Эх, Мукубен – Максим! Кто тебя ждет на этой земле? Разве только твоя родная степь, которая отсюда неизмеримо далеко? Поседевшая в долгих ожиданиях своего сына, из дальних странствий. А он упорно шел вперед, чтобы найти двух маленьких существ, затерянных в огромной Сибирской тайге, в которых пульсировала его кровь. Он шел напомнить, что у них есть род и племя, есть родная земля, которая ждет их. Есть отец, который всегда помнил о них и всегда хотел их видеть и помогать им жить. Тяжело было идти в сырой одежде и мокрых валенках. Сказывалось постоянное недосыпание, недоедание. Максим все чаще останавливался на отдых. Палка-толкач – была из сырой березы становилась все тяжелее. Лысая гора была все ближе и ближе. И Максим все время отдыха не спускал с нее глаз. О том что в этих краях присутствовали люди, видно было и по окрестности. Лес поредел. Чаще появлялись пни от спиленных деревьев. На пологих косогорах виднелись большие заснеженные участки. Очевидно это были пахотные поля. Вон на проплешинах в мелколесье, стоит зарод с сеном. Где-то есть люди. А где? И вот с правой стороны он увидел опять хорошо накатанную лыжню, идущую в его же направлении. Максима подкупала более легкая ходьба по накатанной лыжне, но он тут же отверг это желание. Предпологая очередной подвох, от этой лыжни. И пошел рядом, в двух-трех метрах. И точно, через полчасика лыжня повернула резко вправо, а перед поворотом, в снегу были воткнуты какие-то ветки, которые явно не росли здесь. Очередная ловушка, – подумал Максим. По подобным местам скитские люди наверняка не ходят, из страха попасть в такие ловушки. Ходят только знающие люди подобно – Аникея. Наверняка, для вывозки леса и дров у них есть определенные дороги, дальше которых они – ни ногой. Вроде Лысая гора и рядом, и в то же время далеко. Еще дальше отодвинулась Высокая гора с ее цепью гор. Взойдя на очередной бугор, Максим остановился и долго разглядывал окрестности Лысой горы. Ага, вон большущий бугор – гора, примыкающая с густым темным лесом. Вот в этом ельнике и спрятался своими постройками скит. Говорила же Агафья и Егор, что лес в окрестностях скита рубить запрещено – под страхом смерти. Так, так, а это что? Дым над ельником! И еще, и еще! Точно там скит! Ниже должна быть река, так Трофим говорил. Но ее не увидишь, под снегом. Ну что вперед? А где же избушка в тайге, где Феофан лечит – калечит? Наверное, в другой стороне, где-нибудь. И Максим катанулся вниз. Ну, километров пять может быть осталось, – повеселел он. Время обеденное, поди накормят староверы? Впереди показалась раздвоенная рощица из пушистых елок. С левого края ее и к серединному просвету шли каки-то следы. Были там и рысиные. Максим приостановился и стал разглядывать следы и окрестности елки. Так конечно ближе было бы, если идти через следы. Но …Нет, пойду-ка лучше правее по чистому снегу.
Глава 40
Что произошло дальше, он не мог вспомнить. Никогда в своей жизни. Ведь он шел далеко от ельника, с правой стороны его. Откуда же ему на голову свалилась рысь? Неужели с той высокой елки, которая росла в гуще ельника? Загадка. Максим и так довольно осторожно огибал эту рощицу. В правой руке у него был нож, в левой наперевес – толкач. И вдруг! – Боевой рысиный – пфырк! – шипение, и прямо на голову и плечи тяжелый когтистый ком. Единственно, что он успел, так это ширнуть ножом снизу вверх, и по его руке потекла горячая жидкость. Наверху кошка задергалась, вспарывая его фуфайку когтями на спине и вцепилась зубами в руку у локтя, держащую нож. Так оба рычащие и ревевшие от боли они рухнули куда-то вниз, сквозь шуршащий снег и с хрястом ломающиеся ветки. Потом что-то холодное вонзилось в левый бок, ломанулось в сторону правая нога, тяжелый удар по голове и плечам. Искры из глаз, будто вспышки хвои на горевшей стоящей у болота ели, в ночь схватки с волками и … темнота. И ни одного звука. Сколько прошло времени после этого падения, Максим не знал, как и не знал где он находится, и что с ним. До его сознания изредка доходило, из разговоров двух лиц, что он находится в какой-то яме утыканной кольями. И что один кол пронзил его бок. А сверху его оглушила после падения специальная листвяжная колода, которая сваливалась из наклонного углубления в стене, когда на колья летела жертва. На этот раз жертв было – две. Рысь пронзенная колом в живот, с раной тоже в живот от ножа и человек. Фуфайка и брезентовая куртка как-то съюзили в сторону острие кола, но летевшая вслед колода вбила, впечатала острый кол в левый бок, порвав кожу и нарушила нижнее ребро. Метался свет, или так казалось Максиму? И старческий дребезжащий голос, знакомо хехекал и рассуждал: – Живучий энтот инородец. А кошечка богу душу отдала. А он ишшо дыхает. Вызволять его надобно. Дык, какож батюшко? Сутунок – то листвяжный, больно тяжел. Не впрвой, один бок подниму – подопри, цепку накинь, також и второй бок на цепку. А там, по слегам закатим, пусть ждет своего часа. Ух, силушка ишшо батюшко Аникеюшко в твоих жилах бродит! Дай, бог тебе здоровья! – двуперстно крестился юродивый, после тяжкого труда. Ране ниче, а щас задышка берет! – хрипел горбун. Снимам вместе с колом. Вишь, кол – то сломлен внизу. Потто и остался живой инородец. Кол вишь, схильнулся на бок. Заменишь все, ладом все должно быть. Також батюшко, також. Все сполню. Ветки узорно заплетешь. Снежком притрусишь. Також, батюшко, сполню. Сруб однако, малость ишшо послужит, – постучал он костяшками пальцев по скользкому бревну сруба, укрепившего стены ямы. Кошечку, на заднем дворе ошкуришь. Шкурку высуши, да в мою камору снеси. Да мясо не покусись трескать! – и он дернул за ухо юродивого. Тот бухнулся на колени и запричитал: – прости за Христа ради, батюшко! Энтого варнака снеси в келью к матушке Секлетее. Сполню батюшко! А че, первое сотворить? – отупело воззрился на старика юродивый. Едино слово – божедомная душа, аки младень умишком. Також, батюшко, також! Инородца первее снеси, растелешить подмогни матушке, стара да хвора ужо. Сполню, батюшко, сполню! По собачьи преданно заглядывал он в глаза старику. А тот снял с пояса Максима патронташ, выдернул из окровавленной хрустевшей руки нож, из-за ремня топорик, снял котомку и взяв все это в одну руку, в другую фонарь, осветил лужу крови на земле. Много кровушки испустил из себя инородец. Вавилка, подь следом! – широкий, словно квадратный юродивый с руками ниже колен, небольшого роста и огромной головой, нагнулся и словно малого ребенка поднял Максима на руки и пошел за Аникеем, по подземелью. Силен был глуповатый Вавила, но против Аникея – слабоват! Длинный ход подземелья, укрепленный по всем правилам рудокопного дела привел под моленную избу, где в пристроенной боковушке приютилась келья знахарки – Секлетеи. Здесь, – Наверху, она только молилась и спала, а все свое врачевание вела в большой каморе, подвала моленной избы. На печке у нее всегда что-то варилось и клокотало, бурлило и парило. По стенам висели пучки разных трав, а по полкам стояли разные горшочки, с разными мазями и снадобьями, ведомыми только ей самой. У нее была помошница – толстая, тупоумная Федоска, она вечно была измазана в саже, и на уме у нее была одна забота – найти жениха. И она ходила по пятам за Секлетеихой и просила сделать ей приворот на здоровенного рыжего парня – Агафона, который за километр избегал от неряшливой Федоски. Сейчас растрепанная Федоска сидела на чурбачке перед печкой и размазывала грязными руками слезы по щекам. Матушка Секлетея недовольно оттаскала за волосья, послушницу за то, что она выпила целый горшок слабительного зелья, по ошибке вместо чая. И ей хучь бы хны! А ей, рабе божьей – Секлетее и двух ложек хватило из остатков, чтобы целый день бегать в отхожее место. Шутка ли в таких летах, высиживать в холоде? Вот и ревела басовито Федоска проклиная свою жисть: – Жениха – нетука, никуды не пущають, а ишшо юродивый Вавилка пристает, стыдобно шупаит. Ей и щикотитно и страховито. А, вот он леший и на помине! И из потайной двери за полками радостно скалясь вышел низенький, уродливый человек, с поистине конской головой. Фидосочка, поглянь каку чуду я принес! И он положил в угол на низенький топчан Максима. И где, матушка Секлетеюшка? Занедужила, поносит, карга! – зло всхлипнула девка. Тады потискаю, полюблю тебя! Ох, хо-хо! Замахала руками она, смеясь. Страховитый ты Вавилко! А ты зажмурься, не зыркай на мине. Сладостно будя! Я вам полюбодействую! Схватила кочергу вошедшая старуха и перетянула по спине юродивого. Тот будто и не почувствовал поясно поклонился ей: – Спаси Христос тя, матушка Секлетеюшко. Тутака оказией переслал батюшко Аникеюшко смерда инородного и велел излечить ево, дабы пытать опосля, пошто заблукал он в угодья наши. Игде пымали? В яму пытошную кошечка сбила ево, на кольях повис, сутунком пришибло. Кровушкой изошел. Живой хучь он? Дыхаит, матушко, а ниче не молыт (говорит) молчуном ойкает. Растелеши яво. Обшупать надобно, оглядеть. Сполню, матушко! Федоска, водицытеплой давай, мыть будем инородца! А водицу матушка я поистратила, цыпки на руках отпаривала. Дурка, ты Федоска, с того горшка воду не трать, она для ран подобна. Ага, у мине руки полопались, – заныла девка. Юродивый стоя на коленях снимал с Максима фуфайку и куртку. Уй-уй, матушко, на руке сгибное место порвано! Персты завернуты в обрат ножом изрезаны, указывал он на окровавленный локоть. Федоска, мочи тряпицу из энтого горшка, смывай дочиста. Страховито, матушка! Инородец не куснет? Его самого хучь кусай, хучь выбрасывай. Боязно! Тряслась девка. Матушко, тутока кол до печонок достал! – показал он на рану в левом боку. Дурень! Печенка в энтом боку, ткнула старуха в другой бок. Портки стаскивай! Юй-юй! Стыдобно! – заворачивалась Федоска! Гы, гы! – скалился конскими зубами Юродивый, снимая двое окровавленных штанов. Кальсоны также были окровавлены от набежавшей крови с израненного бока и сломанной правой ноги. Выше колена из кровавого месива бедра торчала кость. Колом рану сотворило, потом сутунком прихлопнуло на излом, – комментировал свой рецепт травмы Вавилка. И с головушки шкуру с волосьями содрало сутунком. Гожее бревнышко, ладненько калечит, – радовался он. Да сорви ты исподни портки! – стукнула старуха юродивого по голове костяшками сухонького кулачка и заохала от боли. Аки пень листвяжный твердолобина! Затрясла она рукой. Перетяни вервью у паха ногу, вишь, кровища хлещет. Вавилка снял со стены тонкий кусок веревки и перетянул правую ногу выше раны. Кровь заметно уменьшилась. Эк, дура я старая, давно тебя Вавилко, к знахарству подвинуть надо бы, да все на девок время впустую потрафила. Юродивый мол, не ладно! – шамкала Секлетея. Також матушко, також! А знахарка, ложкой разжала Максиму зубы и так и оставила ее во рту, другой ложкой вливала ему в рот какую-то коричневую жидкость. Зырь, смокчет инородец зелье-то, гы, гы, – засмеялся юродивый. Дыхать ладнее стал. Заснет чичас болезнай, – задумчиво глядела старуха на него. Лубки готовь, ногу кутать зачнем. Вавилка проворно выполнял все ее поручения. Федоска тупой коровой стояла в стороне и ковырялась в носу. Подь за водицей к ручью! – погнала ее старуха. Та даже и не шевельнулась заворожено