твовать руки и ноги, ток крови в них. А тут мне мозги почти отморозили зельем! Ну, ну! Что делать? И глянув на недвижимые руку и ногу, он начал медленно вставать. Окровавленная нижняя рубаха с разорванным рукавом и кальсоны, бывшие когда-то белыми, сейчас были серо-грязными в кровяных пятнах. Штанина кальсон больной ноги, была также распорота почти до паха. Звенело в ушах, мутило от духоты и гари свечей. Неча с ним валандаться! Вяжи Яго на кресту и к столбу! – Слышались выкрики. Веру нашу рушит! Не хочет хреститься, не хочет коленей преклонить! А-а-а! Вспомнил! Живым остаться – колени преклонить и двуперстно перекреститься! – А там что-нибудь придумаем! Бесов изогнать из него! – орала толпа. Заклокотав горлом от боли и ярости, Максим стал подниматься на ноги. Дикая боль пронзила правую ногу в бедре, в месте перелома. Ниже колена он ногу не чувствовал. Поставив больную ногу на пол, он качался из стороны в сторону, боясь упасть. Улучив секундное равновесие, он резко поднял здоровую ногу и подсек ее ступней под колено больной ноги, лубки сломались и он рухнул на колени, упершись руками в пол. От падения не выдержали и сломались и лубки правой руки. Максим сунулся лицом в пол. Оттолкнулся здоровой рукой от пола и стоя на коленях, и этой же рукой, вытянул два пальца больной руки, из тряпки. Брызнула кровь, из указательного и среднего пальца. Остальные пальцы, смял в щепоть и обмотал тряпкой. Высоко подняв окровавленную руку над головой с двуперстием, Максим глянул на иконы и выше их. Толпа затихла, только были слышны сипящие дыхания стоящих на коленях людей. Феофан напряженно наблюдал за Максимом. Господи! – воскликнул Максим, в зловещей тишине. Прости все мои грехи, сохрани и помилуй всех моих единоверцев, раба божьего Максима и детей моих Евдокею и Кирилла! И размашисто двуперстно перекрестился и тут же рухнул на пол. Феофан хмыкнул и недовольно засопел, стукнул о пол посохом. Пошто гневаешься отец родной? Закричали среди толпы. Нашей веры пришелец! Вишь недужный, а к Господу разумно обратился и нас грешных не запамятовал. По христиански будет благочестивый отец Феофан, ежели недужного пришельца спровадим к матушке Секлетее на избавление от хворости. Иссякнет кровушкой, мотри лужица. – Выступил вперед древний старец. Феофан махнул рукой Вавилке: – неси в обрат! Гы-гы! Греть косточки не будем? – заковылял к Максиму юродивый. Нету-ка в нем бесов! – закричали от двери бабы. Хм! Стукнул посохом в пол Феофан. Все враз стихли и потупили глаза. Снеси раб божий, хворого в обрат на излечение. К Афиногену, он досмотрит, а матушка Секлетея тамока его полечит. Все знали, что под горой, куда никому не было хода, есть второй рысятник с хромым и юродивым Афиногеном, в камору которого могли беспрепятственно входить только Феофан, Аникей, да Секлетея. За его каморой внутри рысятника был тайный вход в золотоносный рудник, где работали кандальники. И если уж кто попал сюда, выхода отсюда уже не было. Весело гыгыкая, Вавилко понес обмякшего Максима мимо каморы Секлетеи под гору. Старуха постояла, поглядела ему в след и вскоре пошла в том же направлении неся в холщевой сумке горшок зелья, обвязанный тряпицей. А отец Феофан оглядев моленную избу, громко спросил старосту Никодима: Все ли братия и сестры исправно посещают моленную? Исправно отец Феофан, окромя недужных и малых деток. Приобщать к молению надобно и малых деток. Сполню отец Феофан! Закончим моление сегодня хвалебным песнопением. Да все дышащее да хвалит Господа! Аллилуйя. И отец Феофан зашел в притвор, оставив молящихся и плачущих единоверцев, просящих у Бога прощения, за грехи земные. А в избе Федоскиных родителей, куда собрали детей со всего скита, был шум и гам. Ребятишки бегали и кричали, смеялись и плакали. Некоторые уже спали, забравшись на полати. Дремала и увечная старуха, приставленная на присмотр ребятишек, привалившись к печке. Ребятишкам уже все надоело. Они и помолились и сказки послушали, а их все не разбирали по домам. Возле двери, с накинутым крючком сидела с хворостиной в руках насупившаяся Федоска. А в углу, перед иконой на коленях стояла худенькая девчонка – инородка, и истекая слезами горячо молилась: Господи! Спаси и помилуй моего отца! Мы так долго его ждали! Она то двуперстно крестилась, то клинышком подносила ладони ко лбу и земно кланялась. За ее спиной также на коленях стоял брат и повторял все ее движения. Но только молча. С закаменевшим лицом. А за подслеповатыми оконцами, обтянутыми бычьими пузырями, сверкала молния, гремел гром, пошел первый весенний дождь. Хотя в бескрайней Саянской тайге лежали еще сугробы снега. Весна с каждым днем набирала свою силу, смывая звенящими ручьями пролитую кровь и слезы.