Здесь оставаться или дальше где-то искать для ночлега? Максим внимательно поколесил вокруг этого места. Нигде никаких следов не было. А ветер усиливался, сверху сыпался снег с дождем. Замерзнет гололедица будет! – машинально отметил Максим. И сбросил котомку под другой елью, стоящей рядом с молодым кедром. Разгребая снег для костра, где будет его постель, он нашел несколько кедровых шишек. Орехи где были, а где наполовину. Белки, или кедровки, тоже любители орехов. Приглядываясь к деревьям, он увидел много кедровых деревьев. Возможно люди орешничать сюда забирались. Начали обустраиваться, а тут лучшее место нашли. Вот и бросили это место, – успокаивал он себя, поглядывая на несостоявшийся шалаш. Развел костер из других сухих сучьев, а ель решил зажечь позднее перед сном, на вчерашний манер, на кедрине тоже решил сделать два костра позднее. Имея опыт уже по кострам Максим не теряя времени стаскивал к своей стоянке любой сушник, и рубил молодые елки и кедрины для веток на постель и на шалашик. Темнота наваливалась быстро. Горели два костра дым от обоих забивался под ель, где сидел Максим. Стал моросить с веток тающий снег от горячего дыма. Появились какие-то посторонние звуки. Максим помешивал в котелке кашу. Прислушался. Вытащил обрез. Отошел от костра, спрятался за дерево, всматривался в темноту и прислушивался. Ниже росла могучая, кедрина, туда он не дошел, когда осматривал место остановки. А сейчас, как ему показалось, оттуда и шли какие-то звуки. Рлао, рлао! – донеслось оттуда. Мороз по коже прокатился у Максима, и он явственно увидел две светящиеся точки на кедрине. Рысь! Обожгло его, и он грохнул в ту сторону картечью. Там что-то фыркнуло, омерзительно заверещало, шмякнулось вниз и проблески костра осветил, как что-то большое, примерно с собаку, запрыгало вниз по снегу. Так кричит самец, – вспомнил он разговоры с Егором. Елки-палки, март месяц! Даже есть такое крылатое выражение: – истаскался, как мартовский кот! Вот попал! С одной свадьбы на другую. Но ведь про эту часть тайги, Егор не говорил, что могут тут быть рыси. Дальше там, – да! Значит переход через горную цепь, к которой я иду – недалеко! А рысям что? Взяли да и перешли! Вот тебе и первый звонок. И словно в подтверждение где-то далеко внизу прозвучало обиженное: – Рлао, рлао! Вовремя я его пуганул, а может он меня, предупредил вовремя. Держи ухо востро! Да, не соскучишься: – и Максим бросился мешать подгорающую кашу. А что же волки? Могут они тут быть, или нет? Скорее нет, коль рыси здесь. Да и до болотистой долины отсюда добрых двадцать километров, как не больше. Тут рыси хозяйничают. Только вот чьи они? Сами по себе? Или дальний дозор от скита? Нет. Скорее всего просто таежные, ненатасканные. Как очумелый кинулся прочь. А до скита еще далеко, почти добрая половина пути. А уже рыси. Если таежные, дикие, как-то можно спастись огнем, кострами. А если прирученные, – огня не боятся. Хотя бы светлее от костров будет, и видно откуда опасность идет. И Максим вопреки прежнему решению, что остальные костры разведут позднее, начал разводить их сейчас. Тревожный вопрос засел у него в голове. На сегодняшнюю ночь ни о каких рысях и думать бы не надо было. А тут уже пришлось стрелять. Пришлось развести костер и по обратную сторону от ели, под которой он собирался спать. Благо полно сучьев для костров. Но опять, хватит ли такого огня на всю ночь? А тут еще с неба сыпет не то снежок, не то дождь. Расстроился совсем Максим и недоел сваренную кашу. Чай допил из фляжки, совсем холодный. Ладно, посмотрим как ночь пройдет и стал устраивать постель, отодвинув костер в сторону. Нарубил сухих веток и перенес их под ель, на случай большого снега иль дождя. И подумав, навалил сучьев на свой шалашик, оставив только маленький вход-лаз в него. Так просто его теперь сонного не возьмешь. Да и спросонья не надо будет бежать куда попало за сучьями, чтобы оживить костер, недоеденную кашу в котелке, оставил специально недалеко от себя. Дикий зверь на такие огни не пойдет. А если прирученный, обязательно учует кушу, начнет греметь котелком. Полянка, освещенная кострами, была довольно веселой, только хозяину костров было не очень весело. Если от волков высокое дерево могло быть надежной защитой на некоторое время, а вообщем-то на дереве сиди сколько хочешь. Или пока не свалишься от голода и мороза. Спать можно устроиться и на дереве. А вот от рысей где спрятаться? На дерево она свободно может залезть. А главное, с дерева сама может прыгнуть, устроить засаду. Одним словом-кошка, для которой в тайге нет преград и затаиться она может хоть где. Но главный ее любимый прием в охоте – это прыжок с дерева на свою жертву. Да и на земле она не подарок, если начнется ее нападение и борьба с жертвой. Другие звери стремятся быть наверху, давить сверху, а эта тварь, прыгнет полоснет когтями и отскочит в сторону. А если завяжется борьба, она упадет на спину и молниеносно начинает двигать своими мощными лапами с длинными когтями – бритвами. Исполосует в ленты – клочья, находящегося наверху. Или если уж прыгнет на крупного зверя или человека на незащищенное место- спину, и может часами так сидеть, впиваясь все глубже когтями в тело жертвы, подергивая лапами, увеличивая раны. Да и длинные, словно толстые иголки – зубы, тоже мертвой хваткой впиваются в шею или загривок. Своеобразный хищник кошачьей породы. И словно напоминание о себе, что действительно есть такое создание в природе, опять прозвучало где-то вдалеке короткое взлаивание, похожее на мяуканье: – Рлао, рлао! Но уже в другой стороне. Это что, логово где-то здесь рядом у самца? Или наоборот у самки, которая затаилась, в нем, а ухажер убежал? Если логово, то где? Если тут где-то рядом, самец все равно придет. И с парочкой совладать будет нелегко. Максим с недоверием поглядывал вверх на свою ель, под которой устроился. А что, может рысь сидеть на ней, прямо у него над головой? В принципе может, но быть ее там не должно. Следов на снегу вокруг никаких не было. Да и дым костров у ели с обоих сторон, уж давно бы выгнал рысь оттуда. А по деревьям могла она запрыгнуть? Могла. Но долго усидеть от дыма не могла. А на других деревьях поблизости может быть? Может. А как ее обнаружить? Никак. Темно. Ничего не видно. А может на той кедрине она осталась? Может. Пойди сковырни ее оттуда. Как? Да никак! Спать ложиться надо! – рассуждал про себя Максим. Зажженная ель горела не очень охотно сыпавшийся снежок все-таки мешал и кострам. Максим долго накидывал наверх каждого костра сырые хвойные ветки, на подобии крыши. Так называемая крыша, дымила, сипела, потрескивала. Костры стали гореть лучше. А потом и ветки сгорят, когда подсохнут, так дольше костры будут гореть: – успокоился Максим и стал залазить в свою нору – шалаш. Закрыл сучьями и вход. Устроив голову на котомке, он некоторое время смотрел через дыры раздвинутых веток и сучьев по сторонам, оглядывая освещенную кострами поляну и удивлялся: – Сколько сил и труда требуется затратить чтобы поддерживать огонь, вот в таких условиях. И ветер, казалось бы должен способствовать этому. Попробуй, разожги такие костры весной или осенью – пожар неминуем! А сейчас хотел бы даже пожара – не получится. Не позволит природа! Вот этим мелким моросящим дождем со снегом, и безбрежными снеговыми покрытиями тайги зимой. Вот откуда исходит – первое совершенство Истины. А второе – весна. Третье – лето. Четвертое – осень. Вот они четыре – Истины – совершенства природы! Которые в совокупе – составляют основную многогранную и совершенную Истину – это Жизнь. Очевидно четыре природные Истины не прошли мимо рождения и моей религии – Буддизма. Недаром великий Будда – мог перевоплощаться в различные существа и формы. Несомненно это влияния Природы и совершенное ее изучение, чтобы родились четыре Божественные Истины. А я их толком не постиг, – горестно размышлял Максим, – а значит и мне и не достичь божественного Просветления. Сколько раз говорила мне бабушка: – что учишься это хорошо! Но было бы лучше, если бы ты ушел на учение к Тибетскому Далай – ламе, который совсем близко умеет быть к Будде, да и высоко в горах живет, совсем рядом с небом. Много видит и знает. Далай – лама, в святом Дацане живет, у него много монахов – послушников. Райская сторона – Джунгария! Твой прадед ходил туда – две зимы и два лета прошло, пока вернулся. Совсем просветленный пришел. Да с кавказких гор нагрянули разбойники, стали угонять скот и женщин наших насиловать. Ух, сражался, твой прадед, мой отец – Уханбаатр! Да пуля разбойничья попала ему прямо в сердце. Насмерть сразила моего отца. Видела своими глазами. Маленькая я тогда была, лет десять. Спряталась под кибиткой, вот и осталась целой, а то бы увезли. Жалко прадеда твоего, разумный и сильный был – недаром имя у него было – Разумный Богатырь! И тебя хотели назвать в честь его. Да вот так получилось – Мукубеном ты стал. Хихикала бабка, посасывая трубку. Ты родился на дальнем пастбище. Туда твою мать отвезли от греха подальше. Война тогда – была бело – красная, после того как царя скинули. Ну, ты уж на ножки вставать стал, а пока еще ни на одну бумажку не был записан. А тут по пастбищам и улусам какие-то люди из красных ездили, всех на бумажки записывали и давали красивые бумажки с печатями. В кибитке моя мама была с ребятишками и ты с ними. А я с твоим отцом и матерью далеко в степи кобылиц доили. Значит, спрашивают мою маму, как всех их фамилия? А она старенькая, беззубая, шепелявит. И радуется, что их на бумажку запишут – говорила что-то. Русский язык она не знала. А записывала русская женщина, какой-то узбек, да кавказец, они калмыцкого не знали. Вот и нашепилявила твоя прабабуся фамилию Цынгиляева, а имя тебе дали сами эти люди, слышали где-то про Мукубена. Так и стал ты Мукубеном Кирсановичем Цынгиляевым. А отца твоего зовут Карсун, а фамилия Цангаев. Ну, его тоже записали так как и всех нас и имя его стало Кирсан. Ох-хо-хо! Смеялась бабка. А маму мою и тебя правильно записали? – спрашивал Мукубен бабушку. Нас правильно. Меня Деля и маму твою Цаган, как и невесту твою, правильно записали. А почему не изменили фамилию на правильную? Зачем бумажку портить, они такие красивые были. Хрустели, вкусно пахли. Мы все нюхали их. А потом когда в школу идти тебе, принесли туда бумажку, там и узнали, что там написано. Отец твой ругался, мы смеялись. Так все и осталось.