Еще до избушки можно дойти без опаски, а дальше уж очень трудно пройти, то ямы с кольями начинаются, то самострелы на тропах стоят, то рысь на загорбок прыгнет. Это вот там где-то и есть потайные шурфы по добыче золота. И вот роют шурфы, а земли – каменьев нигде не видно. Обычно у берегов речек устраивают их. Пустую породу мелко дробят и в речку спущают, водой уносится. Умно придумано. Кого определяют на работу в подземелье – все, не видать им боле света. Старуха Секлетеиха варит из трав взвар какой-то, дают им вместо чая. Люди становятся покорными. Им все равно, чего с ними делают. А куда девается добытое золотишко? – спросил Колька. А это Феофан знает, да Аникей. Доходили слухи, что Аникей раз в месяц на лошадке выезжает из скита и его не бывало три-четыре дня. Отвозил что-то, куда-то. Ежели даже золото они добывали, то скрывали места добычи, и Аникей сам вывозил его за охранную зону рысями. Вот у нас висит тарелка – радиво, слушаем, узнаем новости хорошие и плохие. А там ведь нет этого радива, а разные вести мирские были известны. А может они собственную радиостанцию имели? На золото обменяли с американцами? Те прилетят в Саяны, заберут золотишко и взамен чего хошь дадут. Кольша, ты про мериканцев-то не шибко ляскай зубами, а то подгребут, опомниться не успеешь. Батя, ну мы меж собой, дома. Ребятишки спят. Некому подслушать. Мам, я че думаю: – Из нижней одежды надо бы Максиму чего найти. В запас взять. Да, сама уж думала. И Агафья взяв лампу со стола пошла с ней за кровать, где стоял большой сундук. Она долго вздыхала, выбирая одежду, потом приложила к лицу, затряслась в тихих рыданиях. Вот Игнаши уж скоко годов нет, а одежа цела, берегу. Не вернется, уж мой, сыночек! Война, будь она проклята! И подойдя к Кольке, сунула ему в руки. Сам отдашь, а то без слез не смогу я сама. Чего расстраивать в дорогу человека? Хорошо, мам, спасибо. Это ему спасибо, что ты живой. И она опустилась на край сундука застыла в горьких воспоминаниях о погибшем сыне. Подошел Егор, украдкой махнул Кольке рукой, тот вышел за перегородку. Ну, че ты, милая будя сердце надрывать! И подняв крышку сундука стал закрывать. Давай отдыхать будем. Агафья покорно стала стелить постель. Вскоре в их половине погас свет.
Хотя был поздний вечер, Максиму спать не хотелось. Он бодро шагал по хрустящему снегу, окрыленный вестями от лесников. Над чем он мучился долгое время и не знал даже с чего начать – вдруг неожиданно разрешилось сразу. Он понимал, что основные трудности впереди, и как их преодолеть он еще не знает. Но все складывается в лучшую сторону. Слава тебе, Боже, не отвернулся ты от меня в нужную минуту! Чувствовал он как укрепляется в нем уверенность в правильности его дел. Поглядывая сквозь легкий морозный туман на мерцающее звездами небо, он впервые ощутил в себе неизмеримый прилив радости – в необходимости Жизни. Душа его ликовала. Он найдет детей, он преодолеет все препятствия! А Цаган? Не знаю, не знаю! Не хочется верить в худшее. Но ее образ, ее Любовь помогут ему! Он это знал. И диша полной грудью, морозным воздухом, он словно летел на крыльях. А куда я спешу? Такому взволнованному, радостному домой нельзя. Разбужу ребятишек. Да и дядя Церен не поймет меня. Успокоиться надо. Хотя и хорошее начало, а до победы еще далеко. Так что стоп! Остыть! – приказал себе Максим. А куда идти? К Прокопычу! Наверняка уж давно вернулся из лесосеки. Ружье взять, если не передумал дать. А если передумал, то завтра целый день будет на поиски его. Вот это будет правильно! И сам не заметил того, что уже давно идет в сторону избы Прокопыча. На удачу окна избы его были освещены. Поздновато правда, да надо! Собаченка тявкнула несколько раз и замолкла, не желая покидать свою конуру. Максим подошел к крыльцу и через кухонное окно, не слишком замороженное увидел Прокопыча и еще какого-то мужика в нижней рубахе. Гость у него. Удобно ли? А покрой нижней рубахи военный, – забеспокоился Максим. А-а, будь, что будет! И наглея от собственной смелости он легко забарабанил пальцами по стеклу. Прокопыч, это Максим! Лошадку смотреть будем? Как ее грыжа? Прокопыч сунул бородатую голову к стеклу и недовольный ответил: – А позднее не мог придти? Да только из лесосеки приехал! Ну, коль так, то ладно, раз уж пришел. И сказав что-то гостю, он вылез из-за стола. Гость дернулся тоже выходить, но старик положил ему руку на плечо, а другой рукой вылил остатки водки в стакан: – Сиди, я мигом, выпей с устатку! Максим отодвинувшись от окна понаблюдал еще за гостем. Тот подняв стакан на уровень глаз посмотрел на него и помедлив секунду другую выпил. Пободался головой и ткнув вилкой в чашку с грибами, стал закусывать. Потом вытащив папиросу, закурил, вглядываясь куда-то к топящейся печке. Загремел засов и вышел Прокопыч, бурча: – Принесло на ночь глядя. А фонарь-то не смог вздуть, а лампу гостю оставил. Из органов товарищ ночует. Завсегда останавливается у меня. Хороший человек! И старик ткнул Максима локтем. Дык может кобылку прирезать? Грыжа-то на брюхе шишкой нет-нет да и выскочит. Посмотрим сейчас. Посмотрим. Да че увидишь-то в темноте? – забурчал он. Грыжу-то не глазами находят, а руками, – засмеялся Максим. А я и не стал кобылку на конюшню отгонять, как знал, что ты придешь. Ну, че, дверь из стайки поширше откроем будет видно? Будет. А где надо спичкой чиркнем. И только зашли к кобылке, хрумкающей сено, старик подвинулся ближе к Максиму и зашептал: – ты поглядывай, кабы гость не вышел, а я тебе всю амуницию выдам. У Егора-то был? Был. Сказывал чего? Да, спасибо. Поди и про меня чево говорил? Да нет. Говорил, знаю. Токо ты прости меня, старый я ужо. Не хочу в скитские дела вмешиваться. Вот подмогну чем смогу и, храни тебя бог! Че грыжа-то есть, нет? Вдруг заговорил он громко, впихивая Максиму в руки патронташ. Вот под куфайку подвяжи. Синие патроны дробь-картечь, красные-жаканы. Максим быстро приладил его на поясе. Старик сунулся к двери, выглянул и опять возвестил громко: – Ты, щупай, щупай ладнее, жалко ведь кобылку! И быстро ушел к морде кобылы, порылся в яслях и из-под сена вытащил, тяжелый сверток, обмотанный тонкой тряпкой. Сунь его подмышку, да под пояс. Максим занервничал, увидя, как распахнулись сени и на крыльцо вышел мужик, в наброшенном на плечи полушубке. Без шапки. Он стоял и оглядывал звездное небо, попыхивая папиросой. Максим никак не мог заправить обрез под пояс штанов, мешал патронташ. Наконец это ему удалось и застегнув фуфайку, трясущимися руками, он положил ладонь на брюхо лошади. Вот, что Прокопыч, дай кобылке отдохнуть месяцок, все наладится – нарочно громко сказал он. Ты думаешь? Только возов тяжелых не вози на ней. Лошадка еще послужит тебе! Вышел из стайки Максим и снегом вытер руки. Ага, а то я думаю, – жалко забивать хорошую лошадку. Ну, спасибо тебе. А ты эвон, вниз иди, этой тропинкой, сподручнее тебе будет. Видя как с крыльца сходит гость, забеспокоился старик. Ну, я пошел, а то уж поздно, свернул влево Максим, стараясь не встретиться с идущим навстречу гостем. Здрасте! Крикнул он на ходу и ходко пошел вниз. Здорово! – буркнул вышедший и гулко освободив живот от напряжения, сосредоточенно зажурчал в снег, вырисовывая в нем щели горячей мочой. Прокопыч шумно закрывал двери стайки и выйдя из загона удивился: – Ты, тут? Облегчаешься? Угу. Ну, пошли в избу. Холодает. Максим ушел? Вон, вниз чешет. Молодой, ходко идет. А кто это? Я ж тебе говорил, Никанор Аникеич! Эх, сколько тебе говорить, что я по паспорту Николай Александрович! – недовольно возразил ему гость. Это по пачпорту, а перед богом – Никанор Аникеич! Знавал, знавал я твоего деда! Ух, страшной силы человек. Горбатый правда. А лучшего рысятника нет во всей Сибири. Под сотню лет ему уж поди! А жив, говорят еще. Че со своим прошлым никак не можешь расстаться? – Поди в скит еще похаживаешь? – в подполье залезешь, да двуперстно помолишься? – ехидничал гость. Нет, бога чту, и молиться молюсь, а креститься – хоть так крестись, хоть так, все одно рука одинаково подымается! – Ишь, мудрено отвечаешь! – раздевался гость, покачиваясь на ногах. А как же! Уже глупить нет времени и бога менять поздно. А имячко с коим народился и вовсе не след менять. Ну, Прокопыч, я вынужден был отречься и поменять имя – в органах все-таки работаю. Член партии. А там морду заодно не меняют? Ну, ты это брось! Кто приходил-то, ты так и не ответил? Шпиен на явку приходил! – захохотал старик. Да, калмык сосланный, в лошадях разбирается, прививки помогает лошадкам делать. Платишь ему? Како там? Кады требуху, ноги, головы, от забитых, бракованных лошадок отдам. Он и этому рад. Детей полна изба. Если че там не так, или он не захочет тебе помогать за так, ты только намекни, скручу в бараний рог. Ну, знамо. Ты ж у нас геройский парень, похлопал его по плечу старик. Спать давай, стаскивал он с гостя валенки. Спать давай, герой с дырой! Да, родителев не забывай. Грешно это. Да, помню, помню! – размазывал слезы по лицу вконец опьяневший энкэвэдэшник. Да нельзя мне! Вот так будет лучше! – помог он гостю завалиться на топчан и загасил лампу. Потом зашел за перегородку, где в углу висела старинная икона, занавешанная пестрой шторкой, опустился на колени и стал шептать молитву: – Отче наш, иже еси на небеси! – кланялся и крестился старик. Лунный свет слабо освещал этот угол и было не понять, как крестился раб божий – двуперстно или трехперстно?
А Максим убыстряя шаги, был уже далеко от избы Прокопыча с непрошенным гостем. Далеко он был и от своей избенки. Сделав полукруг он принял решение не идти домой, а вернуться к лесникам. Точнее не совсем к ним, а даже чуть дальше их. Чувствуя как холодит бок обрез, спрятанный под фуфайкой, Максим принял решение не рисковать собой и не тащить оружие не только в свою избу, но даже на свое подворье. Будет завтра вечером идти к лесникам с котомкой за плечами и вдруг навстречу – воронок или тот же гость Прокопыча? Наверняка захотят проверить, что в мешке? Да и самого общупают. Найдут обрез – все. Десяток лет тюрьмы, как не больше по полной программе. А не будет оружия, отговорка проста: ну, припозднился иду в Баджей или Муртук, к знакомым, заночую. Зайца, говорят много там, петли поставлю. В отпуске тем более, на день уйти из села на 5 или 10 километров, не наказуемо. Пусть роются в мешке. Не найдут ничего. Пусть проверяют даже и дома. Скажу своим – на зайца охотиться пошел. А обрез занесу –ка подальше от греха, в лес на пути своего завтрашнего отхода. Максим знал, что за домом лесников, в разлоге ведущей в лес, заготавливались березовые дрова для школы и больницы. Это километрах в двух от Колькиного дома. Дрова занесенные снегом стояли громадными квадратами поленниц, и их вывозили на лошадях по мере надобности. Миновав дом лесников, где уже не было света в окнах, Максим быстро дошел до нужного места. Походив по рядам начатых поленниц, он принял решение спрятать обрез и патронташ в самой дальней поленнице. Обойдя ее по глубокому снегу, несколько раз и посбивав снег в нескольких местах, он нарушил чистоту снежного покрытия, чтобы было непонятно, что же здесь делали, а если что-то прятали, то где? Вынув несколько поленьев в середине поленницы, он засунул далеко в пустоту обрез и патронташ. И снова заложил дровами. Заметил место тайника, и накидав снега на поленья в разных местах. Удовлетворенно огляделся вокруг. Светила луна, и следов тайника не было видно. Фу! – выдохнул он с чувством облегчения и быстро пошел назад. Хотелось от радости петь! На душе было прекрас