окладах более бедных. Хотя и Фрол бы мог нашлепать на каждую икону по килограмму злата – серебра. Нельзя! Власти контролируют. Скит как таковой исчез. Поселения кругом. Вот и лежат многие дорогие иконы и прочая утварь, в подземелье под сгоревшим скитом, а часть в болоте. А Феофану, чего ж ему? Добывает золотишко, клепает из него чего хошь. На оклады икон не скупится золотишко лить. Ступка, в коей ядра ореха кедрового толчет, чтоб легче жевалось и та золотая. Поговаривают и за границу золотишко отправляют. Да там Аникей один чего стоит? Рысями обложил скит на сто верст кругом. Может он от Сатаны? А не человек? И костры, костры. Может и скит в Горелой балке, подобно кострам Феофанова скита запылал? От ихних рук? Бродили такие мысли в голове Фрола. Часто бродили. Сомневаться стал он в братьях своих – единоверцах, разбросанных по таежным скитам. А сомнения всегда вели еще к большему расколу. И зависть. Селиверстовский скит, был недосягаемым для властей. Вроде есть он по слухам. А для властей его пока нет. А может наоборот? Потому он и остался уединенным, что с властями хорошая связь? Кто знает? И обидно было, что многие общие единоверные дела делались в одиночку. У Фрола тоже есть глаза и уши по всей тайге. И не осталось незамеченным то, что люди Феофана утащили как волки свою добычу; Украли двоих калмычат. Хотя проходили стороной мимо заимки и кита в Горелой балке. Как увещевали ребятишек, очнувшихся от сонного зелья, что им обязательно нужно идти туда, куда они направились, потому что их разыскивает милиция. Ребятишки плакали, но шли. И через четыре дня трудного пути, они наконец были доставлены на место, в скит Феофана. И где теперь живут уже три года, обучаясь редкому таежному ремеслу, – дрессировке рысей для борьбы с человеком.
***
А их мать, придя в сознание, после тяжелой простуды и дурманящего зелья, первым делом хватались детей. Их рядом не было. Она медленно оглядывалась вокруг, натужно соображая: – Где же она? И что с ней? Почему так раскалывается голова? И дети. Где дети? Она тихонько позвала их: – Деля, Кирсан! В ответ, только шум реки и порывы ветра с дождевыми каплями. Дождь, он тоже был и было темно. А сейчас светло, но видно скоро потемнеет. Значит это было вчера? И с этого времени она ничего не помнит? Цаган в ужасе вскочила и кинулась на берег полноводной реки. Они не могли утонуть! Нет! Нет! – в истерике закричала она, и опять метнулась к той громадной ели, под которой они все спасались от дождя. Туда надо, назад! Вдруг они вернуться, а ее нет. Деля! Кирсан! Детки мои! В ответ только шум реки. И тогда она опять побежала к реке, только уже ниже по течению. Боже, мой! Боже! Как я могла потерять сознание на столько времени? И вдруг она увидела в кустах двоих мужчин, отвязывающих лодку. Стойте, мужчины, стойте! Подбежала она к ним. Вы не видели детей – подростков десяти лет, мальчика и девочку, калмычат? Мужики переглянулись. Ну, ты даешь баба! Чего ж ты их у реки бросила? Чуть не утопли твои детки. Живые они? Где они? Закричала Цаган. Да ты не ори, дуреха! Живы они, на том берегу у наших. Милиция вас ищет или кого? Где милиция? – испуганно пригнулась она за куст. Да вот к мосту мы их послали, обманули. Боже мой, а как мне перебраться на ту сторону? Навзрыд плакала Цаган. Точно мои дети там, вы не обманываете? Вглядывалась Цаган в их небритые лица. Да, не сомневайся ты, геологи мы. Немножко грязные и небритые, – захохотал толстый мужик. А это мой начальник, кивнул он на высокого. А палатка наша вон затем бугром, там и твои ребятишки. Ой, извините, спасибо вам! Щас подождите минутку, должен человек наш подойти и мы поедем и тебя перевезем. А че милиции боишься? Да не хотела бы встречаться. Да и мы тоже! – захохотали мужики. Ну, че, наверное ехать надо, недождемся его. Пусть-ка по мосту обходит, раз вовремя не пришел. Садись девка, а то потемнеет скоро, плохо будет переправляться. Цаган села в нос лодки. Толстяк сел за весла в середину, а высокий оттолкнул лодку и ловко запрыгнул в нее сзади, сел рулить. На согрейся, а то дрожишь вся! – протянул ей фляжку толстяк. Что это? Спросила Цаган, принимая ее и чувствуя, что она еще теплая. Твоих ребятишек поили чаем, и кормили, а это тебе осталось. Ой, спасибо! – забулькала она. Это что чай с водкой? – засомневалась она. Нет, там раньше была водка, а сейчас чай. Ну, запах немного остался. Ой, хорошо-то как, пло прямо внутри разливается! Деля, Кирсан! – забормотала она и уронила голову на грудь, засыпая. Погоди, еще лучше будет! Хохотал толстяк. А в сознании Цаган всплыл какой-то старинный говор мужчины и женщины, в то время когда она также как и сейчас проваливалась в ватную темноту: – Испить бы дать чайку для сугрева, також, також. Полегчат чичас… И близкий хохот мужика: – Погоди, еще лучше будет! И Цаган окончательно провалилась в беспамятство. Ну, че Кабан, тот раз ты первый был, теперь я! Да, ты хоть из лодки ее вытащи, а то унесет вас и десятым не удастся, – Хохотнул толстый, причаливая лодку к берегу. Длинный, а это был он, шустро выскочил и затянул веревкой нос лодки на берег. Ну, красуля, пошли со мной! И ловко приподняв женщину на руки, шагнул с безвольным телом в кусты. Толстяк возился с узлом на дне лодки, что-то перебирая в нем. Потом сопя сошел на берег, что-то рассовывая по карманам. Ну, че ты там на всю ночь устроился? – кинул он в темноту. Успеешь, и тебе хватит, тяжело дыша вышел из-за кустов Длинный. Жива она хоть? Дышит. Где она там? Найдешь! И Кабан полез в кусты. Через некоторое время мужики сидели на берегу, курили, слушали шум воды, разговаривали: – Че делать-то с ней будем? Топить не за что, бросать жалко. А она баба ничего. Неужели детей потеряла? А тут еще мы, когда проснется. Ага, пожалей, к мусорам посоветуй пусть обратится! Тоже не хочет с ними встречаться, ты же слышал. Ага. Значит, одного поля ягоды. Пусть не ломается. Это сейчас – она кукла безвольная, а погоди проснется, кошкой зашипит. Коготки обрежем. Ну и че ты присоветуешь? А то! Пока выловим бабу какую надо, эта пусть послужит, с виду она ничего. Одежонка, правда рваная, а так она – баба ничего. Ну, тряпья, там у нас валом, за полгода – год, думаю, все по местам осталось. Так будем тащить? А че делать? Потащим, пока спит. Как раз сонную только и тащить. Там во фляге осталось? Есть еще. В случае чего еще подпоим. Ну, че? До Горелой балки часа три ходу, ну с ней может и четыре. Слышь, а с лодкой че? А она тебе мешает? Да пусть стоит. Вещи в ней надо было выбросить. Да и рыбака надо было в воду сунуть, утонул, мол, да и все. Дык баба помешала. А вдруг оживет? Да нет. Дрын-то увесистый был и башка не каменная. Пусть падла, знает; – по хорошему просили: – Перевези – заплатим! Ты бы заплатил? А че? Удавишься! Кабан захехекал. Ладно. Идти надо. Слышь, давай бабу в лодку и лодку отпустим. Че будет, то и будет. Греха на душе не будет. Ишь, ты о грехах заговорил! Давай, потащим, баба спелая, хоть и калмычка. А вдруг она видела про рыбака? Видела? Ну и хер с ней. На цепь посадим, а болото рядом, если че. Бульк и нету! Давай, развязывай веревку, ты завязывал! Длинный повозился у куста, развязал веревку и раздумывая произнес; – а может все-таки и ее в лодку? На нарах одному не надоело лежать? А так – полный марафет, и под боком – баба! Ну, пошла! И толстяк, отпихнул лодку от берега. Течение реки развернула ее, боком, она чуть помедлила, а потом стала раскачиваться сильнее и быстро поплыла вниз. Перевернет ее, утонет, – наблюдал Длинный вытянув шею. Значит, концы в воду. – добавил толстяк, и хохотнул: – Слышь, ты был первым, значит и бабу ташить первым. Да это ничтяк! Только представлю, как завтра это будет: – слезы, крики, мольбы. А у тебя ангельская душа, непорочная! – закривлялся Кабан. Ну, ты, сука! Забыл кто тебя от вышки спас? И Длинный своей рукой – жердиной схватил его за горло и стал толкать к реке. Ты че, ты че? – захрипел тот и брякнулся наземь. Падла, руки об тебя марать не хочется! Плескал водой себе в лицо Длинный. Успокоившись, он с издевкой сказал: – Я был первый, а понесешь ее ты, урод толстожепый. Хорошо, братан, хорошо! – елозил толстяк по земле, дальше отодвигаясь от берега, и нырнул в кусты. Вскоре он вышел с поклажей на плечах и угодливо засипел: – весу-то в ней как у комара! Вот и понесешь ее! Раз легкая. Морду ей береги, а то ветками обдерет! Хорошо, хорошо, братан! Потряхивал на плечах он безвольное тело женщины, и продираясь между кустов, они пошли в обход моста.
Глава 38
Съехав вниз с Черного хребта, с которого была видна обширная долина до следующих гор, Максим растерялся. Впереди была обыкновенная тайга, через которую надо было продираться. Он повертел головой, высматривая, правильно ли съехал. А вдруг свернул не туда? Потом он сообразил, что издалека, макушки деревьев, занесенные снегом казались полянами. А на самом деле вот так! Он отыскал лыжный след, от которого немного ушел в сторону и неспешно пошел вперед. Вскоре лыжный след начал пропадать, и исчез совсем. Хотя будто ниточка петляющая по снегу была еще долго видна. Очевидно, здесь прошел большой снег. Значит погода по обе стороны хребта была разная. С большого бугра он увидел очертание горной цепи и высокую гору на которую должен держать направление. Эту гору было еле видно. Стоп! – не паниковать! – приказл себе Максим. С хребта конечно лучше видно всю округу. Вон какая высота! Оглянулся он на Черный хребет. Никакого хребта, да еще Черного, он не увидел и похолодел. Да что ж это такое? Съехал я, с него, прошел какой-то час, всего, а хребта нет! Растерянно озирался он по сторонам, уже не в шутку злясь на себя. На первом десятке километров, уже такое. Заблудился? И тут словно молотом по голове! Да громадный снежный бугор, уходящий вверх, и теряющийся вдали, это и есть Черный хребет. С той стороны скалистый, с этой более пологий. И с этой стороны заросший деревьями и кустарниками, среди которых ореинтироваться гораздо сложнее. Все правильно, главное не паниковать. Пройдя еще около часа, Максим решил залезть на дерево и сверить свое направление. Поглядывая вверх на деревья он искал подходящее, чтобы влезть на него. На многих ветвях сосен и елей лежали огромные шапки снега, которые наверняка будут сыпаться на него. Наконец, на бугре он увидел несколько голых от листьев и снега осин и стал готовиться чтобы влезть на одну из них. С хвойных деревьев, присыпанных снегом, труднее будет разглядывать местность, сообразил он. Снял котомку и высоко подвесил ее на дерево. Вспомнил расомаху. Снял и белый халат – балахон, чтобы не порвать о сучья. Ветки у осины хрупкие, Максим это знал, и осторожно полез вверх. Уже с середины дерева, ему многое стало видно. А когда поднялся выше, вообще все разглядел как надо. Осина была довольно высокая. Он немного ушел влево, нужно выровнять свое направление. Он заметил на что держать ориентир и слез с дерева. Может быть еще с часок придется идти и уже надо искать место для ночлега, – поглядывал он на низко висящее солнце у горизонта. Свернув правее, точно вышел на намеченную ель на бугре и оглянувшись увидел сиротскую кучку осин, с которых вел наблюдение. Деревья пошли реже, идти стало легче. Заметив кучу бурелома и рядом несколько громадных елей, решил здесь остановиться на ночлег. Не рано ли? – вертел он головой, выискивая солнце. Горизонта не было видно. Ну, еще может быть минут двадцать пройду, а места хорошего и дров для костра не найду, – Тогда что? Нет. Остановка. Решено. Так, шел я оттуда? Не петлял?