*****
Перед войной схоронил он своего деда, которому было за добрую сотню. Одни насчитывали сто двадцать, другие добавляли еще пяток лет. Пожил старик. Пожевал хлебушка на своем веку. И еще бы пожил, да вот незадача: – встал он на пути приблудного быка – трехлетки, который сопя с налитыми кровью глазами гнался за семилетним его правнуком. Дед выхватил буквально из-под рогов задыхающегося малолетнего наследника и посадил на высокий забор, а сам попал под копыта разъяренного полутонного быка. Со сломанными ребрами, он нашел в себе силы схватить пробегающего быка через него за хвост: и так рванул, что оторвал пол хвоста. Обезумевшее от боли животное, рвануло вперед с такой силой, что ударившись рогами о забор из стоймя стоящих и вкопанных в землю бревен, повалило несколько штук. Оглушенный бык рухнул на колени передних ног, так и стоял несколько минут, пока вышедший Фрол с ружьем не пристрелил его жаканом, сунув ствол в ухо. Деда, прадедуне помоги, а то он кашляет! – Кричал с забора белобрысый сорванец. Фрол выглянул из пролома забора и увидел своего деда продвигающегося вдоль забора к воротам, надрывно кашляющего кровью. Он кинулся к нему и на руках внес в дом. Покашлял старик до утра, да на зорьке и отдал богу душу. Целую неделю поминали старика. Каким образом узнавали староверы, что умер их древнейший единоверец? За сотни верст вылезали из тайги и приезжали-приходили на поминки. Виновник смерти старика начисто был съеден за многодневные поминки. Дергуновы не скрывали, что бык был чужой, но хозяин его так и не объявился. То ли постеснялся, то ли – побоялся. Ну, да бог с ним! Отжил старый Дергун. Оставил хозяином на заимке – внука Фролку, да кучу правнуков. Да крепкое хозяйство. А вот где был сын старика, то есть отец Фрола, так никто и не знал? Говорят! – заправлял он всеми кержаками – (так звали староверов в Сибири) на сотни верст вокруг. Уж больно богомольный был Варлам отбившись от дома, он принял сан пустынника и не появлялся на глаза родичам годами. Когда спрашивали о нем старого Дергуна: – где же сын-то твой? Он задумчиво смотрел вдаль, печалился глазами и неохотно отвечал, осеняя себя двуперстным крестом: – Господу ведомо о деяниях его, а мне ин итак ладно. Семя его произрастает, – тыкал он на могучего Фрола, – и слава богу! Так уж повелось, что у староверов ни о каких тайнах узнать было нельзя. Поговаривали, что под именем Онуфрия, скрывался сам Варлам. Но святошу Онуфрия в глаза никто не видел, все службы правились в потемках, нагоняя еще больше страха на старообрядцев. Они особо не лезли с вопросами сами, но и не рассказывали о себе ничего. Но что надо знать-знали. Откуда? – удивлялись люди. Тайга рассказала, – посмеивались кержаки. Коллективизация и раскулачивание их не коснулась. Жили в глуши – туда не доберешься. А когда если и доходами до них сельсоветчики и продотрядовцы, в надежде выгрести из амбаров хлебушек, да из сараев выгнать скот, то диву дивились: – В амбарах по всем приметам было зерно, да и не мало, а поди ж ты: – на середине, на полу сиротилась небольшая кучка сорной ржицы. В сараях стояла костлявая корова, да полуслепой мерин. Недород ноне, не вышла пашаничка, вот ржицы малость осталось, возьмите ведерко! Перерывали все вверх дном, уезжали ничего не найдя. Их молчаливо провожали многочисленные бабы с детьми на руках, и повсюду бегающие подростки. Молчала тайга молчали и староверы. Был же у вас хлеб и скот, куда все подевали? – допытывались комитетчики. Был, как жа, слава богу! А теперь нету-ка! Съели! – разводил руками старик Дергун. Эвон семьища-то, хвала Господу! Посланцы от власти уезжали ни с чем. Умер старый Дергун, но многому научил своего наследника Фролку, как он его называл. И в войну жили небедно, никто не сгиб, все сбереглись. Учета на их мужиков никакого не было. По нужде, если когда в село, в магазин кто наведывался, так были старики, да старухи, мужики трудились в тайге на промыслах для себя. Зимой к заимкам и скитам не доберешься, все заметено непроходимыми снегами, да еще и знать надо как к ним добраться. Знали немногие. Сборщики налогов после войны любили набегать на заимку Дергуновых наперед предвкушая сытый обед с обильным возлиянием трехлетней медовухи, от которой хотелось смеяться и плакать одновременно. Фрол в отличии от скупого деда на угощении не экономил, а все остальное делал также. Налоговый агент заранее знал, что уедет отсюда пустой, но из-за медовухи, да и из-за гостеприимства хозяина он был готов, откуда угодно сюда приехать. Его даже не пугали безголосые псы, которые только рычали и скалились. Лаять они почему-то не лаяли. Пара черно-бурых таких псов, встречала его телегу километров за пять до заимки и поскалившись на гостя исчезали. Ух, ты мать твою! – поджимал ноги на телегу агент. Точно привидения! Появились и нету! Еще на подъезде, он видел множество отпечатков копыт, коровьих и овечьих. Вот, нагряну сейчас, опишу весь скот, – радовался налоговик. С каждой коровы, овцы, лошади и даже с кур полагалось в послевоенный период платить налоги – натуральной продукцией: Шкуры, шерсть, масло, яйца. Так восстанавливалось разрушенное войной народное хозяйство. Нет продукции от скота – плати деньгами. Еще издали, посланник власти уже видел у ворот стоящего хозяина сереющего холщевой рубахой навыпуск. Толком не поздоровавшись агент останавливал лошадь у забора, где бугрилась кучка свеженакошенной травы и коротко бросал: – Пошли в сарай! Ась? – не понимал Фрол. В стайки веди, где скотина! Это можно. И они шли в загон по прочным деревянным настилам, в добротные рубленные хлева и конюшни, где должно было быть не счесть скотины. И каково же было удивление агента, когда он видел одинокую вислобрюхую коровенку, да хромоногую лошаденку. Где остальной скот? Ась? Где другие коровы, говорю? Хозяин неспешно оглаживал длинную бороду и не менее удивленно разводил своими длинными руками-оглоблями. – А нету-ка! Как это нету? На пастбище, что ли? Помилуй бог, каки в тайге пастбища? Вот туточки вся скотина есть, травку косим, да сюда им и носим. Да ты, что старик! Вон смотри какая навозная куча?, – тыкал налоговик в огромную кучу-плывун, стекающую из загона в овраг. Тут не менее десяти коров и пяти лошадей должно быть, чтобы наворотить этакую навозищу. Истину глаголишь, уважаемый, – соглашался старик. Но пеструха, храни ее бог, страдает болезнями живота и поносит напропалую. И в подтверждение его слов древняя костлявая коровенка изогнув дугой костлявый хребет и даже толком не оттопырив хвост ливанула зеленой жижей, продолжая хрупать какую-то особенно пахнувшую свежую травку. Тьфу, ты! Отскакивал в сторону от обильных брызг, недовольный агент, осклизаясь на навозном полу. Старик ловко подхватывал под мышки негодующего начальника и ставил его в более устойчивее положение в безопасном месте. Это что ж, вот эта дохлятина столько навоза произвела? Одна? Однако! – не менее удивлялся старик, даже с некоторым восхищением. Что ты не заведешь другую корову лучшую более? Дык покойный дед завещал беречь ее до скончания дней ее. Волю его сполняю. И видение было мне; – нельзя от нее избавляться, беды на подворье тады накликаются. Агент смотрел уже с мистическим страхом на корову, старика и на темные углы постройки с какими-то кучками трав. Пойдем отсюда! Пойдем милай, пойдем, – бережно вел он его под локоток. А зароды сена кому? – тыкал он на многочисленные запасы сена на косогоре. Ей родимой кому ж еще? Да меринку. Да можа обменяю какой на соль, да на сахарок. Да у тебя говорят меду невпроворот? Пасеки держишь? Или тоже в тайге прячешь? Пошто обижаешь? Есть медок, есть. Но пчелушек диких, божьих. И то ежели найдем кады. Так на медовуху, от болезней чтоб. Упоминание о медовухе совсем сбивало с толку агента, он сглатывал тягучие слюни и останавливался. Что-то ломает меня всего, жалобно глядел он на старика. Поправим здоровьице, поправим, – незаметно направлял он его к горбатившимуся громадному, крепкому старинной постройке дому-избе. Ты хоть яйца бы старик сдал, кур-то вон сколько бродит, когда еще подъезжал сюда – заметил. И-и,