лько не замерз. Разбудил его среди ночи отдаленный грохот. Как мощная канонада во время боев – содрогалась земля. Максим быстро сообразил. Камнепад! И стал выгребаться из нагретого ложа. Подтянув колени к животу, он мощным толчком обеими ногами, отодвинул заслон веток и сучьев от выхода, и держа нож и обрез в руках выкатился из норы. Костры горели хорошо, но чувствовалось – часа три уже прошло, как он лег спать. Середины их выгорели. Максим прислушался к новой волне грохота. По его расчетам грохотало где-то в километре от его стоянки. Хорошо, что не дошел туда! – размышлял он, поправляя костры. А если загремит здесь, куда бежать? Некуда. В ночи, по чащобе, сильно не разгонишься. Прихлопнет как муху, – поежился он. Уповать только на везение. На Господа Бога! – застыл он в молитве. Все стихло. Максим еще постоял, погрелся у костров и полез обратно в свою нору. Вход также заложил ветками. Не так тепло, стало в его ночлежке, но полежав немного, почувствовал – что ложе не остыло. Заставил себя снова уснуть. Проснулся, когда уже светало. Вот это поспал! Чувствуя, что отдохнул, улыбнулся. Костры напрочь прогорели, но от них заметно теплее было. Чуть подгреб головешки к середине, и снова они весело загорелись. Поставил котелок со снегом для чая и стал чистить обрез от нагара, постоянно оглядывался по сторонам. Зарядив обрез, картеью, посмеялся над вчерашней решительностью – всадить «жакан» в рысь. Что ж, дошло бы дело и всадил бы! Но оказался разиней, картечью и то не успел попасть. Если бы не подвел шомпол. Ага, всегда что-нибудь да мешает. Как у плохого танцора. Здесь же хуже чем на войне, отовсюду грозит опастность, и никто не поможет. Там хоть к своим вернулся и накормят и напоят, и спать положат! Вспомнил он с улыбкой, как часовой охранял их, спящих разведчиков, вернувшихся с задания. А тут вот так! – оглядел он округу. Один на один с природой и со всеми ее пакостями. И словно напоминанием об этом где-то в полукилометре, в глубине чащобы в утренней тишине гулко бухнул выстрел. И над головой Максима, довольно высоко и над деревьями, прожужжал, ржаво проскрипел «жакан» и поцеловал Высокую гору в снежном брюхе. – Ага, меня уведомляют, что я нарушил местные законы. – И Максим поспешно поменял в обрезе патрон с картечью на патрон с «жаканом». Поискал просвет между деревьями, откуда бухнул выстрел, и вытянув руку, выстрелил в ту сторону, можно сказать – в небо. Его жакан зажурчал еще противнее, чем хозяина этого края. Но Максим, стоял и улыбался. На привет и ответ! Пусть не думают, что я слабак! Думаю; если бы хотели убить, давно бы уже убили. Но попугать – попугают. И быстро собравшись, зашагал прочь от этого места. Он вышел опять из чащобы и заскользил по заснеженному чистому краю подножия горы. Ночью, очевидно, был небольшой заморозок, чуть прихвативший ледком снег размягченный за вчерашний день. Идти было легко и свежо. Хотелось петь, от того, что недалек день, когда он пройдя все преграды, дойдет до скита. Увидит детей. Но радоваться еще было рано, Максим это понимал. И его хорошее настроение вмиг погасила картина, которая вскоре предстала перед ним. Белоснежное поле спускающееся с горы к лесу было разворочено, и чернело безобразной широкой канавой, очевидно от прокатившихся сверху крупных камней. А по сторонам этой канавы, были нацарапаны, взбиты десятки мелких борозд и канавок от более мелких камней, которые и лежали везде, утратив инерцию своего движения по глубокому снегу. Очевидно, первоначально, откололся от скалы громадный осколок, и падая он вызвал за собой и более мелкий камнепад. Громадный камень повалив десятки деревьев, укатился далеко вниз, оставив за собой безлесую просеку, с размешанным снегом, землей и зеленой хвоей. Максим долго стоял в нерешительности перед увиденным и сняв лыжи быстро перебежал канаву на другую сторону, боязливо поглядывая на далекие и высокие скалы. Но стояла мертвая тишина. Очевидно с горы и скал падать больше было нечему. Странно было осознавать то, что с горы не сошла снежная лавина при таком грохоте. Значит, всему свое время. Интересно, – посланец «жакана» в гору, приходил смотреть сюда? Наверняка приходил. Только наверное смотрел со стороны камня, из недосягаемого места. А мне теперь все равно не утаиться, пойду пока открытым пространством. Так мне легче и быстрее. А заходить в чащобу, в глухую тайгу все равно придется. И скоро. Почти середина горы у меня за спиной. А так легче и идти безопаснее от зверя. Ну, а от пули – нигде не спасешься. Наверняка за мной наблюдает кто-то, коль предупредил выстрелом. Ну, а вновь скатившийся громадный камень, станет, защитой логова рыси. И поможет это сделать человек, который не хочет, чтобы я шел дальше. Но мне надо идти дальше. Иначе нет смысла жизни! Ну что? Еще пройду с полчасика так и придется углубляться в тайгу. Скалистая макушка горы, находясь на середине ее должна все время смотреть мне в спину. А там где-то через сутки пути и Лысую гору увижу. А вообще-то перед заходом в тайгу, надо посмотреть, что там она из себя представляет? И Максим постепенно стал забираться выше, по снежному полю. Когда он забрался гораздо выше крон деревьев, открылась совершенно другая картина. Ага, если пойду так, то буду попадать на открытые участки тайги. А по ним идти гораздо легче. И наметив себе путь и заметив расположение скал за спиной, он съехал вниз и заскользил между деревьями, держа направление на высокую ель, замеченную с горы. Максим внимательно осматривал деревья и местность. Никаких следов на снегу не было. Кричали кедровки, перелетая с дерева на дерево. Кедрача здесь было много, так что скитские люди не совсем уж в бедном краю живут. Кедровый орех есть, ягодники наверняка имеются, ручьев, речушек полно, рыбка имеется. Хотя сейчас все подо льдом и снегом. Трофим же говорил: – рыбку из проруби таскали бабы вместе с моими ребятишками. Соболь в Саянах водится – многие говорят. Сохатый водится. Одним словом живут люди не умирают. Наверняка и скот домашний держат, хлеб сеют. Размышления целиком поглотили Максима и он шел на каком-то автопилоте, поглядывая на деревья и отмечая чистоту снега. Кое-где на снегу были ниточки – дорожки лесных мышей, а в одном месте он увидел ямку в снегу, там сова очевидно расправилам скорее всего с рябчиком. Повидимому где-то здесь протекал ручей, потому что рядами шли кусты смородины и черемухи. Кормясь оставшимися кое-где засохшими на ветках ягодами, рябчик и оплошал, оставив на снегу несколько пестрых перьев. Все отмечал на своем пути Максим. Это если бегло глянуть на тайгу – ничего не заметишь. А приглядишься много чего можно заметить. Жизнь идет! Своя таежная. Если бы не обходил Высокую гору по ее снежному брюху, а шел через чащобу, неизвестно сколько Рысиных заслонов пришлось бы встретить. А так, пожалуйста! Совсем ерунда. Ширкая лыжами по снегу, он шел вперевалку, держа в одной руке палку-толкач за середину, в другой обрез заряженный картечью. Был совсем спокоен. Огибая очередную кедрину, ему показалось, что там есть какие-то следы. Он замедлил ход и чуть согнувшись и опершись на палку стал заглядывать в ту сторону. И тут ему на спину, прямо на котомку с толстого сучка кедрины, прыгнула рысь, злобно фыркнув. Колени у Максима подломились, но он устоял все-таки на ногах, крепко опершись на палку, мотаясь из стороны в сторону. А рысь злобно урча рвала когтями котомку, ухватив зубами шишкастый узел ее с петлей от лямок. На снег полетели, сухари, ручьем потекло просо, когти скребли по котелку и он тоже вывалился на снег. Максим не мог сообразить: – что делать? Выпустить палку, упадет на снег, вообще будет беда. Сейчас до конца из котомки вывалятся вещи, начнет рвать спину. Он втянул голову в плечи и боялся, чтобы не слетела шапка с головы. Хорошо, что только зашел в чащобу опустил уши у солдатской шапки, чтобы не попадал снег на шею и уши. Это пока и спасало его, что рысь не добралась до шеи. Когда, она отпустив зубами горловину котомки, хватанула его за плечо и от ее пасти потянуло откровенной кошатиной, Максим наощуп подставил дуло обреза к ее круглой башке и нажал на курок. Выстрел у самого уха, оглушил его. Запахло паленой шерстью, кошка дернулась и свалилась вниз, зацепив когтями его масхалат, и он повис лентами на ее задних лапах. Она судорожно задергалась, перекувыркнулась через голову и неестественно выгибаясь, загребла окровавленный снег лапами. Максим тупо смотрел и машинально выбросил стреляный патрон и загнал новый, даже не посмотрев какой. Вот так глядя на круглую морду рыси с развороченным глазом и раной до самого уха с кисточкой, он одной рукой держал обрез, а второй загребал снег с ветки и вытирал окровавленное плечо, от Рысиной крови. Потом все также глядя на нее, поочередно снял лямки разорванной котомки с плеч и сбросил остатки изодранного и окровавленного масхалата. Прижавшись спиной к кедрине, он тошнотворно отплевывался и скомкав халат возил им по плечу брезентовой куртки, на которой были выдраны когтями белесые нитки. Максима мутило. А серо-дымчатая кошка с лохматыми толстыми лапами, неподвижно лежала вытянув вдоль тела короткий хвост. Саднило за ухом, около которого был выстрел. В голове звенело. Максим сунул под шапку руку и вытащил ее назад. Ладонь и пальцы были в крови. Чья кровь? Его или рыси? Сняв шапку, он увидел, что и она вся в крови. Снаружи точно рысиная, а изнутри его. Достав из котомки чистую пару белья, которую в дорогу положила Агафья. Максим увидел что и рубаха кое-где изорвана когтями. Протерев шею и затылок снегом, он стал подолом рубахи вытираться. Кровь не унималась. Когда она успела царапнуть? Или зубами все-таки? Саднило и под коленкой. И даже, как ему показалось, мокро в валенке. Неужели зацепила и ногу? Прижав ухом скомканную рубаху к плечу, Максим оглядывал округу, склонив голову, обрез он держал наготове. Второй рукой шарил под коленкой, и нащупав как бритвой разрезанную дыру в троих штанах, включая кольсоны, сунул туда палец и нащупал рану. Надо разуваться, перевязывать рану. Нет, придется снимать штаны. Разувшись, штаны не заверну до раны. Вот угораздило! Смогу ли идти дальше? И он принялся разглядывать запасные кальсоны, как разорвать их на ленты, чтобы перевязать ногу. Стоп! Ведь Колька сунул пакетик с бинтом и йодом. Ага, вот, в брезентухе. Ай, да Колька! Не снимая с пояса патронташа, он подтянул его повыше, и расстегнув все штаны и опустив их ниже колен, заглянул на рану. Нога была в крови, понять ничего нельзя. Скатав ком снега, он покатал его под коленкой. Снег впитал кровь, обнажил длинную глубокую царапину на коже. Хорошо что вдоль ноги, а не поперек. Была бы порвана и вена и сухожилие. Максим посогинал, поразгибал ногу, и белея ногами и голым задом, принялся бинтом заматывать рану, полив ее предварительно йодом. Ничего, заживет! – Застегивал он штаны. – Да заживет, коли живой будешь, а згибнешь, тады все труды ни к чему! Опешивший Максим, повернулся на голос метрах в пяти от него, присев на согнутую ветку куста почти до снега, горбатился маленький старик, в рысьей шапке, в холщовой рубахе, в таких же в заплатках штанах, с красными ручищами, облокотившимися о колени. На ногах была непонятная обувь, сунутая в коротышки лыжи – сохатинки, – точь в точь, как у Максима. Зателешился? – захихикал старик, тряся длинной редкой бородой с усами. А я зрю, – срамное место и у инородцев також само. Максим зажмурил глаза и потряс головой. Наваждение не проходило. Старик