у, то такой трактор сзади был увешан проволочными корзинами с древесной чурочкой. Это было его горючее-топливо. Засыпали новую партию – поехали дальше. Кончилась чурочка – наруби помельче дров и вперед! Поэтому и возили трактористы всегда с собой топор и пилу. Леса вокруг полно. Сибирь. Тайга. Ну, а для производства чурочки были специальные места, куда подвозились бревна, и из них пилились кругляши – блины, которые потом кололи на чурочку. Все вручную. Бензопилы и электропилы появились позже в пятидесятые годы. Чурочки нужно было много, чтобы обеспечить топливом многочисленные ЧТЗ – деловито ползающих в лесосеках по вывозке леса. Славились эти неприхотливые трактора ЧТЗ – детище Челябинского тракторного завода, которые помогли выиграть войну, другой –то техники не было. Как и знаменитые автомобили – полуторки, которые навечно застыли на пьедесталах, наряду с танком Т-34. Это на них войска докатили до Берлина. Да, к концу войны, появились по ленд-лизу союзному договору американские студеббекеры – высокие грузовозы. Но куда им было – капризным машинам с нашими непролазными дорогами? С полуторками они не могли соперничать! И после войны, приказано было все студебеккеры почистить, помыть, покрасить, смазать и железнодорожными составами отправить во Владивосток. Для отправки назад в Америку. Разрушенная страна нуждалась в технике. Но надо было и выполнять договор с Америкой. Выполняли. Почищенные, обновленные машины, покатили на Восток. А американцы, воскликнув: – О кей! Подогнали плавучие прессы и все возвращенные студебеккеры спрессовали в метталом и отвезли домой на переплавку. Странно? Можно сказать – подло. Как и тянули с открытием второго фронта во время Великой Отечественной. Все выжидали: – кто же первый истечет кровью? Россия или Германия. И уже когда советские войска стали добивать врага в его логове – хватились, как бы не лишиться хорошего куска трофейного пирога. При дележке Германии. Только тогда открыли второй западный фронт. Странно? Очень даже! А советская страна медленно поднималась из разрухи с помощью старой техники – ЧТЗ, полуторок, Зисов. А чтобы обеспечить газогенераторные машины и трактора – топливом – чурочкой, содержался для этого большой штат рабочих. Чурочку пилили в основном женщины из спецпереселенцев: – калмычки, литовки, эстонки, полячки, украинки – бендеровки, финки. Все те, кто попал под железную метлу высылки из родных мест во время войны. Степень вины каждого при высылке, им никто не объяснял. Приказано – сделано. В морозы, снегопады, метели работать было невозможно, но работали. Был план – любой ценой! Даешь стране лес! Давали. Хорошо, если бригадир был человеком, то как-то можно было жить и работать. А ведь были и скоты, которые не позволяли ни у костра погреться, ни подложить под ноги хвойных веток. Тогда жизнь пильщиков и кольщиков чурочки была хуже скотской. Весеннее – летняя пора Сибири тоже свойственна и жарой, и проливными дождями. Но самое страшное – мошкара и комары, тысячами летавшая вокруг потных тел в жару. Отбиться от них не было никаких средств. Если в морозы девки и бабы закутывались в немыслимое тряпье, то в жару хотелось раздеться до нижнего белья. А какое оно у них было в те времена, можно было лишь догадываться. Отмахиваться от гнуса тоже не было никакой возможности. Обеими руками нужно было тянуть пилу или держать топор при колке чурочки. Рядом постоянно были разложены костры – дымокуры из сырых веток, от которых слезились глаза, болела голова, разрывал на части грудь – удушливый кашель. Пильщицы чурочки были обожжены солнцем, искусаны комарами и мошкарой. Оголенные части тела и лицо были сплошь в расчесанных ранах, долго не заживали. А тут еще бригадир не дающий ни минуты отдыха, точно надсмотрщик прохаживался невдалеке – гнилозубый Колька Сопатый. Он то и дело подходил к пильщицам и похотливо похлопывал их по спинам постоянно покрикивал: – Давай, давай девоньки, зарабатывай себе свободу! Те бабы, которые были замордованы до предела, им было уже все равно, что он с ними не выделывал, отводя в недалекие кусты. Им от него было какое-то послабление. А те, которые не соглашались на его разгульные игры в кустах, им жилось хуже некуда. Постоянные придирки, незасчитывание нормы, а главное – работа плохим инструментом. Инструмент выдавал бригадир, и люди пилили пилой с поломанными и затупленными зубьями! Более смелые девки и бабы не хотели мириться с таким издевательством, а более тихие выбивались из сил, глотая жгучие слезы, молчали. Пойдешь жаловаться – будет еще хуже. Часто инструмент просто пропадал, это расценивалось как хищение соцсобственности, а простои в работе – саботаж. Выдумки на издевательства у бывшего зека, в недавнем простого сучкоруба и неожиданно ставшего бригадиром, хватало на троих. Бригадиром он стал неожиданно и довольно просто. В знак благодарности и поощрения, за то, что вытащил старшего мастера из-под обрушевшегося дерева. Дерево он пордпилил сам, замаскировал подпил и ждал удобного случая, когда появится там кто – нибудь из начальства. Злополучная сосна росла почти вплотную к скале, из-под которой бил родник и звонким ручейком в бежал кусты. Сюда охотно приходили пить воду, все кому не лень, а особенно в обеденный перерыв. Обратная сторона скалы была обычным бугром полого спускающаяся в другую разлогу. Обойди скалу подальше, заверни на бугор и ты наверху этой скалы, и как на ладони видишь все работы ведущиеся в этой части лесосеки. Сосна, растущая у родника одиноко торчала у скалы, оставшись каким-то чудом не спиленная при валке леса в этой части. Осталась да и осталась. Мало ли осталось деревьев в неудобных местах? Так и останутся они до других времен, потому что полно леса в более удобных местах. А эта уже с полгода стоит подпиленная, на честном слове, возвышаясь над скалой –бугром метра на два-три. Ждет своего часа. Сопатый много раз примеривался к ней и сообразил. Верхушку сосны он привязал проволокой за сук лежащий прямо на бугре, и закидал травой и мхом. Заранее притащил сюда жердину с рогатулиной. Все было наготове. Сосна упасть с подпила не могла, наверху удерживала ее макушку проволока, от ветра она была защищена скалой. Здесь было даже красиво. Скала, родник, сосна, вокруг кусты. Рабочие иногда даже здесь отдыхали, обедали. Одно, что нарушало лесную красоту это то, что после обедов вокруг валялись обрывки газет, в ямках ручейка белыми червями плавали вермишелины. В один прекрасный день, пришедшие к роднику приятно удивились: Родник был обложен камешками, русло ручейка очищено, и из самого родника торчал желобок из жести, с которого еще веселей журчала вода. Теперь не надо было совать бутылку из-под молока в родник, взмучивая его, или чашку из-под вермишели. Подставляй, наберай воды, выплескивай в сторону. А главное, в сторонке имелось кострище обложенное камнями, где были сожжены все обрывки газет и мусор. Мусорница. Кто ж это порядок навел? Дивились рабочие. Дык, Колька – сучкоруб! Этот Сопатый? Гнилозубый? Ну, стало быть он. Вот тебе и Сопатый! Дивились бабы – пильщицы. По-хозяйски обустроил! Несмотри, что такой. Коньком всего этого благоустройства на кусте раскачивалась картонка с надписью углем: – Суки ручей не засоряйть! Перестарался Сопатый в своем рвении благоустройства. Табличку скоро сожгли с мусором, но какое-то действие она вызымела: меньше стали мусорить у родника. Его авторитет поднялся. Работая невдалеке по обрубке сучьев с хлыстов, Сопатый часто поглядывал на скалу, в сотый раз примеряясь, откуда незаметно пройти на скалу, чтобы прихлопнуть свою жертву. Собственно ему было все равно, кого он будет губить и спасать. Ему нужно было привлечь к себе внимание. Ему надо было показать себя в лучшем свете, а то все: – Сопатый, да гнилозубый, сучкоруб, бывший зек. И вот в жаркий июльский вечер, работа в лесосеке уже заканчивалась, к роднику томимый жаждой поднимался старший мастер – Гришка Калягин. Рабочие уже почти все столпились внизу плотбища, куда должна была придти за ними дежурная машина и привезти вторую смену. Ага, вот, он случай! – учащенно забилось сердце у Сопатого. В это время он находился далеко ото всех, не в поле зрения кого-нибудь. Спрятав в кустах топор, он прошел дальше, где по руслу набравшего силу ручья, росла Черемуха. Тяжелые грозди ее уже побурели, но она еще была не спелая. И выискивая более спелые ягоды Колька, просто наломал веток и усевшись у куста поедал черемуху прямо с косточками. Ягода была вяжущей, терпкой, язык еле ворочался во рту. Крутя головой по сторонам, он вдруг увидел мастера, и припал сразу к земле, хотя тот не мог его заметить из-за дальности расстояния и кустов. Не успею забежать на бугор! – Гришка напьется и уйдет! – расстроился Сопатый. Но на его радость, мастер не доходя метров двадцать до родника, вдруг сел на землю и стал разуваться. Ага, ногу натер портянкой или что-то попало в сапог. Переабуется и точно пойдет к роднику. Сопатый ползком отполз подальше и стремглав кинулся в обход к бугру. Здесь его уже видеть вообще не мог никто. Что есть силы, он кинулся вверх. И задыхаясь забежал на верх бугра – скалы. Среди высокого кустарника его видеть не могли, ни снизу, ни со сторон. Схватившись за куст, он осторожно подошел почти к краю скалы. Успею? Мелькнуло у него в мозгах. Гришка подходил к роднику. Лихорадочно трясясь руками, он распутал проволоку и выхватил из куста приготовленную жердину. От волнения сердце выскакивало из груди. А ну, как не выйдет, да разузнают об этом? А-а, была – не была! И схватившись опять за куст он снова глянул вниз. Мастер уже подошел к родничку, оглядывал плотбище, лежащее внизу, с толпой рабочих, чему-то засмеялся и сняв кепку стал шумно умываться, подставляя ладони под желобок. Пора! – решил Сопатый, – щас воду начнет пить! Схватив жердину покрепче, он рогатулину ее упер в ствол макушки сосны и стал медленно давить. Ствол сосны податливо стал отходить от обрыва и Сопатый еле успел удержать жердину в руках и отдернуть ее от быстро уходящей от него сосны. Сунув жердину на прежнее место, он схватился за куст и мельком увидел согнутую фигуру мастера, пившего воду, тут же скрывшегося под шумно упавшей сосной. Бля! Неужто насмерть накрыло? – Испугался Сопатый, пустившийся бежать обратным путем. Пробегая мимо черемухового куста, он схватил несколько веток, сломанных им же и прибежал к месту трагедии. Мастера нигде не было, родник не журчал, даже место было как-то неузнаваемо. Присмотревшись он увидел на земле распростертое тело мастера. Толстые сучки и густая хвоя скрывали всю ужасную картину случившегося. Бросив ветки черемухи на видное место, Сопатый затрясся от страха и тыча рукой в сосну, другую приложил ко рту и закричал: Э! Э-э-э! Му-жи-ки! Тут как раз подошла дежурка, с рабочими вечерней смены. Пока они высаживались, другие садились, докричаться до них было невозможно. По-мо-ги-те! Истошно орал он и даже кинулся бежать к ним, но потом одумался и пришел вновь к упавшей сосне. Внизу наконец, услышали его вопли и даже отъезжающая машина остановилась. Помогите! Еще сильней разнесся крик, и Сопатый увидел, как лавина людей кинулась бежать вверх, к нему. Выпрыгивали рабочие и из дежурки. Колька яростно обламывал густые ветки сосны, мешавшие добраться до поверженного мастера. Изодрав в клочья рубаху и исцарапав лицо и руки, он наконец добрался до него. Сбросив насыпавшуюся хвою с его лица, он увидел ст