не знал, а то бы и не пустил на подворье. В район сообщили о утопшем тракторе и гибели Кабана. Значит, Кабан был виден из кузова, а кто был в кабине, тех не видели. Что сгорело в ските и кто сгорел, тоже не было известно звонившему. Так, ценности? Знал или не знал звонивший, что они ушли на дно вместе с трактором и Кабаном? Или так надо было сообщить: Утопил Кабан и следствию на этом конец! Длинный повесился в камере. Подброшенная карта. Значит кто-то еще есть, кто руководит непонятными делами. Зачем? Сгоревшая старуха, погибшие девки может быть они тоже были лишними свидетелями, происходивших темных дел в ските? Почему их раньше не убрали? Загадка. А начальник милиции, что-то уж больно мягко отнесся к этому случаю. Достать трактор ему не нужно, а вот труп – обязательно! Убедиться, что Кабан действительно мертв? Или он хотел, чтобы Кабан был жив, чтобы сбежал? Непонятно. Согласился на подмену трупа. Больно просто мы отделались. Или еще будет доставать? Посмотрит как со временем мы поведем себя? Да, готовиться надо будет на все. Думаю, на этом не закончилось. Башка лопается, а придумать ничего не могу. Не свихнуться бы. А может ничего и не было? Может это сон? Так размышляя, он шел посередине раскатистой дороги, поднимающейся на взгорок. С дороги! Куриные ноги! Вдруг донеслось по него. Он едва успел отскочить в сторону, как мимо него с визгом и смехом промчались санки битком набитые пацанами. Уф! – только и успел выдохнуть Гошка, как ему прямо в лоб прилетел скатанный ком снега. Попал! Да это ж Чиков! Ты, че? Разноголосо кричала отъезжающая пацанва. Эх, стервецы! Отряхивал снег он с лица и заворожено смотрел на удаляющиеся санки. Это ж, надо! Человек восемь, друг на друге! Точно в речку скатятся! Дорога перед речкой делала зигзаг, и белоснежные берега ее в этом месте, окутывали незамерзающую полынью. Как пить дать, влетят в полынью! Но пацаны есть – пацаны, и среди них всегда есть ловкий рулевой. И на этот раз, сидевший на запятках пацан резко выбросил ноги на дорогу и волочясь за ними почти на брюхе, вырулил на повороте. Санки неспешно покатили параллельно с речкой. Ну, ты, смотри! – Восхитился Гошка мастерством рулевого. И сколько он не приказывал пацанам не кататься здесь, все было напрасно. Правда на этом опасном участке редко когда что-то случалось. Все были предельно внимательны. И шофера и возчики. Еще на подходе к конторе он увидел белую шаль своей супруги и заметно заволновался. Хотел было свернуть куда-нибудь, да расценил это как позорное бегство. Скотина я, последняя, сколько мытарств доставлял Люське! – Корил он себя последними словами. Баба-то какая видная, за версту лучше всех смотрится. Да и характер сносный, это я ее вынуждаю своими подвигами скандалить. Зыркая глазами по сторонам и играя желваками скул, Гошка смело направился к кучке баб, откуда навстречу ему уже бежала Люська. Его Люська, лучше которой не было на свете! Встревоженная и раскрасневшаяся от мороза, с подернутым инеем русыми волосами, выбившихся из под шали с большими голубыми глазищами. Люська была прекрасна. Гошка вымученно заулыбался, растопырил руки и его Люська буквально влетела в его объятия. Живой? Выдохнула она, прячя лицо на его груди в отвороты полушубка. А я уж думала все – не увижу тебя больше. Не успела тогда прибежать, когда вас увозили. Только хвост воронка увидела. С войны живой пришел, а тут думаю – все! – смеялась и плакала Люська, гладя его покрасневшими руками по небритым щекам. Говорят, всех в наручниках повезли, а ты не дался. Гоша, Гоша, что теперь будет? Ты убежал? Да ты, че, ты че, моя родная? Все по закону, отпустили. Чуть было не запутали. Да не тут-то было! Гоша правда отпустили? Я ведь знаю тебя, любую преграду разрушишь – уйдешь ко мне! – заглядывала ему в глаза Люська. Вот те крест! – Отпустили! – занес он руку ко лбу. Не надо миленький, верю. Люди смотрят, – целуя его руку, шептала она. А пистолет, как же ты его потерял? Ведь не простится это дело. А-а,! – засмеялся Гошка и расстегнув полушубок, похлопал по кобуре. Люська тут же выхватила из кобуры пистолет и внимательно всмотрелась в него. Слава тебе, Господи, твой пистолет и номер сходится, затряслась она руками, втискивая пистолет в кабуру, и ослабев ногами закачалась. Люсь, Люсь ну, ты чего? Успокойся! Подхватил он жену под мышки. Остальные-то как? Что с ними будет? – слабо спросила она. А ни хрена не будет, всех на волю вытащил! Не на того напали! – уже важно пыжился Гошка. Пойдем-ка домой, покормить тебя надо. Дома бардак, разбросано все. Рылся кто-то, искали чего-то, – слабым голосом рассказывала Люська. Ребятишки-то где? Да у мамы. Каникулы ведь. С похвальным листом старшой полугодие закончил. Колька? Ну? Ах, стервец! – восторгнулся Гошка. Так это он ляпнул меня снежком, проезжая на санках в куче пацанов! Я ведь тоже такой был, – оторви да брось! – потеплел лицом он. Бережно ведя Люську. Кучки баб расступались, пропуская их, завистливо смотрели в след, – шептались: – Да куды Фроськи-то против Люськи! Так, может когда побалуется! Помните бабы, помните, как он смолоду за Люськой ухлестывал? Нет, тут не шутки! Любовь! Да, наши-то полегли на войне. Может и мы бы когда помиловались так. Проходя мимо магазина Люська подняла голову с его плеча. Гош, может чекушку взять, с устатку? Нет Люся, завязал! – мотнул он головой. По человечески жить хочу! Правда Гоша? Правда, Люся, правда! Давно над этим думаю, да все как-то идет кувырком. Пока в болоте чуть не утоп. По другому надо жить! И облапив жену, которая удивленно смотрела на него, он стал целовать ее в раскрасневшиеся щеки, приговаривая: – Ты, прости меня Люсенька, много я тебе переживаний принес!
Глава 28
Январь месяц как никакой другой месяц в году богат знаменитыми красивыми и вкусными праздниками. Это встреча Нового Года, чтимого в народе – Рождества Христова, встреча Старого Нового Года, Крещения. Яркие зимние праздники с наряженными елками с подарками! С дедом Морозом и Снегурочкой, хороводами, веселые толпы ряженых в дни колядований вносили в полуголодную жизнь того времени большой душевный подъем. Люди готовились к этим праздникам старательно и истово, хотя этих праздников не было обозначено в календарях советской эпохи. Партийные работники сбивались с ног стараясь концертами и лекциями перебить народные гуляния, связанные с религиозными праздниками. Но куда там! Затмить память былого не было никакой возможности. Хотя, официальные даты таких праздников, как 1-ое Мая, День Победы, 9 Мая, 7 ноября – народом праздновались тоже весело. День Победы – конечно был праздник особый, чтимый и не менее святой. С орденами, слезами, гуляниями, драками. – Этот праздник был особый, который родился через кровь и смерть, утверждая – Жизнь. И этот день был почти всегда выходным, нерабочим. А вот если, Рождество выпадало на воскресенье, то этот день специально делали рабочим днем. Но народу все было нипочем. Соседи и друзья собирались вечерами на застолье и гуляли до поздней ночи. Пили, плясали, прославляя Рождение Иисуса, отводили души. И если парторг будто ненароком проходил мимо избы передовика соц.соревнований, где дружно плясала компания под наяривавшую гармошку, то он обязательно был кем-то замечен и приглашался за стол. Что вы, что вы, какое застолье? Уже поздно, завтра ведь рано на работу. Да и по какому случаю веселье? Дык, день Рождения! Просим хлеба, соли отведать. Марья! Гости тут стесняются проходить! И многие руки любезно подхватывали партийного бонзу, раздевали, заталкивали за стол. Наливали штрафную, подносили, закуску. Гость машинально хлопал стакан налитый до краев (из уважения) и через пять минут, уже был не в состоянии допытаться: – у кого же день Рождения? Свой был в доску, и дружно чокался выровнявшись с обитателями застолья. Хозяйка то и дело подносила ему, то груздочки, то огурчика, и когда он порывался уйти, туманно соображая, что уже поднабрался изрядно, она смеясь, упругой грудью подталкивала его на место. Брезгуете нами, дорогой гостенечек, часто мимо проходите. А вот брагу-медовуху с прошлого года для вас держу; – все, думаю зайдете! Хитрости народной не было границ, чтобы улестить и упоить начальство. Брага-медовуха, так называемый «сибирский ерш», а если хотите точнее – «бурый медведь» – подлитая водка в брагу, делала парторга – своим рубахой – парнем. И какой-нибудь дедок из компании увидя, что «партеец» созрел для разговору, подсаживался к нему и весело поздравлял с праздником: А седни че, какой праздник? – икал партеец. Дык, Рождество Христово славили мы с тобой токо-што. Да? Ну и пусть, хорошо тут! – Ну ин и ладно. Тады, давай-ка за имянины холодненькой позвеним! Я и говорю! – За здоровье! И стакан янтарного «ерша» совсем затуманивал сознание агитатора за советскую власть. Он совсем забывал о цели своего прихода, и о своем назначении в жизни. Теперь можно было говорить с парторгом о чем угодно. Слышь Вить! – хитренько посмеивался дедок. Кады ты ишшо совсем мальцом был, мы с твоим отцом однова на Рождество Христово полмешка харчей накалядовали, – наславили, и чайник водки. Да, ну? Ей, бог! – крестился дедок. И главное, нас никто не узнал, в таком наряде мы были. Вот ты тут с нами гулеванишь, а знамо дело – партейцу вроде как не с руки в таких праздниках быть. Да, ты че дядя Игнат? Мы ж, выросли на этом, с молоком так сказать! – Чего, тут плохого? – петушился парторг. Вот я говорю! Мало ли чаво? А лучше, ежели бы тебя не узнали. Калядынщик, да калядынщик! Шуба наизнанку, морда в саже! Да с массами пообчаешься, жизню ихнюю лучше знать будешь. А я че? Я разве против общения с массами? Бабы! Марья, Евдокия! Виктор Авдеич жалаит калядовать, рядить его! Ах, ты наш хороший!, – расцеловали его бабы, оглаживая его лицо уже заранее намазанными в саже руками. Повязывали на его голову немыслемые платки, обряжали в какое-то рванье. Принесли в сумке пшено и дедок фальшиво запел: – сею, вею посеваю с Рождеством Христовым поздравляю! Не так, не так! – замахал руками парторг и довольно красивым баритоном запел. Ай, да Виктор Авдеич! Айда, по селу! На посошок налейте! И совсем обалдев от очередного возлияния шумная толпа вываливала на улицу. Тс-сс! Прикладывал он палец к губам. Только никому об этом! Знамо дело! Молчок! Могила! Хохотали до слез, до одурения и шли всей компанией к клубу, где после лекции заезжего лектора на тему: – «Религия – опиум для народа», шли обыкновенные танцы. Подурачившись там, шли по дворам, сеяли-веяли зерном, калядовали. Получали в награду, где кусок пирога, где рюмку водки. Подношения складывали в мешок, висевший на лямке у парторга. И доведя его до дома впихивали в избу, приплясывая и кривляясь: – Завтра придем к тебе на угощение, смотри, Виктор Авдеич, сколь закуски тебе накалядовали. Его мать испуганно таилась в углу, прикрыв рот платком, была верующая, но при сыне креститься боялась. А отец – старик Авдей, громыхая негнущейся ногой от ранения, победоносно и пьяно крестил толпу и возвещал: – Вернулся блудный сын в лоно родительское? А у блудного сына, измазанного сажей лицо выражало покорность и глупую усмешку, сквозь которую он только и мог прошептать: Тс-сс! Никому ни слова! И заваливался спать сидя на полу у печки. Наутро, в гараже, в очереди у магазинов, в лесосеках только и было разговоров; – как парторг праздновал Рождество Христово. Смаковали промашку парторга. Поддался соблазну выпивки. Денька два-три, он нигде не показывался, неслышно б