку отошли. Левка не выдержал и швырнул им вдогонку консервную банку:

— Эй, лови!

Удар пришелся Гоге по плечу. Он подхватил камень и запустил в Левку. Тот подпрыгнул, и камень ударился о забор. Илюшино воинство осыпало скаутов градом камней. Лишь Степа, плохо видевший расстановку сил, не знал, что делать, и стоял у забора в растерянности.

Кто-то с силой взял Илюшу за плечо.

— Что это значит?

Обернувшись, Илюша увидел Петра Николаевича. Мальчики разбежались, оставив своего командира один на один с дядей.

Петр Николаевич подозвал Гогу.

— Что случилось? Почему вы поссорились?

— Я не знаю, — ответил Гога, пожимая плечами. — Он сам придирается ко мне, угрожает.

— Илюша, изволь объяснить.

За друга вступился вернувшийся Степа.

— Петр Николаевич, не верьте Гоге, они первые подожгли сарай.

— Какой сарай?

— Врет, никакого сарая мы не поджигали… А вот они иконы жгли. Это я могу подтвердить.

— Что еще за иконы? — Петр Николаевич обратился к племяннику. Тот стоял потупившись. — Сейчас же подайте друг другу руки. Слышишь, Илюша?

— Я не против, — сказал Гога, протягивая руку.

Но Илюша спрятал руки за спину.

— Почему не хочешь мириться? — спросил Петр Николаевич.

— Он скаут.

— Ну и что?

— Буржуй.

Петр Николаевич, смущенный грубоватой прямотой племянника, чтобы скрыть свою неловкость, строго приказал:

— Сейчас же иди домой!

Подождав, пока ребята разойдутся, Петр Николаевич пошел своей дорогой. Поступок племянника был для него неожиданным. Мальчик по характеру был добрым и ласковым. Когда же случилось, что он стал таким отчаянным предводителем уличной ватаги? Впрочем, может быть, это и неплохо.

Степа чувствовал себя виноватым. Ничего не оставалось делать, как идти рядом с другом и сочувственно молчать.

В конце улицы из-за угла вышли Илюшины друзья. Левка спросил с беспокойством:

— Илюшка, попадет тебе?

— Попадет… а сами убежали, — сказал Степа. — Его могут из дому выгнать, значит, надо заступаться всем миром. Понятно?

Шагая по улице впереди ребят, Илюша думал: какого бы строгого ответа ни потребовали от него дома, какими бы сердитыми ни были упреки бабушки, он теперь будет драться со скаутами, пока ни одного из них не останется в городе.

3

Вернувшись из губкома комсомола, Поль долго не мог собраться с мыслями. Продолжать борьбу открыто уже не было смысла. В тот же вечер он передал по цепочке своим рыцарям приказ собраться в штаб-квартире, всем надеть парадную форму, знаки отличия и повязать галстуки.

Когда все собрались, Поль приказал подпереть скамьей двери на случай, если бы кто-нибудь захотел проникнуть в скаутскую штаб-квартиру. Он занавесил окна и открыл последний сбор.

При свете керосиновых ламп построились в одну шеренгу. Поль напустил на себя грустно-торжественный вид, был ласков со всеми. И когда скауты выстроились, прошелся перед строем и обратился к своим воспитанникам, стараясь придать голосу печальный тон и задушевность:

— Друзья! Я должен сообщить вам пренеприятное известие… — Поль усмехнулся, давая этим понять, что между словами гоголевского персонажа и тем, что произошло сегодня, существует горькая связь. Он помолчал и в полной тишине продолжал: — Нам приказано освободить помещение штаб-квартиры. Мы должны покинуть наш милый клуб, в котором провели так много чудесных дней, посвящая себя мирным занятиям — спорту и развлечениям. Теперь здесь будут царствовать коммунисты, а мы должны уйти. Мы подчиняемся грубой силе и ничего не можем ей противопоставить. Власть в руках большевиков. Мне остается лишь напомнить вам, друзья, слова одного из наших учителей, основателя русского скаутизма: «Можно уничтожить и закрыть скаутские организации, но скаутизм никогда не умрет. Ибо скаутинг — это личный образ жизни».

Поль помолчал, чтобы дать своим питомцам прочувствовать всю горечь положения, дать зародиться гневу в сердцах юных рыцарей.

— Мы собрались на тризну и справляем ее по поводу гибели нашего великого дела. Сегодня мы должны опустить наше славное знамя и нести его с поля боя.

Поль повысил голос до трагического звучания и четко, с расстановкой подал последнюю команду:

— Юные рыцари, славные братья разведчики! Отдадим последний долг священному стягу! Слушай мою команду! На боевое знамя разведчиков всего мира рав-няй-сь!

Скауты повернули головы в ту сторону, где Гога Каретников стоял крайним со знаменем в руках, а двое рапироносцев охраняли его.

Поль хотел, чтобы каждый бойскаут запомнил этот вечер на всю жизнь и остался бойцом, сохраняя верность стягу, на котором, как прежде, гарцевал на белом коне святой Георгий Победоносец.

В полной тишине гулко раздавались шаги Поля. Он шел перед строем к знамени. Гога Каретников низко наклонил зеленое шелковое полотнище, точно спускал его в знак траура. Поль опустился перед знаменем на одно колено и, как положено в клятве, поднес к губам край знамени. Он долго стоял так, скрывая лицо в складках святого стяга, будто подавлял рыдания. В строю кто-то всхлипнул.

Поль поднялся и отошел, вытирая глаза носовым платком. Скауты подходили по очереди и, подражая скаутмастеру, опускались на колено, прощались со знаменем и снова становились в шеренгу.

Все это происходило в полном молчании. Видя, какие глубокие чувства вызвал в сердцах своих воспитанников, Поль с удовлетворением думал — не распадется его братство и каждый останется бойцом…

Последним прощался со знаменем Шурик Золотарев. Когда он вернулся в строй, Поль взял ножницы и у всех на глазах аккуратно срезал полотнище стяга с древка.

Одна из ламп на стене так разгорелась, что стекло треснуло. Все вздрогнули, поглядели на лампу, но никто не нарушил стройного порядка.

Наступила самая важная минута — передача знамени на хранение. Подняв срезанное и ставшее похожим на тряпку знамя, Поль обратился ко всем:

— Братья, вспомните, сколько дорог прошли мы с вами под этим стягом! Сколько звездных ночей провели у походных костров, когда оно колыхалось от ветра над нашими головами, точно орел расправлял крылья, наш победный русский орел! Так неужто мы отдадим свое знамя на поругание? Неужто, как побежденные, унесем его с поля боя? Нет! Мы прощаемся с ним временно и сбережем его для будущих сражений. Я верю, придет час, когда этот боевой знак рыцарского братства снова будет реять над Россией. Для хранения знамени я предлагаю избрать стягоносцем испытанного разведчика Гогу Каретникова.

Побледнев от волнения, Гога приложил знамя к груди и стал громко читать заученные слова присяги:

— Призываю в свидетели бога и своих братьев разведчиков, что, принимая на себя почетное звание стягоносца, вполне сознаю ответственность возложенной на меня задачи. Клянусь сберечь знамя и в случае надобности не пощажу жизни для защиты священного стяга. Пусть будет порукой тому моя честь и пребывание в великом братстве скаутов всего мира!

Гога бережно свернул знамя и спрятал его на груди под рубашкой, волнуясь оттого, что товарищи смотрят на него с уважением. После ареста брата имя Гоги Каретникова было окружено ореолом мученичества.

Никто не пошевелился в строю. Потом из шеренги вышел Фоня. Он спокойно взял топор, которым рубили сучья для костров, подошел к шведской стенке и, ни слова не говоря, стал яростно рубить перекладины. Поль в изумлении шагнул к нему, хотел остановить. Но в это время Шурик Золотарев вскарабкался на шест, подвешенный к потолку, и, раскачавшись, выбил ногами оконную раму. Звон разбитого стекла точно подстегнул остальных, и все кинулись громить свою штаб-квартиру.

Не выдержал и Гога, хотя ему полагалось вести себя сдержанно. Он подхватил железную штангу и кинул ее на статую греческого дискобола.

— Мы им устроим Парижскую коммуну! — говорил он сам себе, с яростью выламывая дверцы шкафа.

— Господа, прекратите, ради бога! — кричал Поль, боясь ответственности. Впрочем, не все ли равно, пусть ломают — не нам, так и не им!

— Не волнуйся, Поль, — сказал Гога, тяжело дыша. — Скажем, что мы знать ничего не знаем и что ломали беспризорники.

Не прошло и нескольких минут, как скаутский клуб принял вид Мамаева побоища. Кажется, не осталось ни одной целой вещи — все было изрублено, исковеркано. Кто-то даже попытался свалить все в кучу и поджечь, но этого Поль не допустил.

Наконец удалось утихомирить разбушевавшихся «рыцарей». Поль приказал разобрать баррикаду у двери, и скауты по одному стали выходить на темную улицу.

4

На следующее утро комсомольцы пришли принимать освободившийся клуб. Они были поражены вселенским разгромом: с потолка свешивались концы оборванных канатов, по полу были разбросаны переломанные рапиры, валялись разбитые стулья, хрустели под ногами осколки стекла. Конечно же, это была месть.

Разрушения были так велики, что пришлось пригласить представителей милиции.

Митя Азаров с болью смотрел на хаос обломков, на соломенное чучело, которому кто-то надел на голову буденовку набекрень и всадил в грудь ржавый штык, смотрел и не мог вымолвить ни слова. Потом сказал негромко, будто разговаривая сам с собой:

— Враг не сдается и не прощает…

Глава двадцать седьмаяИЛЮШИНА КОММУНА

Наш паровоз, вперед лети,

В Коммуне остановка.

Иного нет у нас пути —

В руках у нас винтовка.

1

В затененных лесных оврагах еще лежал почерневший снег, а в городе тополя уже оделись молодой клейкой листвой и зябко трепетали на ветру.

С наступлением весны жизнь пошла веселее. Газеты сообщали, что поля голодного Поволжья засеяны и ожидается хороший урожай.

Хозяйство постепенно налаживалось: на улицах мостили тротуары, всюду чинили крыши. Рабочие восстановили электрическую станцию, и хотя лампочки горели вполнакала, тускло освещая потолок, все были рады.

Илюша ходил в школу через базар. С утра до сумерек там бурлила беспокойная жизнь. С каждым днем появлялось все больше частных лавчонок, лотков, палаток; весело кружилась кое-как сколоченная, сверкающая стеклянными висюльками карусель, взлетали качели; заунывно пели слепцы.

Торгаши смеялись над только что открывшимся комсомольским магазином, где пока еще ничего не было, кроме ярких плакатов да единственной бочки с селедками. Нэпманы предсказывали крах советской торговли, а бог даст, и самой большевистской власти.

«Почему так получается, — с обидой думал Илюша, проходя по базару, — почему глаза у торгашей становятся злющими, блестят завистью, как только они видят деньги… Хорошо бы назло буржуям собрать свою коммуну, записать туда пацанов, кто победнее, а потом прийти сюда с красным знаменем и сказать: „Сдавайтесь, частники, коммунары пришли!“ И чтобы в комсомольском магазине появилось все, что душе угодно, — заходи и покупай!»

Теперь Илюша часто встречал на базаре Гогу Каретникова. Его выгнали из школы, хотя он хвастался, будто сам ушел, и всюду говорил: «Считаю унизительным учиться в большевистской школе, где и учителя-то неграмотные». Но Каретников форсил. Бродя по базару, он заигрывал с беспризорными — соберет целую ораву и угощает мороженым. Наверно, готовил какую-нибудь пакость Советской власти. Он даже с Врангелем подружился и поил его портвейном.

Цель этой «дружбы» открылась неожиданно.

2

Однажды утром Солдатская улица была разбужена истошными криками Бантиковых.

Илюша был на огороде и, услышав шум, прильнул к щелке соседского забора. То, что он увидел, сначала рассмешило его, а потом озадачило. Загнав Врангеля в курятник, Егорка и Варька тузили его. Егорка держал брата, Варька таскала за волосы и, нанося удары веником по лицу и плечам, приговаривала: «Вот тебе за сарай! Вот тебе!» Врангель не успевал увертываться от ударов и вопил во все горло: «Не знал я, что это ваш сарай! Пусти волосы, больно!»

Оказалось, что Бантиковы лупили брата за то, что именно он поджег сарай на пустынном дворе. Бориска оправдывался, говорил, что Гога уговорил его поджечь сарай, дал за работу денег и зажигалку-сапожок в придачу.

Чистосердечное признание смягчило вину. Егорка и Варька отпустили «душу на покаяние». Врангель, дергая носом, присел на край кадушки и стал прикладывать к царапинам лопух. При этом он ворчал обиженно:

— Черти… Разве можно так драться? Ведь я вам, кажется, не чужой.

— Хуже… Из-за тебя чуть юбка не сгорела, рожа бесстыжая! Все дело испортил: знаешь, как мы боролись против бога?

— Зачем? — глуповато спросил Врангель.

— Тьфу, бестолковый! Ты за бога или за… Ленина?

— За Ленина.

— И мы за Ленина. А теперь нам собираться негде…

— Я вам новое место найду… На чердаке нардома были?

— Нет.

3

Лестница противно скрипела под ногами. Илюша приложил палец к губам, подавая ребятам знак не шуметь. Те, крадучись, лезли за ним наверх.

Вот и крышка люка. Илюша приподнял ее, подпер плечами и держал, пока остальные не проникли на чердак. Тихонько опустив крышку, он послушал, нет ли чего подозрительного, и на цыпочках пошел к слуховому окну, где было посветлее.

Ребята расселись на деревянных перекрытиях, смотрели друг на друга настороженно. Кащею попала в лицо паутина, и он чихнул. На него зашикали.

— А если скауты за нами следили? — сказал Кащей.

— Выдумаешь…

— Здесь еще лучше, чем в нашем сарае, — весело заключил Левка.

— Страшновато, — сказала Варька. — Чердачище вон какой огромный. Здесь, наверно, дезертиры скрывались.

Левка засветил приготовленный каганец, поднял его над головой и произнес:

— Сейчас проверим, где спрятались твои дезертиры.

— Сядь, — остановил его Илюша, — никого там нет. Лучше поговорим, что делать.

— Как — что? — удивился Егорка. — Богов жечь.

— Нельзя. Тина сказала, что так попов не одолеешь. Да и надоело возиться с богами. Надо что-то получше придумать.

— Книжки будем читать, — предложила Варька. — У меня есть сказка про Царевну-лягушку.

— Выдумала! — поморщился Левка. — Цари нашу кровь пили, а мы будем про них сказки читать?

— Тогда в футбол сыграем, — подсказала Варька. — Я чулок пожертвую, соломой набьем, и получится мяч.

— Хватит глупости болтать, — сказал Илюша. — Рассуждаете, как дети малые. Разве нет дел поважнее?..

У него был секрет: Степа доделывал говорящее радио и с минуты на минуту должен был появиться на чердаке. Тогда и начнут они разговор, ради которого собрали здесь ребят, — разговор о детской коммуне.

Никто не заметил, как Егорка и Левка скрылись в дальнем углу чердака. Скоро ребята вернулись с добычей. Егорка приволок связку старых газет. А Левка, пыхтя, тащил что-то огромное, круглое. Это оказался барабан, и находка вызвала бурю восторгов. Ребята ощупывали погнутый и дырявый солдатский барабан. Каждому хотелось погреметь, но Илюша запретил. Он лишь сам тихонько постукал ногтем по гулкому боку барабана, боясь наделать шума — примчится заведующий нардомом Сережка, и тогда все пропало.

— А здесь вот дыра, — сказала Варька и просунула кулак в барабан.

— Мыши прогрызли…

— Отнесите его в угол, — сказал Егорка, а сам взял из связки газету, сдул с нее пыль и стал рассматривать. — Старые газеты, еще про Деникина.

Ребята мигом растащили газеты. В одной писали про Буденного. В другой были нарисованы смешные карикатуры на буржуев. Илюша расстелил свою газету, лег на нее животом и сказал:

— Давайте я буду вслух читать. Здесь вот про Деникина интересно: «Генерал Деникин — белогвардеец. Ленин — коммунист. Выбирай, товарищ беспартийный, кто тебе ближе!»

— Я Ленина выбираю, — сказал Левка.

— И я Ленина, — повторила Варька.

Илюша продолжал читать:

— «Крестьянин и рабочий! Если не хочешь, чтобы фабрики и заводы опять забрали капиталисты, ты должен вступить в партию коммунистов!»

— Батюшка в церкви говорил, что коммунисты — антихристово племя, — с опаской проговорил Кащей.

— Брехун твой батюшка, — осадил его Илюша. — Если хочешь, я могу сказать, кто такие коммунисты. Им ненавистны слова: «твое — мое». Так только при царе неправильно жили, каждый старался себе заграбастать. Дядя Коля Азаров у Ленина был и видел, что у него пальто заштопанное и кепка одна, а башмаки вовсе худые. Почему? Потому что Ленин не говорит «твое — мое», а прежде о людях думает, старается, чтобы детишки не голодали.

— Илюшка, а что такое коммунизм? — спросил Егорка.

— Будущая жизнь. Все тогда будет бесплатно. Захочешь есть — иди в коммунистическую столовую, и тебе дадут пообедать.

— А если денег нету?

— Не нужны там деньги, просто так садись и ешь.

Кащей недоверчиво усмехнулся.

— Это каждый наестся и уйдет. Такого быть не может.

— А вот и может… Тогда люди будут жить справедливо и дружно.

— А если кто придерется? — спросила Варька.

— Никто не будет придираться.

— А если налетит? — допытывалась Варька.

— Дать в зубы, и дело с концом, — отрезал Левка.

На лестнице послышались крадущиеся шаги.

4

— Не бойтесь, это Степка.

Крышка приподнялась, и в люке показалась Степина голова.

— Где вы здесь? — спросил он сердитым шепотом: в поисках ребят он успел набить себе шишку.

— Сюда иди, — позвал Илюша.

Степа шагнул, но ударился о балку и, потирая ушибленное колено, пробурчал:

— Ну куда вы попрятались, не найдешь никого…

Послышался сдержанный смех. По нему Степа и нашел друзей.

— Принес? — спросил Илюша.

Степа молча достал из-под рубашки фанерный ящичек, сдул с балки пыль, сел, а коробку поставил себе на колени. От нее тянулся шнур с гуттаперчевым наушником на конце.

— Что это? — разом спросили ребята, и только Илюша помалкивал, загадочно усмехаясь.

Егорка потянулся было рукой к таинственному Степиному ящичку, но тот не дал притронуться.

— Не лезь.

Ребята склонились над самодельным аппаратом, дыша друг другу в затылок. Степа орудовал рычажком с иголкой, тыкал ею в серебристый кристаллик, уверяя, что будет музыка. Но, кроме скрипа, в наушнике ничего не было слышно.

Все же и эти звуки были так удивительны, что приводили ребят в восторг. Одни, прижимая наушник, говорили, что слышат музыку. Другие разочарованно возвращали верную трубку:

— Ничего не слыхать… Стреляет в ухо.

— Скажи, Степка, можно по твоему ящику услышать голос с другой улицы?

— Из Японии и то можно. Только жалко, не умеем по-ихнему разговаривать. Вот сделаю приемник побольше, тогда и с Марса голос поймаю.

— Ври больше. Разве на Марсе есть люди?

— Есть! — поспешила заверить Варька. — Марсианами называются. Только у них голова как дыня, вверх торчком, а живот маленький.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросил Егорка.

— Вот и знаю. На Коровинской одна тетка говорила, что у нее по соседству живет старик глухой, забыла фамилию… Он ираплан делает и на нем с Яченского луга к звездам полетит.

— Циолковский, — солидно сказал Степа. — Мы к нему Домой на экскурсию ходили.

Рассказывая, Степа не смотрел на ребят, ловко орудовал в приемнике, находил нужный винтик и подкручивал, скреплял тонкие проволочки.

— Интересно узнать, есть на Марсе коммунизм? — мечтательно спросил Левка.

— Есть, — заверила Варька.

— Все ты знаешь… Может, там одни буржуи.

— А вот и нет… Ты видал Марс?

— Видал, — соврал Егорка, потому что где его там найдешь среди скопища звезд.

— Какой он? — не отставала Варька.

— Обыкновенный.

— Ишь ты… Погляди лучше. Ночью он весь красный! А почему? От флагов. Там рабочие ходят по улицам с красными знаменами. Потому и весь Марс красный.

— Я думаю, что Варька правильно говорит, — поддержал Илюша, — коммунизм на Марсе есть. А если нету и там царь с буржуями, то мы подскажем, как их сковырнуть.

Увлекшись, ребята не заметили, как на чердаке кто-то появился. В тишине раздался неожиданный голос, и все чуть не попадали с балок, на которых сидели.

— Говорите, куда сваливать иконы? — Посреди чердака, согнувшись под тяжестью громоздкого мешка, стоял Врангель.

— Зачем ты их притащил? — спросил Илюша.

— Сами говорили: кто принесет иконы, того запишете в кружок «Долой монахов!».

Илюша обрадовался — если даже Врангель пожелал бороться против бога, значит, хорошо. И все же с ним надо было разговаривать построже, поэтому Илюша приказал:

— Брось своих богов вон туда в угол и сиди смирно. Сейчас Степка наладит говорящее радио.

— Чего-чего? — тихонько спросил Врангель у сестры.

— Говорящее радио, — неохотно буркнула Варька, задаваясь перед братом.

— Какое радио?

— Тебе все объясни. Ящик видишь?

— Вижу.

— Ну и слушай. Духовая музыка будет играть из Москвы.

— Зачем?

Врангель заметил барабан, подошел к нему и стал читать вполголоса истертую надпись на медной табличке: «Десятый ингерманландский имени Петра Великого стрелковый полк».

— Потеха, — сказал Врангель, увидев драный бок барабана. Перевернул барабан кверху дырой, грузно сел на него и с грохотом провалился. Болтая ногами, он закатился от смеха, а ребята никак не могли его вытащить.

— Шут гороховый, инструмент испортил! — И Варька шлепнула брата по затылку.

— Он же был порватый…

— Молчи, гад… Умеешь только сараи поджигать.

— И к буржуям подлизываться… — добавил Илюша.

Наконец Врангеля вытащили из барабана, и он сел верхом на балку. Настроение у него было веселое. Он с насмешкой наблюдал за Степой, который мучительно искал «волну», чтобы извлечь хоть какой-нибудь звук из своего говорящего радио.

— Степка, сколько дашь, чтобы я закинул твой ящик?

— Смейся, смейся, а я все равно поймаю музыку, — добродушно отозвался Степа и вдруг радостно воскликнул: — Тише!.. Вот, берите слушайте! — И сунул ребятам наушник.

Но никто ничего путного не слышал. Наконец Илюше удалось уловить обрывки речи. Сквозь гудение и треск он разобрал слова: «Всем… всем… говорит…» Затем снова донеслись гул и свист.

— А я слыхал, как сказали «Москва», — хвалился Левка.

Прижав к уху черную трубку, Илюша искал острием иглы потерянную волну. И вот она зазвучала снова. Ребята замолчали, чтобы не мешать ему.

Далекий голос говорил о чем-то, Илюша уловил, что речь шла о международном признании рабоче-крестьянской страны, о приглашении советских делегатов на какую-то Генуэзскую конференцию и о долгах, которые надо платить за царя Николая.

— Ну, что там? — теребили ребята Илюшу.

— Гады они, и больше никто… Царь денег себе нахапал, а рабочие должны отдавать.

— Учитель рассказывал нам, — вступил в разговор Левка, — что буржуи съехались на какую-то конференцию, в общем на собрание, и требуют, чтобы мы туда денежки привезли. А дулю они не хотят?

— Где эта… конференция? — спросила Варька, как будто собиралась поехать туда и поговорить с буржуями. — Жалко, нельзя по Степкиному ящику сказать им: должны, не спорим, отдадим не скоро. Мне вон Бориска две лепешки должен и то не отдает. А тут…

Продолжая слушать, Илюша на миг оторвался от наушников и скороговоркой сообщил ребятам:

— Требуют, чтобы сам Ленин приехал на Генуэзскую конференцию…

— Не пустим Ленина. За него Чичерин поедет, — сказал Левка.

— Почему Чичерин? — спросил Кащей.

— Потому что буржуи давно собираются Ленина убить. Уже стреляли в него.

— Да еще ядовитыми пулями.

— Не боимся никаких пуль, — не соглашался Егорка. — Заграничные рабочие, все, как один, заступятся за Ленина.

— Все равно нельзя ему ехать, — заключил Илюша. — Буржуи знаете как ненавидят нас! Если ты бедный и придешь с поклоном, буржуй ни крошки тебе не даст. А захочешь отнять, он за шашку и скорее руки тебе отрубит, но не отдаст своей собственности. — Илюша покосился на Врангеля и передал ему наушник. — Возьми послушай, сам узнаешь, какие они, твои друзья нэпманы…

Врангель с опаской взял трубку, приложил ее к уху и долго слушал. Ребята ждали, что скажет Врангель. Но он молча положил наушник и решительно поднялся.

— Куда ты? — спросил Левка.

— Дело есть…

— За иконами?

— Нет… Пойду набью морду Гоге Каретникову.

5

С того дня Илюша собирал своих безбожников на чердаке нардома. Они читали книги, потихоньку разучивали песни, ловили по Степиному приемнику голоса из Москвы. Но Илюша думал о другом: как заговорить с ребятами о коммуне, как создать ее, чтобы жить по-новому, как живут в той коммуне, в которую записывает Ленин.

Однажды газеты принесли нерадостную весть: серьезно заболел Ленин. Ребята до дыр протерли газету, читая и перечитывая печальное сообщение о том, как в больнице вынули из плеча Ленина отравленную пулю — она торчала там четыре года и ее трудно и опасно было вырезать. После операции Ленину стало лучше, а потом с ним случился удар — расстроилась речь, перестала действовать рука. Миллионы писем со всех концов республики и со всего мира шли в Москву. В них выражалось сочувствие вождю мирового пролетариата. Писали ему дети, шахтеры, крестьяне, железнодорожники, женщины-работницы, и все желали Ленину выздоровления. Об этом каждый день писали в газетах.

— Если хотим помочь товарищу Ленину, — с волнением сказал однажды Илюша, — то надо создать коммуну.

Слова Илюши озадачили и заинтересовали ребят. Они слушали внимательно, лица у всех были серьезные и решительные.

— Чтобы у нас все было общее, — объяснял Илюша. — Соберем у кого что есть и сложим в одном месте. Захочешь, к примеру, ты, Левка, надеть мою рубаху, бери и носи. Разобьются у Егорки башмаки — надевай мои, не стесняйся.

Ребята молчали, не зная, что сказать.

— А если я свое платье отдам, кто его наденет? — настораживаясь, спросила Варька.

— У кого нет, тот и возьмет, — отвечал ей брат Егорка, — или какой-нибудь сиротке отдадим в детский дом.

— Хитрый… А я в чем буду ходить?

— Чудачка ты, — сказал Илюша. — Платье никто у тебя не отнимет. Оно будет твое и не твое.

— Чье же?

— Общее.

Варька никак не могла понять и не соглашалась.

— Мне его мамка из венчального платья перешила, а я отдам кому-то за здорово живешь.

— Буржуйка ты, — заключил Егорка с обидой, — самая настоящая буржуйка. Заладила: «твое — мое», «мое — твое»… Илюшка что сказал? Это при царе люди так неправильно жили, каждый старался себе заграбастывать. Пора бросать царские привычки…

— Стойте! — воскликнул Левка. — Давайте проголосуем: кто скажет «мое», тот…

— Опять щелчок по лбу? — спросил Илюша, а сам думал, как убедить Варьку.

А та, как назло, не отступала:

— В «Долой монахов!» я записалась, а в коммуну не пойду.

— Почему?

— Вам надо все отдавать… а я воровать люблю.

По Варькиному хитрому взгляду Илюша догадался, что это — каприз. Он знал, что характер у девчонки добрый и стоит поговорить с ней ласково, как она поймет.

— Варя, если ты не понимаешь, то слушай, — начал Илюша. — Раньше, при царе, хозяйчики были. А теперь все народное. И нужно не ломать вещи, всякие загородки или деревья, а беречь. Не выбрасывать добро, а собирать. Не требовать — хочу, мол, и точка, а помогать другим. Сначала голодного накорми, а потом сам ешь.

— Вот ты и покажи, как это надо делать, — неожиданно съязвил Кащей. — Говорить мы все умеем, а ты покажи, какая она есть, коммуна.

Ребята с интересом глядели на Илюшу. Они были на его стороне, но вопрос Кащея заинтересовал всех. А Илюша не знал, как ответить Кащею.

— Ну, чего молчишь? — подзадорил тот.

Лицо Илюши зарделось от волнения. Как сделать, чтобы все поняли, как это красиво — жить коммуной! И вдруг его осенила мысль.

— Хочешь знать? Вот, смотри! — Илюша рванул через голову рубаху и протянул ее Кащею. — Бери!

— Зачем она мне?

— Отдаю в коммуну, на общую пользу. Если хочешь — надевай. Рубаха не моя, она для всех.

Никто из ребят не сказал ни слова. Левка торопливо стал расшнуровывать свои ботинки. Он снял их и поставил на балку, где лежала Илюшина рубаха.

— Принимайте и мои штиблеты в коммуну, — сказал он.

— А ты? — с удивлением спросила Варька.

— Босиком прохожу, — бодро отозвался Левка и, чтобы никто не подумал, что ему хоть капельку жалко своих ботинок, вышел вперед и стал выбивать чечетку. — Так еще легче.

— А зимой?

— До зимы далеко, — беззаботно ответил Левка.

— Тогда и я отдаю в коммуну свое говорящее радио, — объявил Степа и подвинул к Левкиным ботинкам самодельный аппарат.

— Вот и есть у нас коммуна, — радостно заключил Илюша. — Теперь ты понял?

Кащей молчал.

— А я как же? — растерянно проговорила Варька. — Мне сейчас нечего отдать в коммуну.

— Отвыкнешь говорить «твое — мое» и сразу найдешь, что принести, — строго сказал брат.

6

Илюшина мечта так захватила ребят, что уже на другой день собралось столько вещей, что их некуда было складывать — завалили весь угол чердака. Левка где-то раздобыл черный котелок, старинную шапку, какие раньше носили купцы. Степа прибавил к говорящему аппарату валяные опорки, правда чиненые, но еще годные. Егорка отдал свой картуз. Он был без козырька, зато походил на матросскую бескозырку. Кащей приволок старое пальто с облезлым меховым воротником — пригодилось и оно.

Всех удивила Варька. Она отдала на общую пользу новое платье.

Вещи аккуратно расставили в два ряда. Илюшину сатиновую рубаху и Варькино платье повесили на самом видном месте на стропилах, которые украсили зелеными ветками. Над коммуной укрепили красный флаг и сами удивились, до чего получилось красиво!

— Давайте напишем письмо Ленину, — предложила Варька. — Скажем, что у нас есть своя коммуна, и пускай дрожат теперь буржуи!

Ребята с уважением смотрели на Варьку: вот ведь кикимора — никому не пришла в голову такая хорошая мысль, а девчонка придумала. Письмо Ленину! Конечно же, надо написать.

Илюша вынул из-за пазухи тетрадку, у Левки нашелся огрызок химического карандаша, и все задумались: о чем и как писать.

— Ну, чего ждешь? — спросила Варька. — Пиши: «Дорогой дедушка Ленин!»

— Не годится, — возразил Левка. — Что еще за дедушка? Ленин — народный комиссар и вождь пролетариата. Надо писать: «Владимир Ильич, товарищ Ленин!»

— Так взрослые пишут, — не соглашалась Варька, — а мы дети.

Спорили долго, вспоминали строчки из газет, придумывали новые и скоро сочинили длинное сбивчивое письмо:

«Пролетарскому дедушке, Владимиру Ильичу, товарищу Ленину!

Разрешите поздравить вас, то есть вождя рабочих и крестьян! Принимаем тебя в свой кружок „Долой монахов!“, потому что ты скидывал с земного шара метлой попа в черной шапке.

Мы проявляем острое желание сжечь все иконы: если людям не на что станет молиться, они забудут про бога. Но нам сказали, что так бороться нельзя, и теперь мы создали свою коммуну. Собираемся мы на чердаке, потому что сарай наш сожгли скауты, а повсюду разруха и нету целых домов…»

Ребята волновались от слов, которые придумали. Никто не ожидал, что получится складно да так, что станет жалко самих себя…

Закончили письмо бодро:

«Дорогой Владимир Ильич! Просим не ехать на Генуэзскую конференцию к буржуям и не надо платить долги за царя. У нас и так нечего есть, а мы должны чужие долги платить.

Письмо пишем все беспартийные, зато коммунары! Ждем победы над издыхающей кровавой буржуазией!»

— Здорово получается, — восхищенно прошептала Варька.

— Погоди, еще не все, — сказал Илюша. Ему вспомнились слова брата Вани, и он от себя написал:

«Вы не беспокойтесь, Владимир Ильич. Мы подрастем и создадим всемирную Коммуну, чтобы все люди жили дружно!»

— Жалко, марки нету, — сказала Варька.

— Без марки дойдет. Ленина все знают.

Заспорив, ребята так расшумелись, что сторожиха внизу услышала их. Она решила, что на чердаке притаились воры, сказала об этом заведующему клубом Сережке. Он потихоньку поднялся по лестнице к чердачному люку, прислушался к голосам. Его суровое, тронутое рябинами лицо становилось все светлее.

Наконец он поднял крышку люка, влез на чердак и, как гроза, предстал перед растерянными ребятишками.

— Руки вверх! — шутливо скомандовал он. — Вы кто такие?

— Безбожники, — робко отозвался Кащей.

— Я тоже безбожник, но по чердакам не лазаю.

— Нам собираться негде.

— Зачем собираться?

— Бороться, — решительно сказал Илюша.

— Эк, куда хватил. Тебе здесь цирк, что ли?..

Илюше было обидно, что Сережка Калуга опять его не узнал. А завнардомом, не смягчая сурового тона, заметил Степин ящик и спросил:

— А это что за коробка?

— Почему «коробка»? — чуть-чуть обиженно ответил Степа. — Говорящее радио, а не коробка.

Сережка присел на корточки, с любопытством потрогал культяпками Степин аппарат.

— Откуда у вас радио?

— Степка сделал! — выкрикнула Варька.

— Кто из вас Степка?

— Я.

— Гм, слепой… Как же ты такую сложную штуку смастерил?

— Умеючи разве долго? — задиристо ответил Степа.

— Послушай, а для клуба можешь сделать радио?

— Могу. Только у меня проволоки нету.

— Да я тебя с ног до Головы проволокой обмотаю, братка. Знаешь, какое это дело — говорящее радио в нардоме! Со всего города молодежь к нам повалит, понимаешь ты это?

Сережка поглядел вокруг и только тогда обратил внимание на детские вещички, аккуратно выставленные в ряд, и укрепленный над ними красный флаг, стропила, празднично увитые зеленью.

— А это что у вас?

— Коммуна, — не очень смело ответил Илюша.

— Как ты сказал? — переспросил Сергей, еще пристальнее оглядывая бедную детскую одежонку, сложенную в общий котел.

— Коммуна, — повторил Илюша смелее.

Ребята не поняли, почему Сережка отвернулся и вытер культяпкой глаза.

— Вот черти конопатые… — растроганно проговорил Сережка. — Кто же из вас придумал это? Кто закоперщик?

— Илюшка… — похвалилась Варька. — Он из Юзовки, шахтер. А здесь на Солдатской живет, у Дунаевых…

— Постой-постой, — присматриваясь к Илюше, проговорил Сережка. — Я же тебя знаю. Ты Женькин братишка.

— И я вас давно знаю, дядя Сережа, — проговорил Илюша, радуясь, что теперь-то Сережа вспомнит все. — Мы виделись с вами в Донбассе, когда вы еще барона Врангеля ехали добивать. Помните, котелок с кашей принесли нам?

— Скажи на милость, а ведь правда! Только ты, помнится, не один был.

— Брат у меня потерялся…

— А ты как в Калуге очутился?

— Меня Пашка арестовал, чекист. А дядя Женя Дунаев в Калугу послал.

— Почему же ты раньше не признавался?

— Не знаю…

— А я видала, как ты, дядя Сережа, поймал в театре белогвардейца Каретникова, — сказала Варька.

— Мы сегодня Ленину письмо написали, — не удержался Степа, взял тетрадный листок и положил на барабан, чтобы Сережка мог прочитать.

— Правильно написали, — удивленно и радостно сказал тот, пробежав глазами строки детского послания, — молодцы. Значит, вы и вправду коммунары!

7

Слух о ребячьем тайном кружке мгновенно распространился по всему нардому. Лестница гнулась под тяжестью шагов, чердак наполнялся любопытными. Окружив сбившихся в кучу мальчишек, комсомольцы с интересом расспрашивали их о коммуне.

Примчался запыхавшийся Мустай и кинулся к своему другу:

— Илюшка, запиши меня коммуна!

— Очумелые, чердак провалите! — махала руками сторожиха.

Митя Азаров, узнав об Илюшином кружке, тоже прибежал в нардом.

— Да его качать надо, шахтера! — радостно говорил он об Илюше. — Зачем же ты прятался, стрючок этакий? А мы голову ломали, как за пацанов взяться. А тут готовая коммуна. Сколько же вас, огольцов? И девчонка? Тебя как зовут? Варька? Дай пять, Варюха! Будем вместе мировую революцию делать. Хочешь?

— Хочу! — сказала Варька.

Всем понравился смелый ответ Варьки. Комсомольцы глядели на счастливые и смущенные лица ребят, и никто не позволил себе смеяться над любовно поставленными в ряд вещичками первой ребячьей коммуны.

— До чего здорово получается! — не мог успокоиться Митя. — А ну, коммунары, петь умеете? — И, подняв кулак, он хрипловато запел:

Вперед, заре навстречу!

Товарищи, в борьбе…

Все, кто был рядом, подхватили:

Штыками и картечью

Проложим путь себе!

Стекла в окнах дрожали от того, как грозно гремела в нардоме боевая, зовущая на борьбу песня комсомола.

Глава двадцать восьмаяИДУТ ПИОНЕРЫ

Взвейтесь кострами,

Синие ночи,

Мы, пионеры,—

Дети рабочих.

1

О том, что в Москве появились юные пионеры, стало известно еще весной, но никто не знал толком, что представляют из себя эти отряды и для чего их создают.

В Клубе коммунистов, где теперь собирались Илюшины безбожники, в тесной комнатке было шумно. Из Москвы вернулся Митя Азаров, и ребятам не терпелось услышать новости о первых пионерах.

— Сперва объясню, что означает слово «пионер», — начал Митя, когда ребята расселись на табуретках, а то и прямо на полу, у ног докладчика. — Пионерами называют людей, которые прокладывают новые пути и открывают неизведанные океаны. Рискуя жизнью, они часто гибнут, но не сдаются.

В тишине было слышно, как дышат ребята.

— Пионерами были наши отцы-коммунисты и все революционеры, — продолжал Митя. — Они не боялись ненавистных царских штыков, поднимались на борьбу за свободу, умирали на баррикадах, гнили в тюремных застенках, а также на каторге, где их приковывали цепями к тачкам. Но они свергли царизм и совершили революцию. У этих героев остались дети-сироты. Из них, маленьких пролетариев, комсомол собирает отряды…

Когда Митя сказал, что сынков нэпманов, церковников и бывших скаутов не будут принимать в пионеры, все радостно зашумели, но тут же затихли, боясь пропустить хоть слово из рассказа Мити.

— Пионеры носят на груди красные косынки и при встрече отдают салют. Вот так! — Митя поднял над головой ладонь с вытянутыми пальцами. — Пять пальцев означают пять частей света, где еще стонут под игом капитала угнетенные. Их интересы для каждого пионера выше его личных, и он поднимает все пять частей света над своей головой.

— Ух ты!.. — прошептал кто-то позади Илюши.

— Митя, а-для чего косынки? — спросил Егорка.

— Красная пионерская косынка имеет свой символ, — объяснил комсомольский секретарь. — Ее три угла означают три поколения: коммунисты, комсомольцы и пионеры.

Митя достал помятый листок, развернул его.

— Я тут переписал, когда был в Москве, пионерские законы и обычаи. Слушайте, буду читать. Первый закон: пионер верен рабочему классу и повсюду, где льется кровь, становится на сторону пролетариата. Пионер помнит о порабощенных братьях в других странах и готов бороться за их освобождение…

Докладчик строго посмотрел на ребят и продолжал:

— Перехожу ко второму закону: пионер любит труд. Он не может уподобиться нэпману, который валяется утром в постели и ждет, когда ему будут прислуживать. Пионер первым идет на коммунистический субботник… У нас многие здорово помогают. Вон Илюшка Барабанов зимой дрова грузил и даже руки себе отморозил…

— До свадьбы заживет, — прозвучал чей-то шутливый голос.

— Читаю дальше: пионер честен, скромен и правдив. Он никогда не запятнает пролетарской чести!

Все, о чем рассказывал Митя Азаров, было так ново, что ребята слушали, затаив дыхание: неужели можно жить так красиво?

— Пионер — враг грязи, — продолжал Митя. — Надо следить, чтобы на полу не валялся мусор, клочки бумаги и крошки хлеба.

При этих словах ребята рассмеялись: хлебные крошки были на вес золота, и каждый подбирал их без напоминаний. Митя выждал, пока утихнет смех, и продолжал:

— Пионер каждый день моет руки, шею и уши. Питается организованно, то есть не пьет квасу у торговок на базаре. Грызть семечки тоже негигиенично, — добавил Митя от себя, и его слова вызвали оживление.

— Варька торгует семечками! — крикнул Кащей.

— Сам папиросами промышляешь! — огрызнулась девчонка и показала грязный кулак.

— Насчет папирос и курева разговор особый, — сказал Митя строго. — Пионер не должен курить, потому что он подрывает свое здоровье и этим подводит пролетариат. На него надеются как на бойца, а он из-за курева заболевает и покидает революционный пост!

Мальчишки, которые тайком покуривали, смущенно переглянулись.

— Есть у пионеров закон о религии, — сказал Митя. — Записан он так: пионер не верит в бога.

— Это про нас сказано! — крикнул Левка.

— Не задавайся больно… Я тоже была в кружке «Долой монахов!», — ни с того ни с сего выскочила Варька.

— Тише! Митя, валяй читай дальше.

— Последний закон: пионер все должен делать своими руками, а не заставлять других. Потому что если пользоваться чужим трудом, то это угнетение человека. Понятно всем?

— Понятно! — веселыми голосами отозвались ребята, окружили Митю, загалдели, просили рассказать о Москве. Больше всего поправилось им, что Митя своими глазами видел на улице московских пионеров, которые шли под стук барабана. Илюшины коммунары обрадовались: ведь у них есть свой барабан. И ничего, что он прогрызен мышами, зато он воинский!

2

Дома Илюша поделился новостями с дядей Петей, рассказал о барабане, и дядя обещал починить дырявый барабан.

На другой день дядя Петя действительно пришел в ребячий клуб и, точно доктор, внимательно осмотрел и послушал поврежденный армейский барабан. Окруженный притихшими детишками, он клепал, штопал, подкручивал винты. И когда работа была закончена, все кинулись к барабану, чтобы постучать или хотя бы погладить его гулкие тугие бока. Поднялся такой грохот, что Петр Николаевич заткнул уши.

— Не все сразу, — сказал он. — Становись в затылок, покажу, как солдаты выбивают дробь.

К удивлению и восторгу ребят, Петр Николаевич расстегнул старенький парусиновый портфель и вынул оттуда две барабанные палочки.

— Ребята, — начал он торжественно. — Барабан — не игрушка. Это оружие. Видели вы, как стройно маршируют красноармейцы под звуки барабана? Почему они идут так гордо? Это барабан зовет их. Человек делается смелее, когда плечом к плечу шагают товарищи… Словом, давайте учиться барабанить. Кто первый? Подходи.

Быть может, вышел бы толк из этого первого урока, если бы ребята не толкались, не вырывали палочки друг у друга. Петр Николаевич поднял кверху обе руки.

— Сдаюсь. Так я оглохнуть могу. Выберите старшего, и пусть он отвечает за барабан.

— Илюшку выбираем!

— Если он сам Барабанов, то пусть барабанщиком будет, — отозвался шуткой Егорка.

— Он у нас всегда главный, — подхалимски проговорила Варька и даже погладила Илюшу по плечу. — Дай мне постучать. Я тихонько, — шепнула она.

— Хватит! — отрезал Илюша и запер барабан в шкаф. Ему и самому хотелось научиться выбивать дробь, но порядок есть порядок.

С того дня Илюша всюду, где бывал, не переставал выстукивать палочками: по забору, по деревьям, по ведрам в сенцах.

— Ты что, очумел? — не выдержала бабушка. — Зачем колотишь палками по горшкам да ведрам?

— Барабанить учусь.

— В солдаты собрался?

— В пионеры, — ответил Илюша, боясь, что бабушка догадается, что пионеры все равно что комсомольцы, а к ним она относилась недоверчиво.

— Что еще за пинанеры? По садам, что ли, лазить?

— Нет, бабушка, охранять их.

— Гм, сторожа, значит? — не то спросила, не то заключила бабушка, как видно решив, что между грохотом в барабан и охраной садов есть связь.

Не зря говорится в народе, что любовь к делу — половина успеха. Илюша с таким усердием барабанил, что овладел этим искусством на зависть всем ребятам. Теперь он сам учил других. Все его слушали и восхищались — до чего четко выходило у него. Илюша мог на барабане, как когда-то Ваня на ложках, выбивать комическую дробь, подражать плясовым ритмам, бегу лошади, унылой монотонности дождя.

— Покажи, как гром гремит, — просили ребята.

Илюша вскидывал палочки и, стуча ими, объяснял:

— Сначала солнце светит… А вот подул ветер. — Илюша менял ритм, и было похоже, что нарастает буря и где-то слышны раскаты грома. — На небе тучи показались. А это Илья-пророк едет по небу на колеснице…

…Ребятишки весело смеялись.

— А теперь покажи, как пацаны в чужой сад за яблоками лезут.

— Можно, — согласился Илюша и начал сочинять: — Сад был поповский. У попа была собака, но он все равно боялся, как бы не украли яблоки… Но воришки все-таки залезли. Вот яблоки падают… Попадья с ухватом бежит… А вот это собака гавкает.

— Ну и ловко! Молодец, Илюшка, прямо артист!

3

На старенькой, полинявшей от солнца и дождей двери Клуба коммунистов белел листок бумаги:

«Запись в отряд юных пионеров на втором этаже. Принимаются мальчики и девочки от 10 до 14 лет. Бюро РКСМ».

Отряд! Что-то значительное и таинственное было в этом слове. Невольно вспомнилась любимая комсомольская песня:

Под тяжким разрывом гремучих гранат

Отряд коммунаров сражался…

Предполагали создать первый отряд пионеров из тридцати человек, но явилось больше сотни. Босоногие, в обтрепанных штанах, в мамкиных юбках, они шумели, спорили.

— Почему меня не хотите записывать?

— У тебя отец служащий. А мы пока принимаем детей рабочего класса.

— А ты куда прешь? В церкви служил…

— Пиши, не разговаривай! — приказал Степа, чувствуя за своей спиной Илюшу и друзей-соратников по борьбе с богом. Уж кто-кто, а Степа завоевал право быть пионером. Это его громкоговоритель стоял теперь в нардоме, и все слушали железную башню имени Коминтерна!

— Степку запиши, — сказал Илюша пареньку. — Он у нас первый коммунар.

Ребята из Острожка боязливо перешептывались:

— А кто такие пионеры?

— Те, кто за Лениным идут… — объяснил Илюша. — Мировую революцию будем делать.

Первыми записали Илюшиных коммунаров. Приняли Мустая, записали Надю Азарову, а по настоянию Варьки — Дуняшу с Солдатской улицы. Правда, она побаивалась признаться, что верит в бога, но Варька поручилась за подругу.

Не обошлось без курьезов. Левка ни с того ни с сего отказался записываться в пионеры.

— Ты что, струсил? — спросил Илюша. Ему было обидно и непонятно: ведь Левка первым записался в кружок «Долой монахов!».

— Трусом не был и не буду, — ответил Левка.

— Тогда объясни…

— Ну вас… Митя говорит: уши надо мыть, драться нельзя. Для чего же тогда кулаки?

Митю Азарова партячейка назначила вожатым. Фрида и Валя стали звеньевыми. На них пионеры смотрели с завистью — на груди у звеньевых пламенели красные косынки.

— Почему нам не выдают? — возмущались ребята.

Пришлось объяснить, что, хотя отряд создан, красную косынку имеет право надеть лишь тот, кто дал Торжественное обещание. К тому же устанавливается испытательный срок — надо показать себя стойким борцом, и тогда повяжут косынку.

4

Через несколько дней отряду вручали знамя — настоящее, воинское, видавшее бури и схватки в боях под Перекопом. Под этим знаменем сражались калужские комсомольцы и в одном из боев погибли все до единого человека. Осталось лишь знамя — вечная слава погибшим героям. Эту славу и передавали первому отряду юных пионеров.

Одна мысль об этом заставляла ребячьи сердца замирать. В клуб пришли рано, украсили стены красными флажками, вывесили портреты Карла Маркса, Розы Люксембург, а между окон — Карла Либкнехта. Илюша написал лозунг, и его прибили на видном месте:

«Пионер, крепко держи в руках, что отцы завоевали!»

Вручать знамя пришли посланцы Красной Армии. Они шагали под звуки духового оркестра и остановились возле Клуба коммунистов. Ребята выглядывали из открытых окон, влезали на спины друг другу, с восторгом смотрели, как двое красноармейцев с винтовками на плечах охраняли знамя в кожаном чехле.

— В одну шеренгу — становись! — скомандовал Митя, и все бросились от окон, выстраиваясь в ряд, тесня друг друга. — Смир-но!

Ребята замерли. В полной тишине красноармейцы внесли знамя. Знаменосец и двое охраняющих стали у окна и замерли у знамени в почетном карауле.

Командир дал знак снять чехол, и все увидели на развернувшемся знамени пулевые пробоины.

— Товарищи юные пионеры! — начал командир. — Красная Армия, которая, будучи полураздетой и полуголодной, победила своих сытых врагов — помещиков и белых генералов, передает вам боевой привет!

Пионеры вскинули руки в салюте. По стойке «смирно» вытянулись комсомольцы. Коммунисты сурово молчали.

— Нас, борцов за коммуну, радует то, что вы, дети рабочих, готовите нам смену. Знайте же, какое знамя вручает вам Красная Армия! Его обагрили своей кровью погибшие герои. Пусть ведет вас это знамя к лучшей жизни, берегите его честь, шагайте с ним по ленинскому пути.

Вожатый, приняв знамя от командира и передав его правофланговому, произнес дрогнувшим голосом:

— Клянемся героям, кто пал в бою под этим знаменем, что будем расти коммунистами! Пионеры, за дело Ленина будьте готовы!

— Всегда готовы! — послышался дружный ответ.

5

Улицу запрудили толпы людей, остановились извозчики.

Все глазели, как от нардома строем шли какие-то сорванцы, четко отбивая такт голыми пятками. Огромный барабан грохал так, что, казалось, тряслась земля.

— Откуда такие?

— Да энти большевики-баламуты…

— Не говори, голубушка, никудышные дети пошли. Подумать только, зубы щеткой чистят, будто сапоги. Сама видала: наберет в рот мелу и елозит щеткой по зубам.

От волнения Илюша сбивался с такта. А тут еще сыпались насмешки:

— Глянь-ко, впереди генерал с голым пузом.

Илюша чувствовал, как в душе у него закипает радостная злость. Он изо всей силы бил колотушкой по барабану. Пусть смеются нэпманы, все равно в глазах у них страх.

Комсомольцы знали, что пионеров встретят насмешками, и нарочно пристроились в хвост ребячьей колонны. Они тоже шагали под звук барабана, а вожатый весело командовал:

— Ать-два, левой! Выше головы, юные пролетарии!

Ребятишки сбежались отовсюду, привлеченные грохотом барабана.

— Кто это?

— Илюшкины безбожники.

Рабочие с гордостью смотрели, как смело шагает их юная смена.

Прочь с дороги, нэпмапы! Маленькие коммунары идут под родным отцовским знаменем. Берегись, бог! Слышишь, как грозно бьет барабан? Дрожите, враги! Там, где отцы были снисходительны, от сыновей не ждите милости!

Глава двадцать девятаяСХВАТКА С ВРАГОМ

Чтоб труд владыкой мира стал

И всех в одну семью спаял,—

В бой, молодая гвардия

Рабочих и крестьян!

1

Весь город всколыхнула неожиданная весть. Дочь священника Тина Богоявленская утопилась в реке. Тело девушки с веревкой на шее выловили рыбаки. А потом неподалеку от Живого моста мальчишки обнаружили платье с запиской, пришпиленной к подолу. Тина сама объясняла, почему решилась на этот отчаянный шаг: «Я восстала против бога и со смирением принимаю заслуженную кару».

В городе по-разному толковали происшедшее. Церковники потихоньку злорадствовали: слыханное ли дело, отреклась от бога, от родного отца, вот и наказание! Ходили настойчивые слухи, что записка подделана, и не зря на шее девушки был привязан камень.

Вышла газета с фотографией Тины. Небольшая заметка о ее жизни призывала комсомольцев к бдительности и была озаглавлена тревожно и решительно: «Враг не сдается и не прощает!»

Сильно горевали по Тине Илюша Барабанов и Степа Бакунин. В пионерской комнате на стене висел вырезанный из газеты портрет Тины в траурном обрамлении. Илюша смотрел на грустную, будто виноватую улыбку Тины, и ему вспомнились скауты. Не они ли виновники ее преждевременной смерти? От Гоги Каретникова и особенно Шурика Золотарева всего можно ожидать.

— Мы дали слово охранять Тину, а сами прозевали, — с виноватым видом говорил Степа и хмурил брови.

Было что-то значительное и волнующее в том, что Илюша и его коммунары дали Торжественное обещание сразу же после смерти Тины, точно становились на место бойца, сраженного врагом.

В зале нардома не было свободного места. На галерке, в проходах, даже на подоконниках сидели рабочие, в большинстве молодежь. Ребятишки расположились на полу у самой сцены.

Занавес был закрыт. В зале, в сдержанном гуле голосов, возникла тихая песня, ее любила Тина.

…И без страха отряд

Поскакал на врага,

Завязалась кровавая битва,

И боец молодой

Вдруг поник головой,

Комсомольское сердце разбито…

На стенах, по обе стороны, нарисованы огромные плакаты. Справа мускулистый рабочий разбивал молотом железные цепи, которые, точно змеи, опутали земной шар. Слева клубный художник нарисовал пионера и пионерку, тоже огромных — от пола до потолка. Румяные веселые лица их никак не вязались с грустной мелодией песни, которую пели вполголоса комсомольцы:

Он упал возле ног

Вороного коня

И закрыл свои карие очи:

«Ты, конек вороной,

Передай, дорогой,

Что я честно погиб за рабочих».

Пели задушевно и печально, каждый думал о погибшем товарище, о борьбе, которая тем и прекрасна, что, несмотря на жертвы, ведет к победе!

Наконец занавес дрогнул. Двое мальчишек, ухватившись за края полотнища, разбежались в разные стороны. Сцена открылась, и в зале стало тихо.

Собрание вел Митя Азаров. В президиум выбрали троих рабочих из котельного и трубосварочного цехов, тетю Дашу из губкомиссии по детской беспризорности. Скромно примостился на табуретке «партпапаша» дядя Коля Азаров.

За кулисами выстроились ребятишки, посмотреть на которых и собралось так много народу. Еще бы! У комсомола появилась смена, и она будет давать клятву на верность.

Но вот грянул марш, исполненный на двух балалайках и мандолине. Валя Азарова, звеньевая отряда, зардевшись от волнения, первой шагнула на сцену. За ней, как стая гусят, двинулась цепочка пионеров.

По залу прокатились аплодисменты.

— На месте стой, ать-два!

Ребята остановились, одна Варька не поняла и продолжала размахивать руками и высоко вскидывать коленки. В зале послышался смех и дружные ободряющие хлопки. И трудно было понять, что вызвало такую радость — серьезность ребячьих лиц, одетых кто во что горазд, или тронула рабочих торжественность момента: на сцену вышли их дети, маленькие коммунисты, те, кому придется передавать дела революции и знамена, святые могилы погибших и винтовки, чтобы защищать Республику труда.

— На месте шагом марш! — продолжала командовать Валя, чувствуя, что говорит не то, и еще больше теряясь. Надо было повернуть ребят лицом к притихшему залу, а она забыла, какой командой. Все же она нашлась и громко проговорила: — Всем стать в шеренгу и повернуться ко мне!

Приближался самый важный момент. Сейчас ребята будут давать Торжественное обещание.

По знаку вожатой звена первым вышел из строя Илюша, сделал несколько шагов навстречу зрителям, остановился на самом краю и замер, вытянув руки по швам.

Сердце ошалело билось в груди. За спиной что-то громко подсказывала Валя, но он ничего не слышал, кроме гула крови в ушах. Овладев собой, он вскинул руку в пионерском салюте, и в полной тишине раздался его звонкий голос:

— Я, сын рабочего класса, перед лицом трудящихся всего мира даю Торжественное обещание…

Шли минуты волнующие. Мальчик стоял перед устремленными на него сотнями суровых, ободряющих взглядов, перед своей совестью, перед своим будущим и давал обещание быть верным отцу-коммунисту, клялся перед памятью погибшей комсомолки Тины, перед самим Лениным!

— …Буду твердо стоять за дело рабочего класса в его борьбе за освобождение угнетенных всего мира!

Подошла Валя с новенькой красной косынкой в руках. Розовый отсвет упал на ее лицо, а может быть, оно горело от волнения. Валя повязала вокруг его шеи красный галстук. Сама же отступила на шаг, подняла руку в салюте и, обращаясь к Илюше, воскликнула:

— К борьбе за дело рабочего класса будь готов!

— Всегда готов! — ответил он, и голос пионера потонул в буре аплодисментов, в громе духового оркестра, который в этот момент грянул туш.

Когда в зале успокоились, дядя Коля Азаров поднялся со своего места и подошел к Илюше. Как взрослому, он подал ему руку и, держа ее в своей теплой и твердой рабочей руке, сказал:

— Когда на фронте невозможно сломить врага, выносят вперед красное знамя, и воины идут с ним в бой и побеждают. Пионерская косынка, Илья, — это твое личное знамя, с которым ты каждый день будешь идти в бой! Поздравляю, коммунар!

Оркестр заиграл «Интернационал», и все поднялись и запели:

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов…

2

Потом принимали Мустая, Степу, Варьку. Было много веселого и смешного. Выступала с концертом «Синяя блуза». И никто за весь вечер не заметил, что в нардом проникли два скаута и, прячась за спинами людей, молча наблюдали за всем происходящим. Это Золотарев и Фоня.

Собрание кончилось поздно. На улице Степа распрощался с Илюшей — он решил ночевать у матери, потому что она была не такая богомольная, как крестная, и позволила сыну записаться в «нехристи» — пионеры.

— Будь здоров, бродяга! — ласково сказал Степа, пожал товарищу руку и направился к центру города, где жила мать.

— Приходи завтра пораньше! — крикнул ему вдогонку Илюша.

— Хорошо!

— Не забудь радио захватить!

— Ладно! — отозвался Степа, махнув рукой.

Илюша пошел к себе на Солдатскую. Впрочем, теперь улицу переименовали, и она носила новое гордое название — Пролетарская!

Впечатления минувшего вечера переполняли Илюшу. Ему хотелось побыть одному, и он не пошел напрямик, а свернул на Сальную. Он любил эту широкую и малолюдную улицу: когда-то гонял по ней стадо, частенько играл с ребятами в тряпичный футбольный мяч.

Уже стемнело. Илюша шагал, наслаждаясь свежим ветерком, который играл на груди концами красной косынки, закидывал их на плечо, ласково щекотал лицо.

Вспоминались слова дяди Коли Азарова, который сказал сегодня в нардоме: «Красная косынка, Илья, — это твое личное знамя, с которым ты каждый день будешь идти в бой!» Ваня, Ваня, где ты? Посмотри на братишку — вон каким он стал коммунаром!

На перекрестке Сальной и Татаринской улиц, где начиналось городское кладбище, Илюша услышал позади себя разбойничий свист, обернулся, и в это мгновение его сбили с ног. Чьи-то руки накинули на голову мешок. Падая, Илюша ударился затылком о камень, и сквозь помутневшее сознание почувствовал, что его волокут по земле.

— Тащи его сюда! — точно сквозь сон доносились приглушенные голоса.

— Лучше через верх!

— Не разговаривать!

Его втянули в пролом кладбищенской стены, а оттуда понесли между могилами в глубь зарослей.

У покосившейся могильной ограды, за которой белел в полумраке мраморный ангел, скорбно сложивший руки на груди, Илюшу бросили наземь.

— Караулы расставили?

— Двое дежурят.

— Поднимите его.

Илюшу подняли под руки, сняли с головы мешок и приставили спиной к деревянному кресту. Но он не мог стоять, и тогда закинули его руки за перекладины креста, точно распяли.

Придя в себя, Илюша увидел перед собой чье-то лицо в черной маске. По голосу он узнал Гогу Каретникова. Илюша не мог сопротивляться или хотя бы крикнуть: ому перехватили горло, а Гога с силой вдавил в рот комок тряпок.

— Стой, не падай! — сквозь зубы процедил Гога, встряхнул Илюшу и сильно ударил в лицо — даже веревка лопнула, которой Илюшу наскоро прикрепили к гнилому кресту.

— Снимай косынку! — И Гога с силой рванул за концы красного галстука. Голова Илюши стукнулась о крест. — Снимай, иначе хуже будет!

Изо рта Илюши струйкой потекла кровь. Он с ненавистью глядел на окруживших его врагов. Спасая косынку, он крепко прижал ее подбородком к груди.

— Слыхал, что тебе сказали? Снимай красную тряпку! — Гога оторвал кусок галстука, швырнул его на землю и придавил каблуком.

Гога потянулся к горлу Илюши, чтобы сорвать остаток галстука, но тот сжался в комок, подставив врагам голову.

— Давайте его повесим? — предложил Шурик Золотарев таинственным шепотом. — Вон и дерево подходящее.

— Ну его к свиньям!

— Тогда задушим — никто не услышит…

Кровь заливала Илюшину рубашку. Но чем больше его били, тем сильнее он ожесточался.

— Снимай ошейник, красная шкура!

Илюша упрямо мотал головой: «Не сниму!»

Шурик снова сдавил Илюше горло да еще уперся в спину коленом. Гога воспользовался этим, ухватился за остаток красной косынки и оборвал ее.

— Смотри, сволочь! Любуйся, как горит твое знамя! — Гога достал из кармана зажигалку, добыл огонь и поднес к галстуку.

Подбежал Фоня с колом, который выдернул из соседней ограды.

— А ну, отойдите! — И он ударил Илюшу по плечу, потом по голове.

Кровь залила пленнику лицо и грудь. Илюша опрокинулся на крест, тело его сползло, и он лежал на могильном холме, раскинув руки.

Скауты испугались, подумав, что убили Илюшу. Фоня выронил увесистый кол. Гога метнул на него быстрый взгляд:

— Всегда ты перестараешься, болван.

Все трое бросились наутек, перепрыгивая через могилы, падая и натыкаясь на кресты и памятники.

Тьма сгустилась над притихшим кладбищем. Лишь виден был белый ангел с большими, скорбно опущенными крыльями. Он печально склонился над гробницей и, припав на одно колено, молитвенно сложил на груди ладони. А невдалеке, распластавшись среди могил, лежал в беспамятстве Илюша — первый пионер, маленький коммунист, не сдавшийся врагам…

В тяжелом бреду чудилась Илюше тихая музыка. Потом ожил ангел на гробнице. И вот уже целая вереница ангелов, в длинных белых одеждах, пошла мимо Илюши. В руках они несли зажженные свечи и, прикрывая ладошками робкие огоньки, тихо пели:

…воскресе из мертвых,

Смертию смерть поправ…

Вдруг откуда-то появился буденновец Ленька Устинов. До чего же обрадовался ему Илюша! И как был красив Ленька в своих красных галифе и в серой кубанке! Илюша хотел показать ему «документ», но Ленька поднял к небу свою сказочную трубу, и она заиграла, запела призывно, скликая всадников. И двинулись мимо Илюши колонны верховых, а впереди — сердце Илюши зашлось от счастья, — впереди гарцевал на копе брат Ваня. Он бил в барабан, а буденновцы так громко пели, что листья{ на деревьях дрожали.

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем…

Появились Егорка с Варькой. А потом и вовсе удивительно — среди красных знамен шла Тина.

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был ничем, тот станет всем.

…Очнулся Илюша глубокой ночью. Кладбищенская сырость вызвала в теле озноб. Вокруг стояли черные деревья, и листья казались черными. Илюша пошарил по земле рукой, ища галстук. Он забыл, что его сожгли враги. Нащупал что-то влажное — это был рукав рубашки, мокрый от крови, — и с трудом повязал обрывок на шею, думая, что нашел свою косынку.

Опершись на крест, Илюша поднялся. Держась за ограду, сделал несколько шагов. Свежий ветерок обдал его прохладой.

Илюша радовался, решив, что спас свою косынку… Но разве это было не так? Разве не настоящая пионерская косынка горела у него на груди? Конечно же, это была она, окропленная живой кровью, пламенела, как знамя, зовущее в бой!..

Голова кружилась, в ушах стоял звон. Держась за полусломанный крест, Илюша постоял, отдыхая, потом хотел пойти, но упал…

3

Всю осень Илюша болел. У него оказалась перебитой ключица, и он кашлял кровью.

Верный друг Степа прибегал каждый день, а то и по два раза на день, рассказывал пионерские новости, о том, как работают они на коммунистических субботниках. Илюшу заочно выбрали звеньевым, и все ждали, когда он выздоровеет.

Часто навещала его Валя Азарова, приходили комсомольцы. От них Илюша узнал, что сына дьякона Фоню и Шурика Золотарева вызвали к следователю по делу Тины. Подтвердилось, что девушку утопили, но пока не нашли виновников. Поль скрылся из города, и никто не знал куда.

Не забывал своего маленького друга пастух Михеич. Это он нашел Илюшу на кладбище. Вернее, наткнулся на избитого мальчика церковный сторож, а тут Михеич шел со стадом. Он и принес его домой на руках.

Рассказывал ему Михеич о жизни в бору, о том, как подросла дочка Белянки — Зорька. Илюша вспоминал лесные тропинки, знакомые просеки, речку Яченку с песчаными отмелями — и хотелось туда, в тишину зеленых дубрав, где перелетают с ветки на ветку пушистые легкие белки, а потом кидаются сверху ореховой скорлупой.

Бабушка ухаживала за Илюшей с напускной суровостью. Но теперь в ее отношении к мальчику появилось нечто новое: внимание и уважение. Она потихоньку от домашних скроила для Илюши косынку из красного сатина и обметала по краям суровой ниткой — крепче будет.

С подарком в руках она подошла к больному, укоризненно покачала головой и положила ему на грудь аккуратно сложенный кумачовый треугольник.

— На, пострел, носи свой галстук… Надевай, да гляди береги, небось вон сколько материи ушло, целых пол-аршина.

Слабой рукой Илюша взял жилистую коричневую руку бабушки и прижался к ней щекой.

4

Суждено было Илюше пережить еще одно потрясение. Последние дни Дунаевы что-то скрывали от него, о чем-то шептались, упоминали о каком-то письме. Илюша ни о чем не догадывался, но чувствовал: что-то от него таят.

Однажды утром в доме поднялась суматоха, хлопали двери, слышались приглушенные голоса. Потом Илюша почувствовал, что кто-то вошел в его комнатку и остановился у изголовья. Он повернул голову и увидел незнакомого подростка в галифе, в сапогах и в буденовке. Тот несмело подошел к кровати и склонился над Илюшей, не то улыбаясь, не то сдерживая слезы.

Илюша закрыл глаза и снова открыл, слишком неправдоподобно было то, что он видел: перед ним стоял Ваня.

— Где же ты был? — только и сумел сказать Илюша и заплакал.

Ваня опустился перед братом на колени, молча обнял его, потом стащил с головы буденовку.

— Видишь, я все-таки тебя нашел, — сказал он, силясь улыбнуться. — Больше года искал…

— Я знаю… Ты у товарища Ленина в Москве был, царь-пушку с ним смотрел. Я тогда кричал, кричал тебе…

— Нет, я в Москве не был, — сказал Ваня, — я в Харькове живу. Там у нас детская коммуна… Леньку Устинова помнишь? Буденновца, который нам «документ» написал? С трубой серебряной был, помнишь?

— Ага.

— Он у нас в коммуне комсомольским комиссаром состоит, называется организатор.

— А я Сережу Калугу здесь нашел. Ему белогвардейцы руки шашкой искалечили…

Дунаевы притихли за перегородкой, не мешали встрече братьев. Тетя Лиза тихонько всхлипывала.

— Ну, рассказывай, как ты жил?

Илюша подумал, что Ваня спрашивает, правильно ли жил он здесь, помогал ли голодным, и он ответил с гордостью.

— Я свой пиджак Мустаю отдал, а еще мы со Степой сухари собирали и в Помгол к тете Даше отнесли…

— Хорошо, — одобрил Ваня.

А Илюше хотелось рассказать обо всем, что он сделал доброго.

— Я боролся.

— Молодец.

— А еще меня в пионеры приняли…

Но Ваня думал о чем-то и молчал. Илюше хотелось спросить, долго ли он жил у товарища Ленина, потом вспомнил: ведь это лишь во сне причудилось ему, будто Ваня был у Ленина.

— В Москву мы с тобой все равно поедем, как собирались, — сказал Ваня, точно прочитал Илюшины мысли.

— Как же ты без «документа» жил? Ведь он у меня в шапке остался…

— Вот мой документ! — с гордостью сказал Ваня и бережно потрогал на груди значок «КИМ».

— Что это?

— А ты не знаешь?

— Знаю… — и улыбнулся.

— Уже полгода… — похвастался Ваня.

— Я тоже получу. Митя говорил, что нас будут передавать в комсомол. Со знаменем… Командиры воинские приедут. Духовая музыка будет.

Илюша говорил торопливо, а сам держал за руку брата, точно боялся, что он опять исчезнет. Потом силы кончились, и он устало закрыл глаза. Сквозь забытье Илюша слышал, как счастливо звучали слова брата:

— Все равно поедем к товарищу Ленину. У нас другой дороги нету. Я тебе слово даю, что поедем. Слышишь, слово даю…