ь, то мгновенно уснет. И поспать надо, пока хорошие костры. И он принялся отгребать в сторону костер, на месте которого надо было устроить лежанку, застелить ветками. Все было хорошо, да не совсем. Под горящей елью было много снега и около нее. Горячий жар костров растопил снег и мутные подтеки сочились вниз и туда, где была предполагаемая ночная лежанка. Не догадался Максим устроить ночлег на обратной стороне горящей буреломной ели. А сейчас – вот так! Хотя земля с золой под постелью и были сухие и горячие, но водичка от растопленного снега все-таки мимо протекала. Но сил перестраивать все заново уже не было. Накидал как можно больше под бока веток, чуть прикрыл сверху вроде небольшого шалаша и пошел поправлять костры, перед сном, накидывать что только было можно. Сходил на дальний костер у болота, добавил в него тоже веток, немного постоял, посмотрел как огонь вспыхивал уже где-то на середине дерева, и время от времени сыпал оттуда искрами. Волков пока не было – ни слышно, ни видно. Вернулся и обнаружил, что валенки промокли, всюду подтекала вода от костров. Снял валенки, и поставил их ближе к огню. Просушил портянки. Надел сухие носки, вспомнил Агафью, она их вязала. Пересчитал патроны. Еще только начало пути, а уже истратил пять патронов. Зарядил картечью обрез, облокотился на котомку, соображал: – ужинать или не надо? Сил не было. Разморенный теплом не заметил как уснул. Проснулся как будто бы и не спал. А проснулся от жуткого воя волков. И выли совсем не в той стороне, где были раньше. Было темно, только у корневища слабо еще горел огонь. И то как-то лениво. Не позволяла земля, налипшая на корнях. Быстро вскочил, вспомнил – что без валенок. Пока снимал носки, обертывал портянки, глянул в сторону вершины ели, когда-то горевшей хорошо, с вечера, и обомлел: – Оттуда светилось несколько пар зеленых точек. Не целясь выстрелил туда, очевидно не попал, зеленые точки пропали. Машинально зарядил обрез, чем не помнил, и нахлобучив подсохшие валенки вскочил на ноги, стал подкидывать недогоревшие сучья в костер. Костер у корня ярко запылал. Максим стал таскать из него горящие сучья, дальше чтобы возродить утраченные костры. Внизу, у болота ель иногда вспыхивала, кидала сверху искры. Так что с той стороны, волков не было. Не было пока и с этой. Сколько же я проспал? Часа два-три, точно! Потому что так прогореть и погаснуть костры смогли примерно за такое время, не меньше. Что ж, на будущее учту. По светлу, по светлу надо становится на ночевку! – твердил Максим. Ведь предупреждали Егор с Колькой. Кто знал, что нападут волки? А Егор предупреждал. Да! Надо точно выполнять советы таежников. Максим лихорадочно собрал, недогоревшие сучья и подкладывал в костры. Слава Богу, огонь запылал во всех нужных местах! На душе стало спокойнее. И вдруг, обернувшись, увидел две зеленые точки, медленно приближающиеся, опять с той стороны, в которую он недавно стрелял. Волк, очевидно не убежал, а просто спрятался. Максиму стало нехорошо. Ведь Агафья рассказала, что в скиту, для охраны, приручали волчат, но они как правило потом сбегали. Не получилось эта затея. Может быть этот как раз из тех, бывших прирученных? Не боится ни человека, ни выстрела, ни огня? Но при удобном случае готов порвать глотку человеку. Выхватив громадную, горящую палку из костра, Максим швырнул ее в сторону наглеца, ползущего в его сторону, и дико закричал: – А ну, пошел отсюда! И попал. Испуганный визг, вспышка горящей шерсти и поспешное отступление. И вскоре жестокая грызня, где-то дальше, очевидно у болота. Отчаянные предсмертные визги и только короткие рычания, да оставшаяся вонь от горевшей шерсти, осталась от смельчака. Боже, мой! А что ж они сделают с человеком, если нападут? Да, сожрут без остатка! – заключил Максим, продолжая подкидывать в костры сучья и ветки. Не спать! А то можно заснуть на вечно. Вот это да! Он глянул на звездное небо и повеселел. Небо начинало светлеть. Пару часов продержаться! И волки уйдут. Говорил об этом и Егор, да и Максим знал еще по учебе в институте, что это животное ночной жизни. И еще. Как это он не принял во внимание, что конец зимы, начало весны у них – свадьбы, так сказать любовные вязки. И он попал как раз на это время. Когда вокруг желанной самки сбивается неуправляемая стая самцов – кобелей, в основном неопытных в любовных утехах из подросшего молодняка. Движимое инстинктом и туманящей мозги страстью, они смело идут на любовные склоки, чтобы завладеть, молодой игривой самкой. А гибкая молодая волчица, все больше и больше устраивает склоки, с удовольствием наблюдая как из-за нее смертно грызутся претенденты на недосягаемую любовь. Она весела и игрива и уже давно себе наметила друга, крупного матерого волка, который не вступал в грызню с молодежью, пускающую друг друга кровь. И если его задирал какой-нибудь самонодеянный наглец – двухлеток, он неожиданно кидался на него и вспарывал ему клыками шейную артерию, и сбивал грудью на снег. В считанные секунды стая разрывала в клочья поверженного, жадно глотая куски с шерстью и окрашенный кровью снег. Недельные голодные любовные гонки в волчьих свадьбах, тем и отличались, что шел естественный отбор. Выживали только сильные, остальные шли на корм победителям. С каждым днем редела волчья стая, пожирая самих себя. И не дай бог, попасть на их пути. Разорвут! А не случится другая добыча, будут в клочья рвать друг друга, пока не останется их два-три. И тогда матерый избранник, сполна покажет свою силу и удаль. Мощным прыжком он собьет соперника на снег, тут же полоснув своим клыком – бритвой по шее, отскочит в сторону и страшно зарычав и обнажив клыки, в ярости зеленея глазами медленно пойдет на молодого оставшегося во здравии молодого нахаленка. А тот ершась шерстью на загривке, и белозубо скалясь еще неокрепшими клыками пойдет боком на него, предлагая сразиться. Матерый жених не будет его убивать. Нет. Он просто схватит его за загривок и потреплет как тряпичную куклу. И когда нахаленок начнет грести передними лапами, пытаясь достать обидчика, тот просто отпустит его, прокусив ему лапу. Будет сильный визг, и охромевший в одну секунду молодой жених, позорно покинет поле боя. Забыв о страстной любви к такой притягательной волчице, которая в стороне бесстрастно будет наблюдать за этой сценой. А победитель, клокоча рыком в глотке подойдет к лежащему в луже крови убитому им ранее сопернику, брезгливо понюхает его, и гребанув задними ногами снег, неспешно подойдет к волчице, ожидающей его. Он закружит вокруг нее, одурманенный запахами течки, но она игриво будет отскакивать от него, поворачиваясь к нему ласковой мордой. Так играя, они уединятся в далекий овраг, где попутно он добудет оплошавшего зайца. Принесет и положит перед ней. Волчица с аппетитом захрустит нежными заячьими костями и утолив голод, поманит его в более уединненое место, где он и овладеет ею. А через восемь недель, к концу апреля, когда в тайге и оврагах начнут сходить снега, она принесет четырех головастых волчат, поразительно схожих с их отцом. В давнишней вымоине под обрывом, она выроет большую нору-логово, и умный ее избранник будет терпеливо наблюдать за ней с противоположной стороны. Пока не подрастут волчата, до осени будет таскать к норе, то зайца, то жирного барсука. А если удастся найти хорошую добычу, то наевшись сам досыта, принесет что-то и к норе. Если будет нехватать волчатам принесенной добычи, папаша добавит им, отрыгнув полупереваренную пищу из своего желудка. А осенью семейство выйдет на первую охоту. И вновь продолжится очередной цикл жизни. Волчьей.Все это Максим знал из учебников. Да вот кто думал, что теперь он будет постигать волчью жизнь на практике? И костенея от страха бороться за свою жизнь, поддерживать спасительный огонь в кострах, который как оказалось, некоторые особи волчьей породы не особо празднуют. Ко всему привыкает человек и наверное также привыкают и различные твари. Дойдет до того, что они скоро запросто подойдут к кострам просто погреться? Что тогда? Если костры станут для них привычными? Эти рассуждения ошарашили Максима и он поглядывая на могучую ель понес к ней свою котомку и устроил ее высоко на ветвях, куда уж точно не допрыгнут эти мерзкие твари. А лазить по деревьям они не умеют. Максим это точно знал. А уж если который и окажется чемпионом по прыжкам в высоту, тот палкой – толкачом получит в лоб. И он устроил наверху лыжи и палку. Попробовал и сам быстро влезть на ель, в случае осады. А сколько можно сидеть на дереве? Ведь это тоже непросто. И холод, и сон сморит человека, можно свалиться. А костры катастрофически догорали, а он выбрал уже все сухие ветки в округе, на расстоянии двадцати метров, держа в одной руке горящую палку, в другой – обрез. Да и без лыж трудно ходить по глубокому снегу. А лыжи пусть лучше на елке сохраняются. Может действительно придется и самому куковать на дереве. Явно светлело. Где-то вдали был слышен одиночный вой волка, и изредка слышались повизгивания и рычание, очевидно не совсем злобивые. О, хархен! (О, Боже!) принеси мне Просветление! Молился Максим. Принеси скорейший рассвет! Вглядывался он в медленно светлеющее небо, не забывая подкладывать в костер даже мельчайшие сухие веточки. Ель зажженная им на краю леса, стояла черным скелетом и кое-где еще дымила, но в общем погасла. Дерево-то сырое и ему нужна постоянная подпитка огня извне, тогда оно будет гореть. Но хорошо, что и так, хоть какой-то огонь продержался всю ночь, отпугивая тварей. Странно было видеть среди густых темно-зеленых соседок, голую без хвои почернелую елку. Станет светло, как выходить из чащобы, чтобы обогнуть болото и зайти в лес в нужном месте, чтобы приблизиться к цели гор, где высокая и низкая гора рядом? Говорил Егор, что если не получится пройти долину прямо, в которой было болото, обходи его и потом возвращайся на свое направление, оглянись на седловину Черного хребта. Она будет видна с дальнего расстояния. Как раз напротив седловины и лезть по косогору к той цепи, к высокой и малой горе. А почему отсюда не видно седловину Черного хребта? А потому-что, еще темновато, мешают кроны деревьев, да и нужно пройти наверно с десяток километров туда, куда ушли волки. Тоесть уйти, туда же в их сторону, чтобы оказаться на противоположной стороне долины, где вчера он вышел из тайги на нее (Будь она проклята!). А волки? Пропустятли они его? Уйдут дальше по его направлению, или залягут в нетопких местах на болоте? Наверное есть же такие гряды еще среди чахлого мелколесья, где можно безопасно залечь на день, отоспаться. А вдруг они не уйдут и будут кружить на его пути? Тогда что? Бывают же медведи – шатуны, которые вопреки зимней спячке поднимаются из берлоги в лютые морозы. И тогда нет страшнее зверя, нарушевшего размеренный цикл природы. Так и тут все может быть. Не уйдут на дневную спячку и все! Что тогда? Что! Костры жечь, находить новый бурелом! Пришел сам собою ответ. Максим сохранил несколько хороших сухих палок и держал их концы в костре, чтобы иметь на всякий случай их на манер факелов. Он залез опять на ель, достал лыжи и толкач. Котомка осталась висеть на дереве. Слез и одев лыжи, взял в одну руку толкач, в другую толстую горящую палку и спустился к погасшей ели. Стало уже совсем светло. Внимательно оглядываясь по сторонам он осторожно вышел из полосы леса на открытое пространство, откуда в двадцати метрах начиналось болото с редким мелколесьем. Весь ближайший снег