но! По селу изредка увязывались за ним собаки. Да иногда, гулко лопался лед на речке. От мороза. Шуршали – хрустели его валенки о снег. Вот и все ночные звуки, таежного села, погруженного в сон. Подойдя к своей избе, он заглянул в окошко через незамерзшую щель и увидел Бадмая, дремавшего у печки. Старик был спокоен и очевидно ждал его. Эх, припозднился, уже наверное за полночь, – забеспокоился Максим и тихонько побарабанил пальцем по стеклу. Пришлось несколько раз постучать, прежде чем старик услышал его. Он встал, подошел к окну, долго всматривался, потом пошел в сени. Чи, Мукубен?(Ты, Мукубен?). Би,би, авх Церен! (Я,я, дядя Церен!). Открылась дверь. Ух! Киитн! – (Ух, холодно!) – передернул плечами старик, запирая дверь. Чай пить будешь? Нет, нет, спать! Был где надо? Был, все узнал. Егор с сыном и их матерью помогут. Ружье, лыжи и все что надо дадут. Завтра вечером, когда потемнеет уйду к ним, и рано утром они обещали проводить меня километров на десять в тайгу, уже в нужное направление. Старик кивал головой. Пойдешь, внимательным будь. Найдешь своих детей. Долго там будешь. Максим уже без удивления смотрел на старика, верил ему. Дядя Церен, ребятишкам скажешь, что на охоту в лес, зайцев ушел ловить. Пусть ждут, надеятся. И я буду ждать, молиться! – смахнул с щеки слезу старик. Ты, живой главное будь, на все соглашайся ради детей своих, а там время покажет. Хорошо, дядя Церен. Ты вот деньги спрячь подальше, вот еще тебе оставлю, вам надолго, месяца на два хватит, продукты кой-какие есть. Береги пацанов. О том, что я ухожу в скит, в Заманье. Знает Катерина, Прокопыч – завхоз конного двора, Трофим из Кирзы, охотник с которым мы в воронок попали, еле спаслись. Лесники, я уже говорил тебе и участковый Георгий Иванович. Гошка, Чиков? Да. Дядя Церен! К этим людям, если будет совсем плохо обращайся за помощью. Помогут. А так никому не говори. Ушел да и ушел на охоту. Может заблудился. Дров вам хватит на эту зиму, а дальше видно будет. Ладно, давай спать будем. И подложив в печку дров старик, лег на свой топчан. Максим тоже лег, но сон долго не приходил к нему. Потом неожиданно быстро крепко заснул. Проснулся по гаражному гудку. По привычке. Полежав минутку другую, бодро вскочил и одевшись, шепнул старику поднявшего голову: – дров пойду нарублю! Пусть в запасе будут. На улице был крепчайший мороз! Это зима бесится последние деньки, не хочет уходить! – вспомнил он рассуждения старожилов. Ну, что ж побесится да перестанет, – улыбнулся Максим вонзая топор в чурку, которая хрустко разлетелась пополам. А он размахивал и размахивал топором, наворотив целую гору поленьев. Мимо проходили на работу мужики и дружелюбно скалились: – Куда стоко дров наворотил? Зима кончается. Прокиснут дрова. Что сгорит, то не сгниет! – парировал он, шумно хекая при очередном ударе. В отгуле? Не-е, в отпуске! Ну, тогда грейся! Слышь, а Пантюха говорят того! Свихнулся! Да, ты че? А кто вместо него? Да, говорят Васильича хотят. А завгаром кто будет? Вроде Ленька Шуйков. Во, как жизнь меняется! Привет им всем! Давай! Пошел я. Начало светать. И Максим с удовлетворением осмотрел огромную кучу дров. Зашел домой, попили с Бадмаем чаю. Поговорили о том, о сем. Больше говорил старик давая наставления как вести себя в тайге. В пургу, в морозы. Вот еще день-два и таких морозов не будет. А в марте, вообще каждый день – ближе к весне. К теплу. Ладно, дядя Церен, сейчас схожу в магазин, кое-что куплю в дорогу и вам сюда. Ты в дорогу бери что надо не забудь, а мы тут дома, нам проще. Ребятишек корми, вон уже начали просыпаться. Дрова потом пусть в сени переносят, остальные в поленницу складут. Да, жить надо, будем! – пыхтел трубкой старик.
Глава 36
Наверное скоро восемь, магазин должен открыться. Однако, больше, – зачмокал трубкой старик. Пойду тогда я. И Максим вышел на улицу. Идя в магазин, он с удивлением взирал на окрестные дворы, дома. Редко ему удавалось вот так идти свободно по бытовой необходимости, не спеша. Все работа, работа. План, давай, давай! А в Широкострое работа еще и под штыками, с колючей проволокой, с охраной, с собаками. И вот сейчас, услышав разноголосый лай он вздрогнул, погруженный в воспоминания о прошлом и завертел головой, выискивая военных. Собаки и военные были ежедневным присутствием унизительного труда Уральского Гулага для калмыков, снятых с фронтов Великой Отечественной. А загнанный в душу страх и унижение остались до сих пор. И увидев свору лающих собак, крутящихся вокруг телеграфного столба, на который они загнали рыжего кота, он с досадой на самого себя, затряс головой. Снимая наваждение прошлого. До каких пор, душа будет уходить в пятки? – разозлился он. Прошло ведь это. Прошло. А память осталась! – развел он руками, оглядываясь на эту картину. Вскоре собаки потеряли интерес к недосягаемому вечному своему врагу и разбежались. А кот долго еще сидел, не решаясь спуститься со столба. Когда он брал в запас много коробков спичек и несколько килограммов соли, продавщица насмешливо спросила: – на случай войны запас делаешь? Ага, у меня калмыков много, по одной спичке раздам и по щепотке соли. Вот и будут все с подарками. Купил и чай и сахар, и даже нитки с иголками. Хозяйственный ты, мужик, галдели бабы, смотри сколько вокруг одиноких баб, а ты холостякуешь. Калмык я, боюсь русских женщин! – смеялся Максим. Когда он ушел из магазина, несколько баб оставшись оживленно судачили: – Вот это мужик! Все бабу свою ждет и ищет. Да утерянных ребятишек. А пока чужих растит. Не то что наши, кобелятся чуть что. Хорошо зарабатывает, говорят. Не пьет. Самостоятельный. Достанется кому-то. Счастливая будет. Ниче что калмык. Придя домой Максим выложил ребятишкам пряники, и каждому дал по тетрадке и карандашу. А вот, ребята, цветные карандаши, для всех. Рисуйте, что хотите. Радости у пацанов не было предела. Им дали вдоволь пряников и еще можно рисовать сколько хочешь. А Максим с Цереном занялись укладкой нужных вещей в мешок для долгого похода. За поясом всегда должен быть нож и топорик. Нож-то у меня есть хороший, а вот топорика маленького нет. Как нет? Давно есть! – воскликнул Бадмай. Давно кузнецу бутылку ставил, коров с ним всегда пасу. Мало ли что? И он вытащил из своей котомки топорик в брезентовом чехле. Сам сшил, ткнул он на чехол. Вот лямок к мешку хороших нет. – задумался Максим. Э-э, тоже есть! – засмеялся старик. Мутул как-то с с конного двора принес крепкую веревку для красули. Ругал я его, зачем он украл? Он разозлился и забросил ее на потолок в сарай. Так и лежит она там. Красули нет. Веревка есть. Недавно смотрел. Иди, принеси. Действительно веревка оказалась, что надо. И вот это возьми, пригодится и старик дал ему какую-то маленькую книжечку с почти черными листками. Что это? – листал и нюхал книжечку Максим. Бадмай смотрел на него и смеялся, посасывая трубку. Потом вырвал от листочка клочок, смочил его водой, стряхнул с него капли воды, чиркнул спичкой и зажег. Клочок сразу же загорелся, задымил. Растопка тебе. В любую погоду, даже если намочишь это, все равно загорится. А потом подкладывай к нему, сухие соломинки, веточки, и зажгешь большой костер. А что это, дядя Церен? Это тонкая береста, смоченная в дегте, спрессованная и высушенная. Потом сшитая. Вырвал листочек, зажег костер. Вот тут носи ее, где всегда сухо, указал он на нагрудный карман. И спички пусть будут в каждом кармане. Где-то намокнут, где-то сухие будут. Нитки, и иголки, тоже близко должны быть. Порвешь одежду – обязательно, зашей. Береги нож и топорик, всегда пригодятся. Смотри к Мишке в домик не провались – скушает, – смеялся Бадмай. И еще. Найдешь детей своих, на нашем языке не говори сразу с ними. И не говори сразу, что ты их отец и пришел за ними. Поживи, осмотрись, разузнай все, какая там жизнь. А то если узнают что ты за ними пришел, или не пустят тебя к ним, или убьют чего доброго. Им наверняка не разрешают говорить по калмыцки. Вот и ты при людях не показывай, что знаешь калмыцкий. Ты им воспользуешься когда это будет нужно. Пусть это будет ваша тайна. Понимать друг друга будете на нашем языке. Не подумал я об этом. Спасибо, дядя Церен. Я наоборот думал, что приду к ним, заговорю по калмыцки, они и обрадуются. Они-то обрадуются, да только может и увидишь их в тот момент и больше никогда. Почему? Дети нужнее им. Их можно еще перевоспитать в свою веру. А тебя – наверняка нет. Тебя можно только держать как раба, для работы. А если работать не буду? Сдохнешь! – сплюнул старик. Лучше слушайся, не бунтуй и все разузнав, сбежи. Если сможешь и детей забери, а не сможешь, сам уйди. Придешь сюда, найдутся люди, которые пойдут с тобой. Отобьете детей. Только об этом никому. Все в голове держи. Много разных планов должно быть. Ой, дядя Церен, спасибо тебе. Додуматься до этого я бы не смог. Не горячись главное. А это что за лоханка стоит и камни зачем? А отгадай? Красули-то нет из нее же мы поили ее. В загоне всегда стояла. Да, не нужна была, а теперь пригодится. Баня это. Я давно ее выскоблил и выморозил. На ребятишек смотрел? Смотрел. Ничего не заметил? Да вижу что-то не-то, а понять не могу. Ну, тут сразу трудно понять, лысенькие они теперь. Это хорошо, что мы остригли их. Гостей в их головах меньше будет. А одежду я у печки с каждого снимал и прожаривал. Лучше стало, нету вошки. А баню как делал? Лоханка-то деревянная. А рядом с печкой ставил, водой наливал, чуть нагревалась. А камень долго на печке грел. Чуть не красный был и в воду. Вода нагрелась. На печку ведро ставил, тоже грел. Потом купал. С мылом. Орали, плескались. Сначала не хотели, потом не вытащишь. Когда ты с Графином-Трофимом был и в лесосеках ночевал, тогда купал, по очереди. Ай, молодец, дядя Церен. Сам сколько раз думал, все руки не доходили. Летом-то хорошо, ребятишки из речки не вылазят, а зимой трудно. А в баню, в морозы их повести, простынут пока назад добираться будем. То-то, я смотрю чистенькие они. Днем-то я их и не вижу. Поздно приезжаю. А сегодня Савара купать будем, ребятишки помогут. Его сильно нельзя купать после обморожения. А бинты совсем черные. В больницу на перевязку хотели взять, медсестра заходила, так он под топчан залез, плакал, не пошел. Бинт и мазь оставили. Сказали можно в мыльной воде пополоскать, бинты старые сами отвалятся. Потом когда высохнет, помазать новой мазью и бинт замотать. В баню на той неделе хотел ходить, с Басангом, ему одежду со всех собрали. Пришли. Не пустили. Новый банщик теперь. Антипа то убили. Да, ты что? Тот пропускал нас, а этот ругается, кричит, справку несите из больницы. А зачем справка, когда баня нужна? Ты-то как с баней? Обратился он к Максиму. Да в лесосеке старой, где бараки, там баня есть, когда ночевал парился. А морозы начались тоже недели три уж не был. Сегодня тут что-ли пойти? Суббота как раз. Нет! Закачал головой старик. Перед дорогой не надо. Если надо, вон теплая вода на печке, умойся хорошенько, да ноги вымой и хватит. Долгая дорога – нешуточное дело. А баня отдыха требует. И старик пустился в воспоминания. Сначала-то как привезли нас, не до бани было. Много умирало, простыли в дороге, да поселили в худое жилье. Голод был. Совсем плохо было. Война, всем плохо было, а тут еще мы, на нас смотрели как на зверей. Предатели, значит. Ничего нельзя было сказать, ничего попросить. Придут, хлоркой все обсыпят и уйдут, вот и вся баня. Задыхались от хлорки. Потом как-то лучше стало, люди немного поняли. Что-то давали. А я помогал Антипу хромому, баню топить. Так, сам пришел. Народу много привозили ссыльного, топили бан