– Ишь, ты, аж из самого крайкома партии! Не шутка, а ну-ка, тихо! – укрощали друг дружку сидящие, – Дело-то вон какое, кабы новой войны не было!
Лектор, круглолицый мужчина в годах, доходчиво стал рассказывать, что творилось в мире. Люди слушали, затаив дыхание.
– Вы бы чаще к нам приезжали, может и мы бы умнее были вместе с нашим начальством. Живем в глуши, ни черта не знаем. А тут вертят нами как хотят!
Парторг хлопал молча глазами и делал вид, что не слышит в его адрес реплик.
– А че, против этого мериканца Трумэна нет никаких сил? – спросила худощавая баба лектора.
– А вот мы собравшихся просим, – хитро прищурился он, – Как вы думаете, товарищи, какое наказание за такие действия заслужил Трумэн?
– На север его, к чертовой матери выслать или к нам на дальний лесоучасток чурочку пилить!
– Тьфу! Это не наказание, мы-то живем и ничего!
– А я бы ему вот че сделал, – загудел огромный Ленька Шуйков, многодетный тракторист.
– А ну-ка, послушаем товарища, – еще хитрее прищурился лектор.
Собрание притихло, ожидая, как обычно подвоха от своего земляка.
– Ну, взял бы я хороший железный ломик и один конец раскалил бы в кузне до красна. А холодный конец всадил бы ему в сидячее место.
– А почему холодный, а не горячий? – интересовались земляки.
– А чтоб союзники его не вытащили. За раскаленный-то конец шибко не схватишься.
Собрание рыдало, охало, ахало, вытирая от смеха слезы. Смеялся и лектор. Парторг не решался особо смеяться и все поглядывал на гостя из крайкома.
– Хорошие у вас люди, Виктор Авдеевич, с такими нам не страшна ни холодная война, ни горячая.
– Живем с ними, стараемся вникать в их нужды, – улыбнулся парторг.
– Будьте ближе к массам, – пожал ему руку гость и пошел к легковушке, ожидающей его.
А парторг долго стоял на улице, смотрел вслед удаляющейся машине гостя и переваривал слова гостя: «Будьте ближе к массам.» Что он имел в виду, этот крайкомовец, и как будет докладывать о их встрече и кому?
– Дела-а! – беспокоился он, – Эти чертовы спец. переселенцы, сколько из-за них неприятностей.
Особенно калмыки. Какие-то тихие, покорные, как-то мрут незаметно. Вроде были и нет их. А где же их хоронят? Вон латыши, эстонцы, хохлы, литовцы, тоже на их положении. Но тем палец в рот не клади – откусят по самый локоть. Они-то приехали уж после войны с мешками, с ящиками. Сразу сыто зажили. И дома построили, а кое-кто их них сразу готовые дома купил. И всякое барахло втридорога продавали. Дети их сразу учиться пошли. А калмыки?.. Стоп, стоп, стоп! Калмыков привезли зимой, в страшные морозы 44-го и без всяких необходимых вещей. А-а-а! Их первыми выселяли из всех этих спец. переселенцев. Еще у нас не было опыта по спец. переселению. Очевидно, на них сорвали первое зло за предательство выродков из разных народов. А тут жестокие и долгие бои под Сталинградом. И они оказались рядом, под рукой. А они почти кочевники, какие там вещи, кроме скота? Да почти никаких! Вот и согнали их под автоматами как скот в товарняки. А они погибать, дух-то надломленный. Вот и мол-чат, не могут отмякнуть душой. А уж как стали они дохнуть в дороге и на местах наверх-то, в правительство, точно доложили, ну, других-то и стали привозить в более лучшие условия. А как теперь создать им лучшие условия? На всех одинаковое клеймо. Взбунтуются греки, закарпатцы, те же литовцы, татары. Нет! Наверху знают, что сделали. Так что пусть живут как живут. Не знали мы их раньше и не будет большой потерей, если их не станет у нас вообще. Меньше хлопот будет! А кто хочет жить, тот живет. А с семенами и прочей помощью пусть кто хочет рыпается. С полей бурты картошки и турнепса растащили? Все знают. А специально мы их оставили в поле, чтобы поддержать население в голодное время.
– Вот так-то! – ликовал парторг.
А про финансовую помощь на обустройство – тоже не на тех напали! Глав. бухша и нач. кадрами давно собрали подписи с кого надо. А их уж и в живых-то нет. Поди, докажи! И с поднятым настроением парторг зашел в контору.
Люди, помня суровую, голодную прошлую зиму более серьезно готовились к новой. Утепляли свои избы, не надеясь на русский «авось», подбирали с огородов до последней картошины и капустного листа. Калмыки тоже готовились к зиме. Старухи и ребятишки каждый день ходили на поле подсобного хозяйства, где уже прошла копка картошки, подбирали мелкую брошенную картошку, находили и хорошую в непролазных зарослях бурьяна. Все несли домой. Максим еще в начале осени, прорыл из подполья под стену избы канаву и выбросил на косогор все содержимое, что наваляли за зиму ребятишки. Проветрив и приведя в порядок подполье, он приказал найденные овощи складывать в подполье – не одна зима уже показала, что овощи нужно заготавливать впрок. Научились солить и капусту. Брошенные листья ее и плохие вилки собирали на полях и несли домой. Старухи терпеливо мыли, крошили и солили в большую бочку, стоящую в сенях. Соседские бабы беззлобно посмеивались:
– Ну, бабки, наверное замуж собираются, все чего-то готовят. Осталось дело за маханом.
Старухи уже немного понимали и разговаривали по-русски:
– Нам жених биш (нет), ачнр харм (внуки жалко).
В один из выходных дней Максим долго ходил вокруг избы, подсыпал завалинки, что-то подколачивал. Потом рядом с сенями со стороны косогора стал рыть яму, довольно глубокую.
– Никак колодец роешь? – посмеивались проходящие мужики.
– Ага, прямо к речке подземный ход рою, – усмехался Максим.
А когда над ямой пристроил продолжение сеней и из них прорубил ход любопытству, проходящих не было конца.
– Жилплощадь увеличиваешь? Или до воды на косогоре дорылся? – тянули шеи они.
– И то и другое, – смеялся Максим.
И когда сгорающих от любопытства он приглашал посмотреть, удивлению не было конца. Увидя круглую небольшую дырку в настеленном деревянном полу, они немели от удивления.
– Неужто пригородил уборную?
– Ага, – смеялся Максим.
– А духа чижелого не боишься?
– Нет. Прошлую зиму ребятня вообще в подполье опорожнялась.
– Иди, ты? – восторгались зеваки, – И ниче?
– Ниче.
– Вона как!
– А чего делать? Одежонка у ребятишек плохая, на морозе попробуй, посиди с голым задом, болеют часто. А у вас как? – осведомился в свою очередь Максим.
– У нас? – удивлялся местный мужик, подняв брови, – Как положено, как при дедах и прадедах, на свежем воздухе, чтобы дух уносился ветром.
И хлопнув друг друга по плечам они заразительно смеялись. Зачастили сюда смотреть и бабы. И не одному своему благоверному в долгой ругне была расчесана голова:
– Вон, калмык-нехристь уборную на городской манер изготовил, а вы в Европах воевали, а жопы морозите себе и детям. А каково нам быть опосля родов или при женских болезнях?
Мужики глубокомысленно покуривали, кивали головами, но нарушить традиции предков не соглашались. Отхожее место и должно быть отхожим, подале от избы, чтобы дух чижолый на сторону уходил, а не в избу.
– Да и некогда нам. Ну-к, Митяй, слетай к Нитенку, – посылал он своего пацана к соседу, – Че он там? Принес пол-литру аль нет? Тут голова трешшит, спасу нет, а ей туалету на городской манер подавай. Щас-ас, раскорячились! – и кормилец семьи обиженно выходил во двор.
– Вам бы лодыря гонять, да за рюмкой сидеть! – неслось ему в след от разгневанной жены, – На это у вас есть время!
Обладатель восьмерых детей, хозяин маленькой избенки громадный мужик, Ленька Шуйков не смог выдержать нападок жены и взялся пристраивать прируб к избе для домашнего туалета. Прируб был уже почти готов, правда без крыши, да и Ленька сообразил, что чем таскать землю из ямы ведрами лучше выкинуть ее через верх прируба, через окно. Тяжело, конечно, выкидывать и через верх, надо бы яму сначала вырыть, а потом строить, но до него сразу не дошло. Ниче, сам два метра, уж на метр вверх не кидану ли че? Кидану. И на первом же штыке лопаты его как водой окатило. Голимая скала, аж искры от ломика летят! Мать честная! Сколь годов здесь жил и не знал, что дом стоить на скале. А подполье? Как же рыли подполье? Оно ведь в Ленькин рост отгрохано под всей избой. Промаялся он пару вечеров, бил скалу и клиньями и кувалдой – никакого проку. Так, десяток ведер наколупал каменной крошки и все. И все бы ничего, да мужики со всей округи собирались около него и, сидя на бревнах, покуривали, часами наблюдая за его безуспешной работой. Язвили, беззлобно подъелдыривали.
– Слышь-ка, Лень, как говняную туалету заимеешь в избе – жизня культурная зачнется. В министры лесной промышленности выбирать будем. Шутка ли, у тракториста такое дело дома? Новатор, как это? Ишшо одно слово есть такое, прямо в точку – рационализатор. Вот. И ишшо одно слово схожее есть – исинизатор, – хохотали мужики.
В этот вечер Ленька молча снес все насмешки мужиков. Закончив работу, он вытер пот со лба, собрал инструмент и, постояв несколько секунд, вертел головой, осматривал яму. Подняв небольшой камень, он рассмотрел его со всех сторон и потом, хыкнув, запустил на манер гранаты через головы мужиков далеко на гору. Угнув головы в плечи, мужики переглядывались меж собой и враз засобирались домой, наперегонки протягивая Леньке курево.
– Ну-ка, Лень, закури, брось ты ее эту уборную! Глянь, у тебя как у всех людей есть отхожее место, даже с крышей.
И взоры всех сошлись на некоем строении в конце огорода. На четырех столбиках лежало подобие крыши из трех дранок разной длины, а с лицевой части от дороги была низенькая решетчатая рама, очевидно обозначающая дверь уборной. Остальных стенок строения не было. Да, вообще-то высокий бурьян, окружающий уборную закрывал не показные части сидящего там. Разве только голову и грудь хозяина скрыть было невозможно. Да и к чему? Мало ли чего мог делать там хозяин подворья? Ветерком со всех сторон обдувает, сиди, покуривай себе.
– Ладно, – согласился вроде Ленька, – пойду, умоюсь, – и он зашагал к речке.