грыжей который, с килой! Он уже привык, что ему постоянно тыкали: – не твое это место! Ну, на худой конец десятником в лесосеке еще сойдешь. А ты, все – партия и правительство!
Но очевидно, партии и правительству именно такие и были нужны, как Виктор Пантелеев. А жизнь шла своим чередом.
Глава 30
Прошел суровый январь с его красивыми и вкусными праздниками. Люди уже привыкли к зиме и приспособились к разным ее выкрутасам. Сложнее было в лесосеках, на лесоразработках. Трудно было с фуражем для лошадей, вывозивших лес, подводила часто техника из-за больших снегов и морозов. Незамерзающие родники, превращали дорогу из лесосек в сплошные снежные плывуны, замерзшие по сторонам большими ледяными глыбами. Февраль же с первых дней был ветреным и неуютным. Пятнадцать градусов при пронизывающем ветре, переносить было гораздо труднее, чем при тридцатиградусном спокойном морозе. Когда мела поземка, мелкий колючий снег, сек лицо, как будто песком. Для техники крытых ангаров не было и на таком ветру со снегом, завести машину или трактор было очень трудно. Ремонт производить было еще труднее. Люди обмораживались, жгли костры, но план давали любой ценой. Простой из-за поломок техники не оплачивался. В гараже села был один ангар – мастерская, где стояли токарные станки и ремонтировались двигатели. И все. Остальное все было под открытым небом. В один из таких дней в гараж на буксире притащили лесовоз Максима. Без промедления Максим залез под задний мост машины и стал обкалывать лед молотком, чтобы добраться до гаек. Нужен был срочный ремонт в условиях мастерской. Невдалеке стоял человек в полушубке с поднятым воротником и портфелем подмышкой и наблюдал за его действиями. Когда Максим вылез из-под машины и в кабине стал выбирать гаечные ключи, этот человек подошел к нему и спросил: – Вы, Цынгиляев Мукубен? Да, я, – повернулся к нему Максим. Следователь по особо важным делам районной прокуратуры, – Леонтьев. И он полез в нагрудный карман, очевидно за удостоверением. Не надо. Верю. Нам бы поговорить с вами надо, где-нибудь в тепле. Говорите, я вас слушаю. Небыстрый это разговор, давайте зайдем куда-нибудь от ветра. Тет-а-тет? – недоверчиво спросил Максим. Ну, вроде что-то этого. Дует тут сильно, а я знаете, немного простыл. С глазу на глаз обычно в тюрьме говорят, что уже до этого дошло? – невесело пошутил он. Нет, – поспешно замотал головой следователь. Дело тут такое, двумя словами не объяснишь. Пойдем-те, к завгару в контору, там тепло, думаю что он создаст нам такие условия. И захлопнув кабину Максим пошагал в контору. Следом пошел за ним сыщик. Постучавшись в дверь, он осторожно спросил: – Васильич, можно? Заходи, чего там стряслось? Да, вот товарищ из районной прокуратуры хочет поговорить со мной. К участковому идти далеко, а на улице холодно. Да и около участкового воронок вечно дежурит, можно неожиданно туда попасть. Ага, ты в воронок, а детей твоих я кормить буду? И какого хрена ты в гараж приперся? Лес возить надо. Задний мост полетел снимать надо. Только вот настроился, а туварищ пожелал меня видеть. Что там натворил мой шофер? – обратился завгар к полушубку. Да, вы знаете, всего несколько вопросов личного характера, весьма безопасные, уверяю вас. Но хотелось бы поговорить с ним отдельно. Точно, не увезешь никуда? – разглядывал завгар удостоверение следователя. Обещаю, не за этим я приехал. Ну, тогда ладно, вы тут беседуйте, а я в мастерские пока схожу. И завгар оглянувшись сказал: – Ты Максим, не робей, дождись меня здесь, – И вышел. Так вы Цынгиляев Мукубен, или нет? Да, да Цынгиляев, Мукубен, калмык, спец переселенец – повторил Максим пытливо глядя на него. А почему Максим? – спросил Леонтьев. Ну, среди русских так проще. Я ж в чужом монастыре. Как зовут, так и зовут. Хорошо. Согласился сыщик, – потирая озябшие руки. Тут немного надо поворошить прошлое. Кое-что я знаю, а что-то неясно. А можно мне задать вопрос, или мне уже протокол готовый подписать? Ну, зачем же? Спрашивайте что хотите, но все-таки больше вопросов буду задавать я. И думаю, именно по этому поводу вы хотели задать свой вопрос, – и он из портфеля достал треугольник письма. Только прошу вас, сядьте так легче будет разговаривать с вами. Максим стоял истуканом. С чинами НКВД и прокуратуры ему всегда приходилось разговаривать стоя. А тут- сплошная вежливость. Что-то неясно. И он присел на табурет. Сыщик пододвинул по столу треугольник письма к нему поближе; – можете развернуть и прочитать. Это вам адресовано. И Максим наконец различил на треугольнике затертую надпись карандашом: – Цынгиляеву Мукубену. У него бешено заколотилось сердце и он растеряно смотрел то на следователя, то на треугольник, на котором был знакомый почерк. Его жены. Цаган. Не ошибся ли он? Развернуть треугольник он не решался. Его руки дрожали, не слушались. Наконец, он развернул большой пожелтелый лист бумаги, который был сплошь исписан бисерным почерком его жены. Его Цаган. Его глаза затуманились, он плохо видел.
Прости, меня! – были первые ее слова. Дорогой мой, Мукубен! Любимый! Мне нет прощения! Я не сохранила наших деток. До 50-го года они были со мной, прошли все горе и беды, которые нам выпали. Я искала тебя всегда. Делала запросы. Все без пользы. Нас поселили в Шумихе под Канском. Жили в бараках, работала в лесосеках. По Божьему Проведению я чувствовала, что ты где-то недалеко. И два раза с детками убегала в Манский район. Меня возвращали. Разлучали с детьми. Находила. Весной 50-го, с помощью добрых людей, снова ушла из Канска, и к осени добрались мы почти до Нарвы. Жили по лесам, фермам. Продвигались в основном ночью. Начались дожди, а впереди большая река Мана, мост через которую только в Нарве. Жили у реки, в шалаше. Промокла, простыла, большая температура. Дети все время ухаживали за мной. Потом ничего не помню. Наверно я умирала. Но почему-то как сквозь сон слышала плач своих детей и голоса мужчины и женщины, говоривших как-то по странному. Через сколько дней, я не знаю, но сознание вернулось ко мне. Сил не было, но я уже не таясь стала кричать, звать на помощь. Подошли двое мужчин, один толстый, другой высокий. Долго разглядывали меня, потом напоили и покормили, и посоветовали молчать. Сказали, что меня ищет милиция. А где мои дети они знают, помогут дойти туда. Обманули они меня и привели куда-то в совсем заброшенное место. Тайга, глухомань, кругом болото. Лучше бы мне тогда умереть, чем идти с ними. Это оказались обыкновенные бандиты, загубившие не одну молодую женщину, которых они потом топили в болоте. Подобное ждет и меня. Я здесь на цепи как собака. Вижу иногда старуху и девку – вроде русские. Среди них немая калмычка. Я разжалобила девку и она мне шепнула, что дети наши могут быть в далеком таежном поселении – у людей старой веры, это где-то в Белогорье, у Лысой горы, Ближе к Саянам. Там староверческий скит. Может быть к тебе попадет это письмо, хотя трудно в это поверить. Пишу я тебе уже целую неделю это письмо, тайком. Может быть каким-то чудом найдет на тебя Просветление и ты найдешь наших деток. И Будда, Царь Богов поможет тебе в этом. Из разговоров я поняла, что место где я нахожусь, называется Погорелое или Горелое. Тайник, где меня держат завален поленницами дров. Вижу какой-то странный барак из старых и новых построек. Недалеко высокая гора, с какой-то высокой каланчой наверху как сказала мне девка, барак – это их моленная, и когда-то тоже был скитом. О, хархен (О, Боже)! За что мы так наказаны? Мы и так терпеливо сносили все твои испытания. Мукубен, прошу тебя! Ищи наших де…
На недописанном слове письмо заканчивалось. Или сломался карандаш, или на этом была закончена жизнь писавшей это письмо. Максим перечитывал и перечитывал письмо, сквозь застилающие глаза слезы. Потом закрыл лицо руками и долго так сидел, качаясь из стороны в сторону. Какой же я дурак! Все верил на чудо, что мне принесут ответ на мои запросы. Бежать надо было в Канск! Бежать! Ведь Цаган бежала! По тайге, с детьми! А я закон исполнял! Дурак, дурак! Колотил он кулаками по столу. Следователь стоял у печки и молча смотрел в окно. Ну, что можешь сказать по этому письму, Максим? А то, что я загубил своих детей и жену! – Ну, ну, ну! Погоди! Во – первых неясно, твоя ли жена писала это письмо? Моя, моя! Цаган. Но ее имени нет в письме. Письмо недописано, или сломался карандаш, или… – замотал головой Максим. Возможно, – протянул сыщик. Так же нет имени детей и сколько их? Да, нету, не успела она написать, что-то случилось, – уже спокойнее говорил Максим. А я ведь видел поленницу дров в Горелой балке, и даже что-то чувствовал там подозрительное. Не догадался посмотреть. Ты думаешь, именно там ее держали бандиты? Там, там! Ладно, Давай, так поразмышляем. Ты посмотри, письмо-то написано на каком уровне? Вы хотите сказать на недосягаемом уровне для калмыков? Да, нет, нет! Смутился сыщик. Это ее уровень, моей жены. Она историк, московский педагогический закончила. Среди калмыков есть умные и грамотные люди. Только их сравняли с дерьмом! Ладно. Идем дальше, – засопел сыщик. Твою фамилию на листе, мог написать другой человек. Вот этого не могло быть! – возразил Максим. Моя фамилия и имя редкие, и за свою жизнь я встретил только одного человека с такой фамилией и то там, дома. Древнего старика. М-да! Могло быть и так, что это была твоя жена. Запросы были о ее побегах. Это я уж тебе, раскрываю недозволенные секреты. Но еще и такое может быть – жена и дети твои могут быть живы. Правда? – подскочил Максим. Не исключено. Были случаи, когда староверы подбирали заблудившихся в лесу детей и уводили к себе, подчиняя их своей религии. Пусть хоть что исповедуют, только бы были живы, мои Деля и Кирсан! – в отчаянии выкрикнул Максим. Да, староверов, становится все меньше и они любым способом стараются наполнить свои ряды. Если уж попали они к ним, то будь спокоен будут живы, – сказал сыщик. А где эта Лысая гора, в Белогорье? Далеко? Судя по всему – добрая сотня километров будет. Но на карте она не обозначена, я смотрел. Единственно кто ее может знать, так это бывалые таежники – охотники. В какую хоть сторону смотреть и молиться с надеждой? – сокрушенно застонал Максим. Ну, ну, – замялся следователь, – это куда-то вверх по Мане, к ее началу. Там на добрую сотню – две километров нет никаких поселений. Давай, вернемся в Горелую балку? Кое-какие пояснения нужны. Допустим, барак-скит в горелой балке тот самый, который видела твоя жена. А немая калмычка? Ты видел ее? Знал. Быстро спросил следователь и уставился на Максима. Он выдержал его взгляд, крепче сжал зубы и почувствовал, что сейчас ему предстоит пройтись по лезвию ножа. Можно и порезаться. Немую калмычку видел, но знать не знал. А когда видел? В лесосеке видел давно, может год назад, может больше. Она то появлялась, то пропадала надолго. Разговаривал с ней? А как с немыми разговаривают? Определенными движениями рук и мимикой лица. А я их не знаю. Кивну головой, да и дальше, вроде как поздоровался. И все. Ее нет уж давно, – заглянул следователь куда-то в бумагу. Она могла убежать с поселения? Наверное могла. Моя жена ведь убегала, хотя непросто было с детьми. А я дурак, сидел здесь ждал. Вот и дождался и Максим тронул, лист-письмо. А Ты убежать можешь? Мог бы и я! Да теперь зачем? Все мое теперь со мной, где-то здесь. И все-таки, что ты думаешь исходя из письма? Ничего не знаю. – пожал плечами Максим. Дядя Церен скажет более точно. А кто это? Летом – пастух Орешенский