ки дурят. А ты иди куда собрался. Удачи тебе! Спасибо! Тревожное чувство, совершенной какой-то подлости охватило его душу. Хотя ни кого он не предал, ничьих денег не получал. Просто сумел вырвать свое. И то наверное не все. Прошлых лет отпуска остались пропащими. А тут надо! Ой, как надо! Зашел в избу и тревожное настроение враз улетучилось. Ребятишки чинно сидели за столиком и побрякивали ложками. Дядя Мукубен, быстрей, тебя ждем! Ты откуда такого всего взял? Не украл? Нет, дорогие мои – не украл! Заработал. В отпуск пошел, вот и заплатили. А покажи куда пошел, ну этот отпуск? Это, ребята, несколько дней, когда не нужно ходить на работу. Ура! Мы тоже хотим в отпуск, чтобы вкусную еду давали. Ну, вы еще подрастите до отпусков, а сейчас будем есть. Руки мыли? Все наперебой кинулись мыть руки, по очереди поливали на руки Мукубену. Ели картошку с селедкой, пили чай с пряниками и с сахаром. Консервные банки и три плитки шоколада, пока не трогали. На другой раз решили. Значит дали все-таки отпуск? – спросил старик. С горем пополам, дали – задумчиво жевал Максим. Дядя Церен, мне к лесникам надо сходить. Днем они на работе, а сейчас самое время, вечер. К Егору пойдешь? К нему. А ты его знаешь? А как же! Коров в лесу пасу. Всех знаю. И как-то корову лечил. Хороший мужик. Привет ему передавай. Хорошо. Максим стал одеваться. Возьмика, вот рукавицы, а то твои мазутом засалены, не греют совсем. А где взял? Сам сшил. У соседей овчинка была, валялась можно сказать. Им сшил и вот тебе. Спасибо. Было часов семь вечера, но мороз уже чувствовался крепко. Ветра не было. Хрустел снег под ногами. Дом Егора был далековат, на другой стороне села. На яростный лай цепного пса и маленькой лохматой собаченки, вышел Колька, в наброшенной на плечи фуфайке, и разогнал собак. Подойдя ближе, он узнал Максима. О, гости к нам! А мы с отцом только о тебе говорили. Значит, легок на помине, так у вас говорят? Так, давай, заходи! – махнул Колька перевязанной рукой. Болит? – осведомился Максим, живо вспомнив случай в бане. Да, уже лучше! Бегаю уже по лесу. – Засмеялся он. Дрова пока трудно рубить. А так, чихня! Можно терпеть. Вот как бывает Коля! Не было бы тебя на болоте тогда, не встретились бы сегодня. Не скажи. Максим! Не вырулил бы ты тогда в сторону, а ехал бы прямо, как Чиков приказал, – каюк бы всем был. А ты выручил. И было время спасаться. Так что вытаскивая тебя, я уже спасенный тобой, отрабатывал долг. Да, ладно тебе! Зашли в избу. За большим столом сидели два пацана и девочка, делали уроки. Большая керосиновая лампа висела над столом, на крючке, свисающим с потолка. Давай, давай. Проходи! – Колька почти вталкивал дальше Максима. Мам! Это Максим, который спас нас у болота. Максим засмущался, закивал головой: – Здрасте, здрасте! Здраствуй, дорогой! – поклонилась ему пожилая женщина. Дай, бог тебе здоровья! – закрестилась она. Егор, Егор! У нас гость! Давай, его сюда! Послышался из-за перегородки мужской голос. Ребятишки во все глаза смотрели на Максима. Колька буквально содрал с Максима фуфайку и шапку. Давай, пошли к бате! За перегородкой стояла широкая кровать с горкой подушек. В углу, на столе стояла горящая лампа и около стола на низеньком табурете сидел Егор, и чинил валенок. Он встал навстречу вошедшим и протянул обе руки к Максиму. Вот ты какой герой! Спасибо, за сына! Да, что вы? Не Николай бы, не стоять бы мне сейчас здесь. Это хорошо, когда один за одного. Николай, наверное в подвал нырнуть надо? Погоди, батя, человек по делу. Не до браги. Хотя за чаем, хлебом – солью разговор можно вести. Вы извините, я сыт. А сейчас совет ваш мне нужен. И Максим сначала сбивчиво, потом увереннее изложил суть поиска детей. Прочитал некоторые выдержки из письма Цаган. Вот и пришел я за вашим советом, а может быть и за помощью. Катерина советовала обратиться к вам. Все уставились на Егора. А жена его, стоявшая в проеме дверей перегородки, приказала: – Думай, Егор! Ну, что ж, мил – человек, за опасное дело ты взялся. И не помочь тебе нельзя. И помочь как? Бывал я в тех местах. Скажу, – гиблое место. Кто ходил туда или сгиб, или там остался. Редко кто вернулся. А вы? – вырвалось у Максима. Я? Мой случай особый, один из тысячи. А Трофим? И Максим рассказал про киргизкого мужика. Если бы не он, я бы наверное и не пришел к вам. От него же я узнал основное подтверждение о своих детях. Да, все так. Повезло ему. Он прирожденный таежник, я тоже родился в этих краях. Тайгу знаю как свои пять пальцев и то бывает ошибаюсь. Вон Кольша тоже родился тут и вырос, а вишь, обмишурился, ткнул он на его руку. Щас бы взять бы, да проводить тебя до тех мест, да куды на калеченных войной ногах? Далеко не уйду. Так, на десяток километров вокруг дома еще бегаю по лесу. И Кольша на беду руку еще не залечил. Хоть и хорохорится, что уже ниче. А бывал я в Селиверстовском скиту. Бывал. Все как на ладони помню. Агафонька-то моя оттель, Кольшина мать. Максим раскрыв рот смотрел на женщину, вытирающую фартуком глаза. Вы оттуда? Оттуда, милый, оттуда. Родилась там. Да не знала всю жизнь ни матушки своей, ни батюшки. Так уж жизнь обошлась со мной. Извините, – Максиму стало неловко. Да ты-то в чем виноват? Как вспомню горькую свою жизнь – душа замирает. А теперь детки твои, такоже, ежели они там. Ох, горе! Всплеснула она руками. Ну, будя, будя! Подошел к ней Егор и обнял. Оттель вытащил ее. Влюбился одним словом. Ушел я на охоту да и заблудился, и оказался в тех краях. Вижу девка молодая, красивая ягоды собирает. Ну и я такой же! Приглянулись друг дружке. Ну, значит я за ней, а она мне говорит: – вот до ручья – твоя свобода. А дальше цепи и невзгода. Пошто? – говорю. А она всего не говорит, а токо намекает, что нельзя мне дальше – смертно будет. Ежели люба я тебе, – говорит, послушай, придет время уйдем мы отсель, а пока за ручей не заходи. Запретная зона, стало быть. Ну, неделю ходил я терпел, все в округе изучал. Узнал, что это скит староверческий. Тайно сохранялся, встречались с ней. Еду мне приносила. Кержаки – староверы, ее единоверцы, учуяли уже что-то неладное, стали выслеживать тропы, на дерева заглядывали. Неделя уж прошла, как я тайно там обретался. Ну, думаю, хватит, надо уж и за ручьем разузнать, чего там есть. И разузнал. Несколько десятков метров прошел и угодил в яму с кольями. Ловкий я был, успел ухватиться рукой за корень. Да сверху рысь на загорбок мне прыгнула. Но маху дала. На плечах вещьмешок был, в него в основном вкогтилась. Но на шее и лице отметину оставила. Чуть кровью не изошел. Великой тайной было у кержаков, что у них на охране скита рыси находились. Неловко видно было рыси висеть на моем мешке, она и шмякнулась на колья. Корень возьми и оборвись, я за ней следом. Токо не на колья, а на нее, вроде как на подстилку. Ушибся токо, слетел с нее на дно меж кольями. Рысь шипит со смертью борется. Везде кровища, где ее, где моя. Огляделся, вижу – сверху кто-то наклоняется, веревку спущает. Вытянула меня наверх Агаша. Спасла. Долго потом лечила меня в тайге спрятанного. А к зиме мы убежали сюда. Прятали долго мы ее от людей, да кержаки все одно прознали. Сожгли дом наш новый, уж Кольша у нас народился. Мальцом совсем был. Лопнуло мое терпение. Спрятал я их у родни и пошел к Фролу. Он ведь тут кержачьим балом правит. Все они одной веревкой связаны. Укараулил когда у них праздничный молебен был, и староверы со всех скитов приходят вроде как гонцами, ну вот при такой куче людей под ружьем заставил отречься от Агафьи, отпустить стало быть ее от своей веры. А в его дом и подворье так просто не проберешься. Дом – крепость. И одни собаки чего стоят. Молча на куски порвут. Не лают они у него, только хрипят. Так до сих пор и не распознал я секрета, почему у него такие собаки. Ни у кого таких нет. Больше недели ходил я скрытно, лазил на деревья, соображал как попасть к нему в дом. Сообразил. Наловил маленьких зайчат и пустил их за ограду. Ну, а ограда у него сами видели, высоченная. Пока собаки зайчат гоняли в одной стороне двора, я быстро на другую сторону к бане. Ну, вы в бане-то побывали, знаете. Дверь там хитро захлопывается. Раскрыл дверь настежь, к ручке веревку привязал и за забор другой конец ее выбросил. В дверях за ножку зайчонка привязал, чтобы на улицу он мог всего метра на два высунуться. Сижу, на заборе, жду. Ну, значит собаки кончили гонять тех зайчат, пошли по всему подворью. Слышу возвращаются сюда тройка псов, хрипят. Меня учуяли. Луна светит, вижу хорошо. Кинул я к бане последнего зайчонка, они за ним, враз слопали, прости меня Господи, да и того привязанного учуяли. Он в баню, они за ним. Я за веревку – дерг! Захлопнулась дверь! Слышу рычат, хрипят но в западне. А двери, да ставень на окошке, сами видели: – кувалдой не разобьешь. Ну и пошел я смело в избу к Фролу. На коленях стоят молятся, крестятся двуперстно. Фрол стоит, библию читает. Все в иконах, свечи чуть горят, душно, людно. А он в белой холщевой рубахе, в таких же исподнях. Бородища-во! До пояса. Глаза впавшие – истинно праведник божий с виду. Агафья перекрестилась тремя перстами и молча ушла к печке. А я еще как заходил в сени на жбан с керосином наткнулся. Взял его держу, потом на пол поставил. Ружье наперевес держу. Да как заору: – а ну, молись последний раз! Мордами вниз! Сожгу, перестреляю! Отрекитесь от моей Агафьи! И не трожьте больше меня. Слышу вопли бабьи: – Батюшка, отец родной, прочти молитву на отречение от веры нашей – беглянки Агафьи, рабы божьей! Застыл от удивленияФрол, библия выпала из рук. И все заглядывается за спину мне. Где, мол, собаки его, как это я зашел? Пнул я жбан, керосин по полу полился. Зарыдали бабы еще сильней и тогда Фрол прочитал какую-то молитву и стал крестить меня двуперстно: – Бог с вами, живите с миром. Пощади и нас грешных, не вводи себя в смертный грех! А потом, помедлил и спросил: – А как ты вошел в моленную избу скрозь верную охрану – псов моих? Не сотворил ли ты греха тяжкого, убивства смертного? Не сотворяй ты и кержаки твои грехов против нас, а я сохранил жизни твоих псов. В бане они сидят! Свят, свят! Закрестился старик. Иди, с богом! Не будет боле гонений твоей семье. И точно. Как бабка пошептала. С тех пор мирно живем. Не друзьями, конечно, но терпимо. Это вот я тебе сказывал, чтобы ты имел представление к каким людям идешь. Ну, и тогда, когда они клялись, обещали, что трогать больше меня не будут, просили и меня: – чтобы в тот скит я больше не ходил и никого не водил. Обещал. Ну сам-то я туда не пойду, а рассказать – рассказал. И помогу, чем смогу. Спасибо, дядя Егор, – закивал Максим. Ну, а теперь давай обмозговывать, что и как? В тяжелое дело ты, парень ввязался. Летом сподручнее было бы. А зимой, по снегам, да по морозам, идти в неизвестность – гибельное дело. Зимой все приметы снегами спрятаны. Сколько туда километров? Напрямки под сотню будет. А пойдешь-то вилять туда-сюда, еще полсотни нагребешь, как не боле. На лыжах-то ходил? Ходил и неплохо. До войны и во время войны. Тут лыжи другие будут – сохатинки короткие с палкой толкачем. С горки ее межу ног, сел верхом и скатился. На горку снова между ног, только уже толкаешься, лезешь вперед. Не ходил на таких? Нет, дядя Егор, не ходил. Ниче. Эту науку быстро одолеешь. Дадим лыжи. Чего с ружьем? У нас нет свободного. Как забрали тогда у Кольши, с этим Кабаном, так и до сих пор не отдали. Ружье будет, а точнее обрез. – А не секрет, кто дает? Максим замялся. Ну, нельзя так нельзя, не сказывай. Да вообще-то, наверное не секрет, одной веревкой связаны по Горелой балке, да болоту. Думаю и вам не с руки, кому-то об этом рассказывать. Правильно