руйку крови из носа. Ноги были придавлены довольно сильно толстым сучком и как Колька не жилился, приподнять сук не удавалось. Входя в задуманную роль, он непрерывно кричал, призывая людей на помощь. Изредка он поглядывал в сторону бегущих, и они уже были недалеко, но звать на помощь продолжал. Че, орешь, чаво случилось? – Задыхаясь спросил первый прибежавший мужик. Во! Человека завалило! Продолжал поднимать Сопатый сосну. Мужики, скорей сосну поднимать надо! Кажись Гришку – мастера завалило? Подбежавшие мужики стали галдеть: – дык как жа, ведь стояла лесина! И Гришка видели – шел. Мать Вашу! Скорей человека спасать надо! А вы рассусоливаете! Краснея от натуги, крыл их матом Сопатый. Знамо дело, выручать надо Гришку! И толпа приподняла сосну и Гришка был вытащен на свободу. Живой главное, а че кровушкой умылся, ничаво отойдет! Давайка водичкой обрызнем его. Кто-то сунул Гришке, фляжку в рот и кадык его запрыгал. Пьет! Живой будет! Сопатый снял свою изодранную рубаху и намочив ее где-то в углублении разрушенного ручья, стал обтирать ею лицо и шею мастера. Гришка открыл глаза, устало выдохнул и попытавшись сесть, сморщился и заохал. Нога! Взвыл он. На багровом опухшем колене были кровоточящие ссадины и оно походило скорее на грязный большой мяч. Да, сустав, братцы дело серьезное, – произнес кто-то. Гришка, Гриша, где еще болит? – Допытывался дотошный мужиченка. Водки бы ему пару глотков, быстрей отойдет от беспамятства, – видя как Гришка опять стал безразличным ко всему. Голову-то задело маленько, кровь из носа вишь, была. Ты, впрямь как хирург – усмехались мужики. Хирург ни хирург, а в войну тысячи раненых и мертвых через мои руки прошли. Медбратом был, так что и с передовой раненых бывало волочил. Ишь, ты стало быть соображение есть, а мы думали ты просто Мизгирь и все! Давай, давай тащим его быстрей к машине, может у шофера водка есть. Сразу оживет, проверенное дело, и везите его в больницу прямиком. А ты че, подсобил бы? Да, я ж тут, в барак пойду. Слышь, Мизгирь дело прошлое, ты такой маленький безвредный, за что сюда попал? К нам на поселение? О, милые, сначала был штрафбат, потом зона, а уже потом сюда. Трибунал чудом оставил в живых, в штрафбат сначала сунули. И как не лез на передовой под пули, не ранило. Так и война закончилась – ни царапины. Ну, досиживал в зоне под Тайшетом, сюда очередь пришла. Так, легче, легче, тащите! Гришка стонал и скрипел зубами. Ну, а за что все-таки? Не унимались мужики. Да капитана хлопнул, к немцам перебегал, причем наповал. Раненных разведчиков отбивали, ну, значит мы свою подмогу из санитаров организовали. Послали и меня. Тащим значит, раненных, уже в нейтральной полосе были, ближе к нашим, смотрю в ложбинке к немцам кто-то ползет. А тут немчура огонь бешенный ведет, башки от земли не поднять. Подмогу всю и скосили, только двое раненных разведчиков осталось. Одного из них я тащу, очередью ему ноги прошило. В сознании он был, тычу ему: – Гляди, сдается наш перебежчик, из ложбинки высовывается, руки поднял, белой тряпкой машет. Там перестали стрелять. Он что-то кричал, выскочил из укрытия, побежал. Тут я его из трофейного автомата и положил. Капитаном сука, оказался. А тут стрельба снова началась, неразбериха. Да когда капитан бежал, то в одной руке была тряпка, в другой, планшет. Документы значит какие-то хотел передать. Тыкал все в планшетку. Ну, дотащил я раненого, доложил о происшествии. Послали туда новых разведчиков, чтобы этого перебежчика хоть и мертвого притащить, да и второго раненного доставить. Притащили, значит. Только оба мертвые, доставленные оказались. Капитан чистенький оказался. Ни планшетки, ни документов своих, ни белой тряпки. Все утащили немцы. Заодно и пристрелили и раненного бойца. Ну, меня значит особый отдел и стал раскручивать. Че, да как, да почему? Свидетелей нет. Как? А этот, которого ты тащил? А в госпиталь куда-то сразу увезли и вроде когда его допрашивали сказал: – в беспамятстве был, ничего не видел, не помню. Ну, и сука! Лучше бы ты и его пристрелил! Нельзя, раненый он был. Вот как и сейчас Григорий Павлович. Че с него возмешь? – раненый человек. Че-то помнит, че-то нет. Его крестный теперь – Колька, – ткнул он в Сопатого. А как с ним обойдутся, пока никому неведомо. Ты это о чем? Да об том милый, об том. Сосна-то милый подпилена заранее была. Вот и ухнула на человека. Да подпил старый, потемнелый уже, я тоже смотрел! Встрял другой мужик. Как у нас бывает, пилили, да не допилили, обед привезли. А потом или забыли, или на другое место вальщиков послали. Вот и стояла до сих пор лесина. Ты, падла, брось под меня копать! Ощерился Сопатый на Мизгиря. Если бы я черемуху не жрал в той ложбинке, лежал бы мастер до сих пор там. Во, гля! И Колька высунул коричневый в черемуховом налете язык. Да, не Колька, каюк бы Гришке! Загалдели мужики. Тем более сегодня нас на соседнюю делянку направляли. А там другой ручей, к этому роднику и не поднялись бы. Так, так, осторожней кладите на пол! Неизвестно че там у него со спиной? Гришка открыл глаза. Кто меня вытащил? – слабо спросил он. Да, вот если бы не Колька Сопатый, кто знает Гриша, сколько бы тебе лежать под сосной. Слава богу, оклемался. Магарыч с тебя Гриша, сват али даже брат тебе Колька теперь. Спасибо, слабо улыбнулся мастер и снова закрыл глаза. В больницу, в больницу его сразу! Напутствовал отъезжающих бригадир вечерней смены. А Колька с Мизгирем еще долго о чем-то разговаривали. Рабочие разошлись по своим местам и скоро привычно завизжали пилы, зарокотали трактора. Через неделю новый мастер назначил бригадиром участка пильщиц чурочки – Кольку Сопатого. Удивились все, больше всех – сам Колька. Вот и прохаживался он теперь среди работающих пильщиц, помахивая веточкой, отгоняя комаров, похлопывая по своим плечам. Щурясь от постоянного дыма курившихся костров, с прилипшим к губе окурком «Беломор – канала. Махорочные самокрутки он теперь не курил. А че ему «Беломор» – то не курить, да водку не жрать? Каждая пильщица отвалит ему пол – сотни в получку да еще и в кустах их помнет. И им хорошо – норму поставит и ему неплохо. А кто честным хочет быть впроголодь у него работают, рассуждали сучкорубы. А Колька гоголем ходил между пильщиц, намечая себе очередную жертву. Почти все клеилось у него, и на вид он стал справней и сытней, и одежда стала приличная. Споткнулся он в своих домоганиях на паре пильщиц – литовке Альбине и калмычке Байсе. Если литовка была высокой и сильной, то калмычка была хрупкая и маленькая. Вот в такой паре они и пилили бревна на чурочки. Сильная и слабая. К чести Альбины, она всячески опекала Байсу. Тянула и толкала пилу, чтобы помочь ей. Распиленные «блины» колола топором сама. Сопатый первоначально долго издалека наблюдал за ними. Потом стал подходить все ближе и ближе. Стал заигрывать, хамить. Девки молча пилили, поглядывая друг на друга. Потом стал похлопывать Альбину по оголенным в жару плечам. Та терпела. Но когда он сунул руку из-за ее спины к ней на грудь и хихикая стал мять ее, тут произошло нечто неожиданное. БАйса стыдливо опустила глаза и как-то не заметила, как Альбина резко двинула локтем Сопатого в живот, и тот опрокинулся на спину. Скорчившись он катался по земле, засыпанной опилками, стонал и охал. Альбина как ни в чем не бывало тянула пилу и приказала по-калмыцки зажмурившейся и скорчившейся напарнице: – Пили, все сэн, сэн! (хорошо, хорошо!). Лабас, лабас! (Добро, добро!) – закивала калмычка, отвечая по-литовски. Ну, сучки, сдохнете у меня с голода! Брак ваша работа, не приму больше ни одной чурочки! Больше он к ним не подходил, выдал тупую пилу и изредка поглядывал на них издалека. Как же они будут пилить? Альбина сама точила и разводила пилу. А «бракованную», чурочку как определил Сопатый, увезла на другой участок трактористка – Катька и он теперь гадал: Как же подать наряд на них, и что может вытворить Катька? С ней связываться он не хотел. А тут еще эта лошадь – Альбина. Калмычку надо обработать. А как? И вот он подкараулил, когда Альбина рубила чурочку, а БАйса довольно далеко ушла в кусты и оглядываясь захотел присесть. Тут ее и накрыл сзади Сопатый, заткнув рот потной рукой, а потом ее же платком, сдернув с головы. БАйса сжалась в комок, с ужасом взирая на гнилозубого врага своего, который сопя пытался снять с нее брезентовые штаны. Снимай! – хрипел он и яростно дергал ее за пояс, сплетенный из крепкой веревки, завязанный на хитроумный узел. Одной ручищей он держал за спиной ее заломленные маленькие руки, другой дергал за пояс, изредка бухая кулачищем по ее животу. БАйса юлой вертелась под ним, мотая головой и наконец, вырвав руки вцепилась ему в волосы. Она задыхалась, выбиваясь из сил, корчилась от боли в животе. Сука, убью! Развяжи узел! Совсем озверел Сопатый и потащил ее за руки дальше в кусты.Альбина заметив долгое отсутствие Байсы, встревожилась и не выпуская топора из рук, пошла искать ее. Зайдя дальше в кусты она несколько мгновений стояла в немом оцепенении, видя клубок катающихся тел. Кляп изо рта БАйса успела вытащить. И как дикая кусалась и шипела. Брезентовые штаны Сопатый все-таки сорвал с нее. На ней болтались какие-то отрепья нижнего белья. Штаны Сопатого тоже были спущены до колен и оттуда торчал набрякший окровавленный его член. Сопатый без разбору пинал калмычку и она откатываясь в сторону от каждого пинка, не успевала вскочить на ноги. Я тебе сука, покусаюсь, я тебе поцарапаюсь! И он опустился на колени, наваливаясь на Айсу. В это время, подскочившая Альбина со всего высокого своего роста долбанула насильника обухом топора по затылку. Тот молча клюнул носом в землю, придавив своим телом жертву. БАйса расширенными глазами смотрела на Альбину и на топор в ее руках. Наконец она выдралась из-под обмякшего тела Сопатого и закаталась по траве в судорогах. Ее сотрясала сильнейшая рвота. Альбина уселась на валежину и тупо смотрела на бездыханного врага. Потом она встала подобрала коробок спичек, оброненный очевидно Сопатым. Тягуче поглядела на него, лежащего с оголенным задом, облепленным уже десятками комаров. Около окровавленного затылка весело жужжали откуда ни возьмись зеленые мухи. Альбину замутило, она пошатнулась, но нашла в себе силы, подошла к БАйсе, протянула ей руку. Давай, вставай пошли! БАйса всхлипывала, пугливо озиралась, торопясь одевая штаны. Платок подбери, сгодится! Распоряжалась Альбина. Все. Теперь у нас с тобой начинается другая жизнь. Мы свободны! Мэн, Мэн! (да,да!) лепетала калмычка, кивая головой и зазглядывая ей в глаза. Альбина взяла ее за руку как маленькую девочку, в другой руке держала топор. Так они и шагнули в глубь тайги. Больше их в лесосеке и в селе никогда никто не видел. А Сопатого нашли через двое суток распухшего и посинелого, облепленного комарьем и мухами. Большого расследования не было. Прибили бывшего зека. Знать были грехи. Сбежавших девок тоже особенно не искали. Объявятся к зиме. Жить-то надо будет где-то. Много кого убивали, много кто сбегал. Удивлением не было. Но на всякий случай, участковый оформил розыск. Так-то ни одна комиссия не узнает, сколько людей у него на участке. Мертвыми оформлять их не удобно. Трупов их никто не видел. А вот если их поймают где-то в чужих местах, да они сознаются, что из Орешного, тогда жди неприятностей. А так сбежали, ну и черт с ними! Главное – заявить. Например с Сопатым все – просто. Есть труп-человек в наличии. Хоть живой, хоть мертвый. Почему умер? А расследуйте, если надо! Личность-то никудышна