Это тебя, что ли тетка за Пантюху потрошить будут? Да кому ты нужна? – Вылез из очереди веселый Пашка – сучкоруб, с бутылкой водки в руке. Ты бы хоть в теле была, а то сухая как лучина. Прикоснешься к тебе и будешь весь в занозах. И облапив Буланиху свободной рукой, он повлек ее за собой. Тьфу, на тебе! Охальник! Не трожь честную женщину! – отбивалась она. Да, живой будет твой Витек, сам отвозил его с плотбища в больницу! Пашка ушел, а Буланиха вернулась к прежней кучке баб и затараторила: – вот так есть! На плотбище работает Пашка, вот и подстроил. А скоко разов он Вите угрожал и даже с колом гонялся за ним. Да, да, помним переглядывались бабы. Виноватого теперь найти – раз плюнуть! Буланиха переместилась куда-то дальше. А че, Пантюха живой, спросила какая-то новая баба. Да, живой, ногу говорят токо обрезали. Рассудком вроде тронулся, а так – ничего! Во, дают! Завизжала где-то в конце очереди Валька – маркировщица. Да я ж его сама обнаружила под бревнами, при мне его в больницу отвозили. А после работы, в больницу сбегала, только что оттуда. Очередь лавиной прихлынула к Вальке. Вот и стою последняя поэтому. Валюша, давай наперед становись, пустим. Сказывай! Ну, че, живой будет Виктор Авдеевич? Операцию ноги сделали, шибко поломана оказалась. Головное сотрясение мозга, руку тоже забинтовали, сломана. Охраняют его! Ишь, ты, диверсия стало быть! – выдохнул кто-то. Ну, слава богу! Хоть он и зануда, а пусть живет! – заключили бабы. А ты, че туда бегала? Да, люблю я его подлеца, а он на меня ноль внимания! Заплакала Валька и закрыла лицо руками. Вон, оно как! А теперь Валюша, он будет твой! Хромой, побитый, но твой! Ходи, ходи к нему! У Вальки жених теперь будет хромой и киластый! – выкрикнул кто-то из пацанов. Ах, ты, сученок! – Кинулась Валька за ним. Бабы смеялись. Валька вернулась назад. Если бы не пацан Зойкин, конечно была бы Вити смерть. Он нас созвал на помощь, видел как его заваливало. Вот тебе и шаромыга безродный, детдомовщина! Рассуждали вокруг. Вишь пацан-то жалостный, парторг-то все в детдом его отправлял. Другой бы озлобился. Бабы, бабы! Пашку – то заломали к воронку повели! А где Буланиха? А нету ее тут уже. Она уж возле конторы. Бабы, при Маруське ни слова! Стукачка она. Как где что случится, тут же энкэвэдэшникам сообщает. Сучка, тощая! Вишь, ее даже не трогают за спекуляцию водкой. К толпе подошел участковый и поискав кого-то глазами, поманил к себе Вальку. Та, вспыхнув стала выдираться оттуда. Че, дядя Гоша? И до меня очередь дошла? – Испуганно залепетала девка. Да, не бойся, собираем всех, кто был на месте аварии. Ты, Чиков, девку-то в обиду не дай. Присланных надо пошевелить, а то невиновных загребут, а виноватые гулять на свободе останутся. Нормально все будет, – отмахивался он. Хлеб не провороньте, вон уже везут! – весело кивнул он назад. Толпа хлынула ближе к магазину и спрессовалась в непролазную очередь, напрочь забыв о сногшибательном случае. Хлеб – серьезней всех дел и новостей. Из конторы выскочил красный от волнения литовец – Альгис и подталкиваемый сзади солдатом НКВД напрвился к воронку. Дверь воронка была закрыта, там что-то глухо гремело. Из-за воронка вышел солдат с автоматом и остановил подошедших: – Подождите! Буквально через минуту дверь открылась и из воронка вывалился Пашка с опухшей щекой и взлохмаченный. Чего толкаешься? Обернулся он на выпрыгнувшего лейтенанта с пистолетом. В контору иди, иди! Проводи его! – кивнул он своему солдату. Че бутылку – то отобрали? Иди, иди, наглотаешься еще! Мне домой надо к детишкам! В конторе подпишешь бумагу и пойдешь, – крикнул вдогонку лейтенант. Ну, а ты чего стоишь? Давай влезай! – кивнул он литовцу. Да я сам могу возить, вон мой лесовоз. На чужих не люблю кататься. Ну, хорош дурака валять! – подтолкнул его сзади солдат. Литовец напружинился и подталкивая его второй раз солдат наткнулся на него как на каменную стену. Слушай, начальник, меня только что допрашивали в конторе. Ну, там одно, а здесь другое. Солдат продолжал толкать его к лесенке. Слушай, во мне сто двадцать килограмм чистого веса, а в тебе половина моего. Надорвешься! И литовец шутя подхватил солдата подмышки и поставил в проем двери воронка. Не вздумай убежать! Выдвигал из-за спины солдат автомат. Зачем бежать? Давай теперь руку, помогай! Солдат протянул руку литовцу, тот дернул ее и солдатик вылетел на утоптанный снег, с горем пополам удержавшись на ногах. Альгис медведем влез в воронок, следом зашел лейтенант и закрыл дверь. В воронке сидело двое военных в полушубках. Тускло горела лампочка. Лейтенант сел на лавку, положил планшет на колени, с листом бумаги и карандашом. Садись, напротив, – буркнул он. Лейтенант, спрашивая анкетные данные, записывал. Когда был на месте обвала штабеля? Не был там. А кто увозил парторга в больницу? Не знаю. А говорят – литовец. Литовцев много здесь. Человек пять шоферов. За что ты угрожал парторгу? Не было такого. А как ты обрушил штабель? Сегодня около штабелей и на плотбищах, и в лесосеках я не был. Вчера утром меня отправили с длинномером досок в райцентр. Там и ночевал, оттуда только что вернулся. Сидевший к нему ближе чернявый охранник пододвинулся ближе и сунул ему в ухо пистолет. Литовец съежился, зажмурился и спросил: – можно вопрос? Вопросы здесь задаю я, – уставился на него лейтенант. Это поможет вам разобраться. Давай! – хмуро ответил лейтенант и махнул кистью руки. Чернявый отвел пистолет в сторону. Тут у меня в нагрудном кармане, документы на репатриацию – издалека тыкал он пальцем на свою грудь. И тут же подписанная характеристика нашим парторгом. Вот для меня оформили командировку в райцентр, где я попутно в НКВД снялся с учета депортированных. На днях меня должны отправить в Москву по запросу министерства строительства СССР. Я инженер – мостостроитель. Я вас информирую, чтобы вы не ошиблись в своих действиях. Наступила пауза. Покажите. Литовец извлек из кармана толстую пачку бумаг, завернутую в газету. Лейтенант долго читал бумагу, потом ткнул в тонкий прозрачный лист: – Что это? Мост через Енисей. А это? Это мост через Вашу Ману. А кто разрешил? Совесть. Страну восстанавливать надо. Память о себе хочу оставить, – подарю местным властям. Крепко сжав зубы, лейтенант сложил бумаги вместе и не глядя сунул их в руку литовца. Идите! Куда? – растерянно спросил тот. Ну, куда, домой, на работу, или куда вы ехали? Чернявый отодвинулся на прежнее место и убрал пистолет. Альгис аккуратно собрал бумаги и никак не мог затолкать их в карман, дрожащими руками. Так и не сумев положить бумаги в нагрудный карман, он сунул их в карман брюк и тяжело вывалился из воронка, отдуваясь и вытирая пот со лба. С какой-то кривой улыбкой он подошел к очереди и полусогнувшись в поклоне хрипло попросил: – Без сдачи, бутылку водки, а? Давай, давай, милый! Смотри как выжали человека! – расступились бабы. Взяв бутылку, водки он шаркающей походкой пошел за угол, на ходу выбивая ладошкой пробку. Еще не дойдя до угла, он сунул горлышко в рот и жадно забулькал содержимым, все выше и выше задирая голову. Во, дает! Почти без передыха выдул! Неслись восторженные возгласы из очереди. Выдуешь, коль на волосок от гибели побывал! Он же непьющий! Иди, ты! Точно! А литовец, не допив самую малость, тяжело вздохнул, помотал головой и все также стоя спиной к толпе прямой рукой протянул бутылку назад, чувствуя, что там ее ждут. И верно. Ее тут же подхватил конторский кочегар – Ленька – выпивоха и засеменил за угол: – спасибо, дружок! – только он и успел сказать. А литовец прихватив горсть снега с забора вытер им лицо и обретя уже осмысленный взгляд подошел опять к очереди. Альгис, как на лесовоз сядешь пьяный? Спрашивали бабы. А он весело отвечал: – А не сяду я больше за руль. Пусть он стоит памятником на площади. Уезжаю я завтра. Спасибо, вам, за все люди! Куда уезжаешь – то? Москва запросила. Не нашла во мне грехов. Ишь, ты! Человек-то стало быть с башкой, важный, а заперли к нам, в глушь. Ты, бы хлебушка в дорожку бы взял, без очереди пропустим! Нет, спасибо! Как это, у вас, у русских? Сыт по горло! Так? И он резанул по своей шее ребром ладони. Ну, не обессудь! Кричали бабы. А мужики, покуривавшие в сторонке дополняли: – мы сразу заметили, что он башковитый. Мосты-то через Баджейку в таежном, в Моховом, в Кедровом – его рук дело. После работы сядет на бульдозер и давай хлысты через речку улаживать. А раньше-то там в половодье и не проедешь. Да все листвяги укладывали, а листвяг – сам знаешь, сто лет в сырости пролежит. А парторг все бегал, орал, самовольность, без приказа, мол хозяйничаешь. А он тычет на застрявший на речке лесовоз и ему взамен: – Вот он тоже застрял без приказа, заставь его приказом вылезти оттуда. Не вылезет без бульдозера. А я вот, хлыстов навез, бревна поперек навожу и хоть на карете проезжай. Спецпереселенец Мажукас! Знайте свое место! Хорошо! Как скажете! Не-е, башка Альгис, жалко что уезжает. Не скажи, пусть едет, там где-то больше пользы даст. А тут че? Лес мы и сами дадим скоко надо. Прошло несколько дней, но энкэвэдэшники приезжали на плотбище и на место обрушевшегося штабеля каждый день, допрашивали многократно очевидцев аварии. Все обходили, рассматривали. Обнаружили и проволоку, привязанную к бревнам, рухнувшим на речку. Речка, поплескала наледью денек другой и замерзла причудливыми наплывами льда, не желая показывать свою утробу в трескучие морозы. Так что по ней в местах пролома можно было ходить уже без опаски. Сыщики добрались и до косогора с ельником. В последние дни снегопадов не было, и отчетливо виднелись все следы оставленные посетителями. Рваной канавой шли следы, убегавших от страха перед Пантюхой, пацанов Петьки и Васьки. В густом ельнике была обнаружена стоянка – засада, откуда точно по прямой линии просматривался аварийный штабель. А главное, к крепкой елке была привязана проволока и рядом с ней валялся длинный обломок березовой жерди с намотанной на нем проволокой. Рычаг, – как определили сыщики, с помощью которого раскачалось бревно для падения. Но подпорки? Значит они были выбиты заранее, ночью и бревно удерживалось натянутой проволокой? На честном слове. Ожидая своей минуты и жертвы. Значит здесь было установлено длительное дежурство? Судя по многочисленным окуркам, охапкам веток, на которых сидели, дежурили не один день? А мастер утверждал, что подпорки проверял каждый день – вранье? Возможно. Метели, снежные заносы могли создавать впечатление, что подпорки есть? Могли. А натянутая проволока? А ее снизу не было видно. А сверху только вороны летали. Почему пацаны не видели, играя на штабелях? Во первых они по штабелям сверху, по глубокому снегу лазили редко, больше прятались с торцов бревен между рядами. А еще первый штабель – громадный, высокий, виден отовсюду, наверх залезешь – взрослые увидят, прогонят. А рядом старая, заброшенная линия с обрывками проводов. Кто там сильно чего замечал? Висят да и висят. А главное, с места управления аварией, стоянки – засады, уходил лыжный след через гору, и приходил в село уже с другой стороны. Значит, обрушился штабель, человек быстро на лыжи, и быстрым ходом дальше в лес, а потом в село, но с другой стороны. Может уже и без лыж. По пути где-то их спрятал от людских глаз. А потом лениво зашел в магазин купить махорки. Алиби? Стопроцентное. Сыщики сбились с ног, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь. Аккуратные разговоры – допросы. Пантюхи ни к чему не привели. Он ничего не помнил и только блаженно улыбался. Очевидно, предсказания баб в очередях, что у него не все ладно с головой – оправдывались. Валька – маркировщица – засомневалась в искренности своей любви к нему. А че, вон какую красоту наводили на него белые фетровые валенки, да рысья шапка. А будет ли он теперь носить фетровые валенки, – они все в крови? А шапку вообще не нашли, она где-то затерялась под штабелем. Вообщем, любовь девичья – как порох. Пых – и нету! А через два дня Пантюху увезли в районную больницу. А потом –то, в Красноярск увезут, дур