и мойся. – Смотри топится по-черному, а дым-то видно не по всей бане гуляет, а идет точно в дыру, – ткнул он в потолок, над каменкой в задвинутую доску. Давно хотел посмотреть староверскую баню. А главное: – узнать как они воду сюда на косогор поднимают? Как, как? На горбу таскают! – кашлянул завгар. А тут я вижу вороток, колодец стало быть вырыт. Вон стоведерница полная воды. Нет, Васильич! Воду они сюда из ручья, этим воротком гребут. Иди-ты, это метров сто поди отсюда до ручья! Вот то-то и оно! И Колька с интересом стал осматривать бочку. Это Васильич не стоведерница, тут половина всего ее торчит над полом, остальное внизу. И смотри ширина какая! Тут хоть купайся в ней. В ней тонны две воды – точно. И смотри, вороток с цепью по краям бочки закреплен столбиками. А этот короб подходит вплотную к бочке и видишь, пошел под полом, то есть под нами к ручью. Ну, ты брат развел сказки, усмехнулся сыщик. Да вот смотри! – и Колька открыл верхнюю крышку короба над полом. Точно цепь пошла вниз! И стал крутить рукоятку ворота. Очевидно бадья была внизу у ручья. Там в ручье, в сторонке яма выкопана будка из досок сколочена, вот туда и падает бадья, зачерпывает воду, – пыхтел Колька, крутя рукоятку. Тут слабый – бадью не потянет тяжелая зараза! Мужики развалившись на лавках наблюдали за его действиями. Прошло немало времени, как он с трудом вытянул, длинную, деревянную бадью, в которой вмещалось добрых четыре ведра воды. Бадья наклонилась в бочку до определенного стопора и плеснула туда из себя воду. И без того полная бочка выплеснула на пол огромную лужу на пол, которая зажурчала между щелями. Водички свежей захотели? – вынырнул из-под низкой притолоки двери Фрол. Как он зашел – никто не заметил. Через настежь открытую дверь в предбанник сверкнули четыре зеленых глаза его верных псов и послышалось глухое рычание. Дык, дядя Фрол, почем я знал? – понес несуразицу Колька. Ну, теперь знаешь, все возверни на место. Неча баловать! Да, да, сейчас, засуетился Колька, пытаясь закрыть крышку – желоба. Это ему никак не удавалось. Бадья мешает, опусти ее вниз – заметил кто-то. И точно, опустив бадью, он стал ее спихивать вниз, отпустив рукоятку ворота. Разбухшая, тяжеленная бадья катанулась вниз и как по маслу обретая все большую инерцию, потянула за собой Кольку, державшегося одной рукой за нее, а другой за цепь. Потеряв устойчивость на полу, он перегнулся в желоб и сунулся туда вниз головой. Левую руку, державшуюся за бадью шибануло о верх желоба и она исчезла следом за головой, оставив лоскуты кожи тыльной стороны кисти. Слышно было глухое гудение уходящей вниз бадьи, и звонко разматывающейся цепи с воротка, который бешено крутился. Из желоба торчали раскоряченные в стороны Колькины ноги, которые и не позволили ему нырнуть вслед за бадьей. Что-то кричали мужики, рычали псы. Неразбериху в общем шуме и ужасную картину происходящего, быстрее всех разрешил Фрол. Схватив одной рукой Кольку за ногу, вторую руку ладонью и локтем он прижал к бешено вращающемуся валу с цепью. Вороток нехотя остановился. Наступила мертвая тишина. Даже псы не рычали, а только зеленели глазами, да дергали губами, обнажая клыки. Фрол крякнул, и угнув голову в плечи, уперся ими в потолок, потянул на себя Кольку. Помедлив секунду другую, он подержал его в воздухе и осторожно опустил рядом с бочкой. Опуская понемногу вторую руку с воротка, он дал ему ракрутиться до конца, потом накинул веревочную петлю на рукоятку. Опешивший Колька, комом свалившийся на мокрый пол, стал вставать на ноги. На его лице была приклеена какая-то неестественная улыбка. Елки-палки, вот это да! – растерянно бормотал он потряхивая окровавленной рукой. Ну, еще в какое место на моем подворье желаете полюбопытствовать? – недовольно произнес Фрол. Не обижайся на нас Фрол Варламыч, дурная подозрительность и любопытство сидит в нас, – откликнулся сыщик. Во-во! Из-за этого и гибнут из-за вас люди! Легче стало, как скит сожгли, да людей погубили? Да как-то само все случилось, не жгли мы, – промямлил Гошка. Нет, милай, все злодеяния по указке Дьявола! И тут само случилось? – ткнул он на Кольку и желоб. А ну закрой крышку! Колька сообразил моментально и несмотря на боль в руке – захлопнул крышку желоба. Фрол зачерпнул ковшом воды из бочки и ополаскивая себе руки говорил: Желоб отсюда до ручья сто двадцать метров длиной. Пятьдесят человек, а то и более туда влезет. В приямке у ручья, десяток утопнет да тут в бочке десяток полтора два захлебнутся. Бочка-то трехметровая, под полом на два метра в земле. Так что, можно сгибнуть ни за макову росинку. А до утра еще много времени, не найдите себе беды. А ты герой, присыпь свою рану золой, горячая поди еще под каменкой. Да тряпицей обверни, а то с калеченой рукой останешься. Колька молча опустился на колени перед топкой каменки и поохивая стал присыпать золой руку. Потом он выдрал клок из нижней своей рубахи и обмотал окровавленную руку. Как путним людям картохи в мундерах принес, а вы тут… Эх! Квас вон в туесе! – махнул Фрол рукой. Согнувшись он пролез в предбанник и оттуда брякнул через порог большой чугунок с картошкой, исходящий паром. И чтоб до утра из бани, никто ни ногой! – гулко захлопнул он дверь. Згибните! И не курить, мне тут! Принесло гостей. Прости мою, душу грешную, Господи! И все затихло. Все долго молчали. Тихонько раздевались, ставили валенки на каменку для просушки, развешивали одежду. Неловкое молчание нарушил сыщик: – Влипли мы, конечно по всем статьям. Но как бы худо ни было на поле фронтовом, заправка живота – дело святое. И он подтащил ближе к лавке чугунок с картошкой. Ишь ты, разваристая даже! И содрав мал-мало с картофелины кожуру он аппетитно стал есть. Подтянулись к чугунку и остальные. Хорошо что так, а не хуже, что-то уж больно нехорошие события преследуют нас, – задумчиво жевал картошку Максим. Не только люди – природа против нас. Надо менять позицию жизни. Не так мы что-то делаем. Ты вот что, Цынгиляев не разводи агитацию. Без тебя тошно. А что Фрол – враг советской власти – давно известно. С ним предстоит еще разбираться. Скитские люди не служат в армии, не платят налогов и вообще много чего непонятного с ними. Вы меня извините Георгий Иванович! Немного живу я в ваших краях, но уже кое в чем разобрался. Трудно живется людям в таежной глуши, но они выживают и обеспечивают себя без всякой помощи власти. Так в чем их обвинять? Так же и этого старика впустившего нас обогреться. Позамерзали бы к черту. Его картошку едим. Прав он суем свои носы не туда куда нужно. Там натворили дел и здесь Николай, чуть жизнь себя не лишил. Ты вот что Цынгиляев! Конечно, спасибо тебе за все на болоте, что тащил меня больного, но таких рассуждений твоих я не потерплю. – напрягся участковый. Ничего, товарищ Чиков, потерпите никуда не денетесь. На сегодняшний день, вы самый настоящий преступник, а я, я просто свидетель этого преступления. Да ты, ты! – свирепел Гошка хватаясь за кобуру. Сядь, Гоша! – рявкнул сыщик. Прав Цынгиляев! И в нем надо искать союзника, а не душить его своим преимуществом. Да вы что? Сговорились? В том-то и дело что надо сговориться, – мрачно дополнил сыщик. Кваску лучше попей! – И он взял ковш с квасом от Мишки, который уже вволю напился его и объяснял Кольке: Вот откуда кержаки по сто лет живут и поболе. Квас-то из березового сока, хлеба, да меда. Гошка молча тянул квас, восторженно крутил головой, всем своим видом показывая, что он остался при своем мнении, а может и нет. Максим лег на лавку и отвернулся к стене. Гошка допил квас, налил из туеска снова и боясь расплескать осторожно стал подходить к Максиму. Все напились квасу только ты не пил, так и будешь дуться! Максим помолчал несколько секунд, потом резко сел на лавке. Все напились, а я что рыжий что ли? – засмеялся он. Уж точно не рыжий! – встрял завгар. Давайте-ка, ребята, остепенимся. Правильно тут было сказано и Фролом и Максимом. И Семеныч дело говорит. А то можно загреметь неизвестно куда. А сейчас поспать надо, большие силы нужны на завтрашний день. Максим допил квас, отнес ковш и туесок на полку. Все стали устраиваться на ночлег, морил сон. Было уже не до споров. Загасили лампу, через щель в оконце пробивался лунный свет. Но недосказанное всегда лежит на душе камнем. И в тишине заговорил Гошка, явно продолжая разговор с Максимом, но уже более спокойно. Думаешь мне приятно, что вот так случилось? Все понимаю, да многое не в моей власти. И должен быть кто-то такой как я, чтобы разгребать эту грязь. И конечно, основной враг – это неразбериха. Поди узнай, как поступить правильно? Но зато познаются люди кто есть кто. Как и в сегодняшнем случае. Понимаю и то, что будь кто другой за рычагами трактора, не лежать бы нам здесь в тепле. Слов нет – ты спаситель! А я тебе больше не участковый! И Гошка присел на лавке и нагнулся к Максиму. А должность моя и мундир заставляют вот так с вами обращаться. Да ладно тебе, Георгий Иванович, не казни себя. Максим встал подошел к полке, налил квасу и поднес ковш Гошке. Давай успокоимся, правду Васильич говорит. Гошка хлебнул пару раз и отдал ковш Максиму. Спасибо! Максим неспешно стал допивать остатки. Ух, и хорош же квас, как кумыс! Пили кумыс? Да где там? Отозвались двое. А в жару лучшего напитка нет. Он же вроде из кобыльего молока делается? – Спросил Мишка. Да, из лучшего кобыльего молока, – почмокивал квасом Максим. Летом у нас жарища, как в пустыне. Но хорошо! Нальешь кумыса из бурдюка – кожаный мешок такой, пей – наслаждайся. Или чай – жомба! Тут нет всего этого. Вот домой вернусь, обживусь, напишу – приглашу вас в гости. Много чем угощу – чего тут нет. На охоту на сайгаков. Николай с тобой пойдем. А кто это? – оживился Колька. А это и не коза и не олень. Антилопа – такая. Тысячи их у нас. Волк гонится за сайгаком догоняет уже, а сайгак раз – и подпрыгнул на два метра вверх. Волк кубарем вперед, а сайгак, сзади его, уже мчится в другую сторону. Сон с уставших людей как рукой сняло. Лежали на лавках, кто полуприсел, заворожено слушали рассказ Максима, с интересом спрашивали, пытались закурить, но их осаживал сыщик. Кашлянув – обозначился завгар: – Максим, ты только не обижайся, все хочу спросить, да как-то неудобно. Давай, Васильич спрашивай, лучшего случая не будет, чем сейчас. Сейчас можно все рассказать, душу облегчить. Как на фронте, после тяжелых боев, уцелевшие – все родными кажутся. Точно, Максим. Так вот я о чем: – ты вот о национальных блюдах говоришь. А махан тоже национальное блюдо? Конечно, Васильич. Понял вопрос. Вы тут видите, что калмыки всякую дохлятину варят, и называют это маханом? Ну, вот об этом я и хотел спросить, – пробормотал завгар. А вопрос к тебе, Васильич: – ты в блокаде был? Нет ты же знаешь, что воевал под Сталинградом – закашлялся завгар. Так вот вы знаете, что в блокадном, осажденном Ленинграде, за долгие месяцы голода, съели всех кошек и собак, не говоря уже о дохлых лошадях. Вот и мой народ сейчас в блокаде, варят дохлых овец и лошадей. Чтобы выжить. Хотя не всем это удается. Извини, брат, – не догадался. Извини! Да, ну чего? В таких условиях мы оказались, все против нас. Мало того, что суровая природа против нас, люди, власть – тоже против нас. Гошка крякнул, но промолчал. Хотя людям многим, спасибо – помогают. Ну, а махан – наипервейшее наше национальное блюдо. Из хорошего мяса, от свежей зарезанной скотины. Скота-то у нас много было. Так что махан – приготовишь – пальчики оближешь. Ну, а сейчас…А сейчас вот так живем! Ладно, давайте