смотрел на окна, откуда, торчали головы его сверстников, которые завистливо провожали его на фронт. И вконец расстроившись, он опять натолкнулся на каталку с мертвым бойцом, которого везли два молоденьких солдата, в белых халатах, весело переговариваясь. Ты, че паря, в морг собрался, все под ногами путаешься? Да, пошел ты! Чертыхнулся Витька и зашагал к воротам госпиталя, доставая документы на проверку, на проходной. Сами на фронт, шагайте! А мы и без него проживем! Оглянулся он и долго смотрел на каталку, которую везли в морг два солдата. А мог бы и он, вот так прокатиться в последний путь. Или вообще бы его не нашли на поле боя. Всяко могло быть! А пусть-ка другие повоюют! А я, вот так! Мозгами шевелить надо! Чего, чего? Внимательно смотрел на него хромой сержант, проверяя документы. Ты, что, вчистую? Домой? Удивился сержант. В бумагах все написано! Разозлился Витька. Погоди минутку! – Засомневался сержант. И стал звонить по телефону: – Товарищ капитан! Тут вам посмотреть бы надо! Я не могу пропустить! Слушаюсь! И стал записывать в журнал фамилию Витьки. Пришел дежурный капитан, молча оглядел документы и Витьку. Куда-то тоже позвонил и велел пропустить. А может у нас бы при госпитале остался? Подлечился бы и снова на фронт? Вон каких ребят после тяжелых ранений возвращаем в строй, – внимательно смотрел он на него. У Витьки ходуном задрожали руки, бумаги затрепыхались и помертвев губами он страдальчески стал морщиться. Да нет, это я так! Домой, значит домой. Там тоже сейчас не сладко. Давай, счастливой дороги! И не видя перед собой ничего, Витька выскочил за проходную, перевел дух. Как назло свернуть было некуда, и он долго чувствовал на себе сверлящие взгляды офицера и двух солдат пропускного пункта. Бьюсь об заклад – объегорил комиссию этот длинный – рассуждал сержант. Артист, да и только! Может где и досталось ему, но не так, чтобы вчистую комиссовать! Ты бы Синьков язык-то попридержал! – вяло возмутился капитан, – глядя на бодро идущего солдата закончившего войну. А че, товарищ капитан, коль такие не хотят воевать через неделю сбегу на фронт. Вот научусь ходить без палочки и точка, иду к главврачу. Я тебе пойду, подлечись как надо! – пригрозил капитан и ушел в соседнее здание. А Витька наконец свернул за угол, оглянулся и зло ощерившись рубанул одной рукой по локтю, другой сжав кулаки: – Вот вам, суки, фронт! Воюйте сами! И еще быстрее зашагал к вокзалу. Размышляя; что сколько трудностей ему пришлось преодолеть, чтобы вот так свободно идти по земле. Радость распирала его грудь, но два раза, сердце тревожно екало. Патрули придирчиво осматривали документы и даже обыскивали: Извини, солдат, военное время! И в дальнейшем он уже шел не так быстро и даже не так прямо. Шевелил мозгами Витька! И все Лидка, дай ей бог здоровья! Если бы не ее справочка! – которую он сумел сохранить, не видать бы ему дороги домой. Ввел он все-таки в заблуждение врачей, показав ее. Тогда после взрыва, он отделался больше испугом. Хотя, расквасило ему нос, посекло лицо, и швырнуло в сторону. Животом он действительно упал на замерзший, ребристый ком земли, отчего имелся солидный кровоподтек ближе к паху. Даже, кажется на несколько секунд он потерял сознание. Упав рядом с разорванным в куски бойцом из своего же отделения, на которого пришлась основная сила взрыва, он был забрызган с ног до головы сгустками крови и еще чем-то. Подступивший приступ рвоты от утробных запахов развороченных внутренностей погибшего, долго мучил его, и он корчился в судорогах, отползая в сторону. Мимо бежали солдаты в белых масхалатах, потом побежала пехота. Артподготовка прекратилась, и были слышны только гранатные взрывы, да трескотня пулеметов и автоматов. Слышались смешанные крики на немецком и русском, маты, предсмертные стоны. А мимо все бежала и бежала пехота, наступая на лежащего Витьку, осклизаясь на кровяном месиве останков погибшего бойца. Потом застонали немецкие минометы, с дальних траншей, которые били по своей первой. Вот тут-то можно было погибнуть в два счета. Мины рвались не только в траншее, но и навстречу наступающим. Но бог миловал! Обстрел скоро закончился, очевидно наступающие подавили минометные точки. Но бой шел всю ночь, где-то далеко огрызались пулеметы, рвались гранаты. К утру все стихло. Витька дрожал от холода, но терпеливо лежал, смирившись с тошнотворными запахами. Присмотревшись он увидел много бугорков, это были убитые солдаты из его полка и наступавшей пехоты. Было жутко лежать среди мертвых, в холоде и в темноте. Осветительных ракет больше не было и только там, где-то у горизонта, на небе появлялись яркие всполохи. Линия обороны немцев отодвинулась туда, – сообразил он. Хотелось спать, но он помнил, что замерзнуть можно во сне и сжавшись в комок терпеливо лежал. Скорей бы кончилась ночь, с рассветом можно будет оглядеться – что и как. Винтовку он выронил еще при взрыве, она была где-то здесь, а может ее подобрал бегущий солдат, как он ни оглядывался, ее не увидел. На горизонтах чуть забрезжило рассветом. Потянуло ветерком. В траншею надо спуститься, там все-таки затишье, – подумал он. А вдруг там немец остался живой, полоснет из автомата? Он долго не решался преодолеть вал земли, выкинутой из траншеи. Вконец замерз, и поймал себя на мысли, что ему становится все равно. Несколько раз на какие-то минуты засыпал: – дергался и страшно испугавшись, просыпался. А, будь, что будет! – Наконец принял он решение и зажав в руке нож заполз на вал, внимательно заглядывая в зигзагообразную траншею. Прямо перед ним, внизу была куча тел – своих и чужих. Кто был присыпан землей от обвалившихся траншей, кто лежал в неестественной позе. Все были мертвы, угрозы для него не было. Он даже покидал комочки земли в лежащих. Никакой реакции. Он сполз вниз и вырвал из рук лежащего ничком немца автомат и покрутив его в руках, приготовился на всякий случай к обороне. Тишина. Он сел в углубление траншей держа на прицеле кучу тел и дальний конец траншеи. Сел и задремал, хотя холод пробирал его до костей. Наверное крепко и уснул. Ненадолго. И проснулся словно подброшенный пружиной, не понимая что с ним и где он. Кругом каркало воронье, усевшись на окрестные кусты и деревья. Заснешь, глаза выклюют, – испугался он. Неужто сюда никто не придет? Пострелять что-ли? Воронье улетит. А вдруг где немцы затаились, а он один? Нет, ждать надо. Главное не спать! И словно угадав его опасения, он услышал урчание машины, потом гулко бухнул винтовочный выстрел. Воронье недовольно каркая, улетело прочь. И потом на редком русском прозвучало: Ты чаво, мать твою. Ослеп, по трупам едешь? Остановь! Витька сунулся вперед к куче тел и зажмурившись вонзил нож в ногу немца, у которого ранее вырвал автомат. Лежать ему было неудобно, не хватало места для затекших в неудобной позе ног. Лежал лицом вниз, второй рукой прикасаясь к трофейному автомату. Саднящее от царапин лицо, заныло от мерзлой земли, но он терпел, прерывисто дышал и стонал. Голоса слышались где-то далеко. Никто не подходил. Потом где-то над головой, зашуршала осыпающаяся земля, и удивленный возглас возвестил: – Вот, это да! Потом свист и снова крик: Давай газетчика сюда! А через некоторое время снова возглас! – Что тут интересное? А ты посмотри, за такой материал давайка, свою фляжку! Хотя пару глотков и не жалко! Было слышно, булькание жидкости, кряканье и несколько щелчков фотоаппарата. Вот он русский характер! До последнего, немца ножом удерживал. Слушай, вроде кто-то стонет! Проверим, на то мы и посланы, – и в траншею спрыгнули двое солдат. Слушай, живой бедолага! Радостно закричал солдат, осторожно освобождая Витькину руку от ножа. Закоченел, а держится за нож! Во, дает! Витька задергался, замычал, открывая глаза и вдруг второй рукой схватил автомат. Держи его руку, перестреляет нахер нас! – Заорал солдат и плашмя упал на него, второй наступил на его руку ногой и откинул автомат в сторону. Тихо, тихо! Дружок хорош воевать! Свои мы! Свои! И стал выволакивать его из траншеи. Замерз он, смотри трясет всего. А может приступ от контузии! – рассуждали солдаты, погружая его в кузов полуторки, где уже лежали и сидели несколько раненых солдат. Прифронтовой госпиталь, находившийся в приземистом бараке в близлежащей деревне был переполнен. Раненые сидели и лежали везде, но все-таки в тепле. За углом, в разбитый взрывом сарай, складывали умерших и по ошибке привезенных мертвых бойцов, привезенных с поля боя. Витька безучастно сидел в углу коридора на полу, сонно поклевывая носом, рядом хрипел, умирая раненый в грудь нерусский солдат. Врачи не успевали оперировать, а полуторки и конные повозки все подвозили раненных. Когда подошла Витькина очередь осмотра, его перетащили в обширную палату, уложили на топчан и раздели почти догола. Над ним работало сразу две медсестры и доктор. Медсестры тампонами вытерли его лицо, шею и руки. И картина стала более веселая, нежели когда он был весь в засохшей крови. Распухший нос, синяки под глазами, говорили, что налицо сотрясение мозга. Посеченное лицо, отмытое от крови стало чище. Доктор сгибал – разгибал ноги – руки, выстукивал спину и грудь. Переломов не было. Ну, тут можно мириться, – ощупывал доктор кровоподтек на животе. К сотрясению следует добавить контузию и ушиб паховой части живота. Одевайте, его уже сегодня можно переправлять в тыловой госпиталь. Заглянув ему в глаза, доктор улыбнулся: – До свадьбы все заживет! – Витька ответно показал на свои уши. Ага, запишите, кивнул он медсестре: – частично, временно потерян слух, и резкие боли в животе, – добавил он, видя как корчится Витька и хватается за живот. Со многими раненными его отвезли на железнодорожную станцию и отвезти на Урал в тыловой госпиталь. Проходили дни недели, месяцы, уже не осталось и следа от той кошмарной ночи первого боя, а здоровье его не налаживалось. Его тошнило, и долго не раздумывая он вызывал рвоту, вспоминая развороченное нутро бойца, с кем попал под взрыв. Доктора разводили руками: – нужно время, диета, восстановление моральных и физических сил. Болезнь живота может усугублять, появление от удара внутренней грыжи, кровоизлияние. И вот когда появились такие разговоры, Витька как бы между прочим сказал: – А у меня и на гражданке грыжа была. Но я комсоргом был, коммунистом добровольно ушел на фронт. Скрыл от медкомиссии факт грыжи. И он протянул докторам сохранившуюся Лидкину справку. Ну, вот видите, диагноз подтверждается. А усугубление из-за взрыва, как утверждает больной. М-да, будем лечить. И консилиум врачей удалялся. По крупице Витька научился дурачить врачей. Вскакивал по ночам и несся в атаку на врага. Отказывался от еды, вызывал рвоту, повышал температуру тела. Лечащий врач – усатый доктор неоднократно приводил на осмотр, пожилую женщину – главврача, которая с недоверием относилась к Витькиным выкрутасам и часто сбивала с толку, неожиданно задавая разные вопросы, иногда что-то рассказывая про симуляцию. А он знал, что за симуляцию – штрафбат – чего нет страшнее на войне. Это под штыками и пулями своих конвойных, нужно лезть в самые опасные участки на передовой. Ну, думал он; – еще месяцок отдохну и хрен с ним, выпишусь, добровольно. На войну, так на войну. И так уж почти год как воюю: В разговорах врачей, он иногда улавливал; – неужели была у него сильная контузия и удар в пах, которые усугубили настолько его здоровье. Чем он мог доказать контузию? Ничем. Только своими придуманными дейс