А ангельская душа, приоткрыв один глазик хитро усмехнулась, тоже растерянному братцу своему, не ожидавшего такой прыти от сестры. Ну, дык, чево? Миром Дале жить будем? – заглядывал старик в глаза девчонки. Миром! – кивала она. А хошь завсегда при Кирюшке обретаться, помощь ему сотворять в загоне при рысях? Хочу. А не страховато? Нет, люблю я кошек. Ишь, ты, стало быть в охотку тутока тебе? Да, любо мне тут, да матушка Секлетея не отпустит. Уломал я Секлетеюшку, отпущает тебя. Правда? Заулыбалась Деля. Истинно. У меня в каморе будет ли ладно тебе постояльничать? Была я у Вас, на сундуке мне можно спать? Можно, можно! Ишь ты егоза, была уже? Ага. Места хватит. Я редко бываю тутока на ночлеге. Також быть тебе хозяюшкой! Ой, спасибо, батюшко, дедушко мой! Ай, ты, моя золотая! Прижал к себе ее Аникей, растроганный до слез, необычными словами девчонки. Коли також, зри во мине защиту свою. Всякому укорот сотворю за тебя милая! А кто матушке Секлетее будет вместо меня послушничать? – спросила Деля. А Федосья! Пущай-ко телеса жирные растрясет. А пошто ты смеесси? Да, вот представляю как эта толстая Федоска будет спать на узкой лавке. Я и то сваливаюсь, а толстой Федоске, придется спать на полу. Ничево, толстые мягкие и на полу поспят. Чево хочу молыть вам детки. По инородному с рысями не молыть. Сие наказуемо. Уразумели? Поняли, батюшко, поняли. – Поклонился Кирсан. Пойдем, деточка к шорнику, плащ на тебя пущай замерит. Без плаща в загон заходить не ладно. Исполнишь? Хорошо, батюшко – дедушко мой, исполню. Хромоногий шорник, ютившийся в прирубе у конюшни быстро обмерил Делю и сказал: – к заходу солнца завтра будет обнова. Ой, как хорошо! Захлопала в ладоши девочка. Батюшко, побегу я Кирилке? Сена хоть до загона поднесу, да водицы. Ступай, милая, ступай! Когда она убежала, шорник раскинул на полу кожаные лоскуты разных размеров. Давай будем глядеть батюшко Аникей, кои лоскуты пущать в раскрой. Бедные, али побогаче. Самых богатых давай! И сотвори лепотистее (красивее). Внучке радостно должно быть. Исполню, – согласился шорник. Эй, Прошка, подь сюды, дратву давай сучи, работы привалило, приказал он подростку, игравшему в кости. Пойду-ко я! – засобирался Аникей. Мотри, Евлампий в срок исполни! Сполню, батюшко! Старик заглянул на конюшню, потом в коровник и уверившись, что там все в порядке остановился за углом, украдкой наблюдая за действиями ребятишек, которые что-то делали там. Девчонка приносила небольшими охапками сено и укладывала его около дверей загона. А пацан по-хозяйски подбирал его и заносил в загон. А Дунюшка-то сполнительна, коль ласково с ней. А Секлетея-то ведьма сама, прости мя, Господи. Скоко я от нее обидного натерпелся? Бунчит и бунчит, все ей не також! А вот тады, на-кось, выкуси! Объегорил я каргу старую! – радовался старик. Девчонке-то умна и расторопна. Будут дети вместе, пользы от них будет больше. И надежнее будет. Один за другого цепляться будут. За одним хорошо зреть, второй вроде как в закладе. Слава те, Господи!
Кирилка теперча привязан боле будет к загону. Не будет томашиться, поглядать: – какож тамока сестре у Секлетеи. А та пущай, толстокожу, да умом тупа Федоску попытает в знахарки вывести. Веку не хватит! Хе-хе! Вот тебе, стара карга за насмешки, кады сватов засылал к ней. Приказала молыть; – горб пущай выправит, тады пойду за него. Скоко тады я в скит не заходил, год али боле? Обидно было, да стыдобно. Кажин знал тутока все, дела на виду у кажнова. Эх, жизня! Пролетела, а кады? Ужо к сотне лезет, времячко мое. А все энтот горб! И Аникей досадливо стукнул кулачищем по горбу, словно по броне. А можа он меня и сохраняет? Скоко бывало смертных случаев. И в колья брали мужики за блуд с их женами. Медведь ломал дважды. Одному он пасть разорвал, другому в глотку шапку затолкал, тот задохнулся. Когтями правда поранен был. Ничево, отошел. А рыси скоко разов рвали его? Ну, с рысью проще. Лишь бы ее ухватить. А там ее Аникей просто отшвыривал от себя. И кошка в недоумении уже просто убегала от него сама. А если даванет ее, – сразу дух вон. Страшной силы был горбун. Лошадь на сенокосе сломала ногу, меж валежин попала. Аникей на плечах принес ее в скит. И хучь бы хны! А так бы ее пришлось пристрелить. А в скит принес, лубки на ногу привязали, в стойле подвязали ее под брюхо. Повисела с месяц. Поили, кормили. И на тебе, как королева теперь разгуливает, жеребеночка принесла. Прибыток? Польза агромадная. А в шурфе забойщика – кандальника привалило каменьями? Мелкие разобрали, а один агромадный камень не могут сдвинуть с ног забойщика. Лежит, орет. Тесно, места мало, не сдвинуть, оставить так, мужик все равно умрет, тухнуть начнет, смердно будет, а дальше токо жила золотоносная пошла. Не, надо убирать мужика, не за ради спасения его, а для работы дале. Позвали Аникея, объяснили што к чему. Пролез горбун в щель. Поднатужился, сдвинул камень. Мужик, конечно умер, вытащили его наверх и похоронили – по христиански. Не, Аникеюшку силой бог не обидел! – судачили мужики. Отец Феофан всегда в моленном доме на богослужении, возносил здравицу за Аникея! Важный человек и очень нужный был он для скита. Ведь сколько мучились с охраной угодий скитских. И варнаки – разбойники нападали на скит. И жгли его не единожды. Волков на охрану пытались приручить, не получилось. Выли проклятые зимними ночами. Таинство скита обнаруживали. Чуть отпусти на волю без присмотра – сбежит. Собак держали – пустобрехов – тоже из-за них страдали. Лают обнаруживают скит. И вот двадцатилетний горбун Аникей, нечаянно набрел в тайге на логово рыси, которая чуть не изорвала его в клочья. Задушил ее горбун, сам того не ведая, что с этого времени начнется работа лесных кошек на человека. Слышал он по рассказам, что еще в древности охотники приручали рысей и использовали их вместо собак. Вытащив из логова двух полуслепых рысят, он вместе со шкурой матери принес их в скит. Высушив шкуру от крови, он расстелил ее в углу своей каморы и на этой шкуре выпоил и выкормил рысят. Они преданно ходили за ним по пятам. Зная примерное время рысиного приплода в тайге, он забирался далеко вглубь ее, находил их логова и забирал котят. Самки – матери преследовали его, но у него уже был опыт борьбы с ними. И он приходил в очередной раз со шкурами самок и их детенышей в мешке. Отец Феофан и все обитатели скита считали затею Аникея пустой. Но он соорудил им загон – клетку, поменьше чем сейчас и день и ночь находился с рысятами. И когда они подросли, он выходил с ними в тайгу как полководец, окруженный воинами. Скитские людишки в страхе прятались от них. Вот тогда-то и додумался он поселить рысей в разных местах далеко от скита, постепенно приучая их к новым местам. Скит по всему кругу оказался как в оцеплении рысей и пройти к нему можно было только в этих местах, где сделал логова – клетки Аникей для своих сторожей. Он неустанно ходил к ним, выпуская и вновь запирая их, приучая к новому месту обитания. Привыкли кошки и дали первый результат. Сбежавшая группа кандальников с царской каторги, с Забайкалья, продвигалась тайгой, уже сама не зная куда. Лишь бы жить, в любой глухомани. Но мирного житья не получилось. Оборванные и голодные, они грабили населения на своем пути, за что их преследовали власти, загоняя все дальше в глубь тайги. Наконец они оторвались от преследователей, но окончательно заблудились в тайге. Пропадали от голода и холода. Надвигалась зима. А в Саянах она приходит неожиданно. Бац! И в одну ночь выва