Довольные мужики, знавшие его с детства, проспорили не одну пол литру друг дружке, хлопая по рукам, утверждая, что продолжение чего-то интересного будет, и чтоб завтра все были в сборе и непременно затарены, а не пустые. Не обязательно пить ее проклятую, но быть она должна. Не участвовавшие в пари мужики дружно подзуживали спорщиков, перемигиваясь.
На следующий вечер, чуть придя с работы, мужики, как воробьи, облепили бревна перед Ленькиным подворьем. Некоторые из них были с оттопыренными карманами и нервно поглядывали на избу. Леньки не было. Бегали его ребятишки туда-сюда, гремела посудой и ведрами его жена – Маруська, в летней кухне, тоже открытой всем ветрам. Дым из печки весело накатывал в сторону мужиков и весело чертыхаясь они кричали хозяйке:
– Слышь, Маруська, ты бы фартуком помахала, дым отогнала.
Симпатичная Маруська, разрумяненная готовкой ужина, выглядывала с поварешкой в руках и также весело отвечала:
– Сейчас помашу этой штукой, кому в лоб, кому по лбу, – и тут же кидалась к печке, прикрикивая, – Куда потащил, чертенок? Ужина жди!
Ребятишки уворачивались от ее шлепков.
– Слышь, ребята, а Маруська-то того, так и осталась симпатичная! С девок как была красивше всех, так и осталась. И восьмерых родила! Моя вон двоих принесла, согнулась, все за поясницу держится, а эта все бегом, все весело зубоскалит. Молодец баба!
– На свою почаще гляди, на Маруську есть кому глядеть, а вон и он прет.
Размахивая руками, действительно пер по дороге Ленька. В одной руке у него был кирпич хлеба, через плечо висела рабочая сумка. Поравнявшись с мужиками, он остановился и развел руками:
– Здорово! Ждете? – и напрямки шагнул во двор.
– Ага, здорово, Лень! Че, че он ожидать сказал? – переспрашивали они друг друга.
– А хрен его знает! Че-то непонятно.
– Ура! Папка пришел, хлеба принес! Ужинать будем, – прыгала вокруг него ребятня.
Маруська молча забрала хлеб.
– Пришел? А позднее не мог явиться? Нализался как сапожник, а вон и дружки твои тут как тут.
– Марусь, ну! – мямлил Ленька и улучив момент сграбастал ее и прижал к груди.
– Ах ты, блядь этакий, всю щеку оцарапал пряжкой! – схватилась она за щеку.
– Марусь, ну дык я!
– На тебе, на тебе, пьяная рожа! – хлестала его по щекам ра-зозлившаяся подруга, – Тут свинья все корыто разворотила, наладить некому, а ты пить вздумал.
– Ну, магарыча поставили, Марусь! – и он попытался облапить опять ее.
Маруська вывернулась и ударилась щекой о столбец летней кухни.
– Ой, убивают! – заголосила она, рухнув на колени.
Ленька растерянно смотрел на свои ручищи. Завизжали ребятишки. А Маруська живо вскочив, кочергой стала охаживать Леньку по бокам.
– Марусь, перестань! – стервенел Ленька, – Терпежу нету! Неровен час! – отмахивался он.
– Ах ты еще и грозить? А что я вся избитая это хорошо?
У Маруськи на щеке алела длинная царапина, а на скуле багровела шишка. Поединок мог перерасти в непонятное последствие.
– Ну, наверно уж хватит, а то кабы чего не вышло. Да и Леньку спасать надо, если двинет разок, мокрое место от Маруськи останется, – рассуждали мужики, – Оно-то и ее поучить надо, пусть не стервенится при товарищах. Не-е, хватит! – и дружно встав они направились к месту поединка супругов.
Мигом оценив обстановку Маруська замахала кочергой по друзьям-товарищам. Наконец она выдохлась, бросила кочергу и устало присев на крыльцо зло заплакала:
– А чтоб вас громом поразбивало!
А Ленька, разведя руки в сторону, жаловался друзьям:
– Дык, слышь, че это она седни?
– Ниче, Лень, пошли на бревна, водка давно по стопкам разлита, выдыхается!
Потирая ушибленный локоть от кочерги, морщился первейший его друг низкорослый крепыш Мишка Хлябич.
– Дык, вы че, сразу не могли сказать, как я шел? – обиделся Ленька.
– Ты ж хлеб домой нес, оно дело самое важное.
– И то, – согласился он, направляясь к бревнам.
А Маруська, погоревав с минуту, уже скликала детей за длинный стол на летней кухне. А их и звать-то не надо было, они уже чинно восседали на лавках и в руках у каждого было самое важное жизненное оружие – ложка. За столом разговаривать было некогда. Мужики на бревнах тоже почти молчали. Выпивали и закусывали, луковицей, да нюхали корочку хлеба. Инцендент не обсуждался – дело семейное, сами разберутся. А сунься кто чужой – получишь от обоих. Мишка изредка поглаживал ушибленный локоть, а рыжий Афоня сгибал и разгибал пальцы руки и дул на них. И когда уже выпили по последней, загалдели, потирая выпяченные груди, вспоминая войну, радовались тихому осеннему вечеру. И общее мнение наконец выразил хозяин подворья.
– Это она, проклятая, из-за нее это все, туалета поганая!
– Точно! – заржали мужики.
И как только Маруська ушла доить корову вернувшуюся с пастища, загнанную в стайку, Ленька коршуном метнулся к пристройке и стал расшвыривать бревнышки по сторонам. Друзья его, поняв тайную стратегию его, кинулись помогать ему, приговаривая:
– Оно сообча, надежнее и ловчее будет.
В пять минут сруб был раскидан и аккуратно сложен невдалеке.
– Ну, ты давай тут, держись! – пожимали они руки Леньке.
А сконфуженный Ленька перед их отходом, пытался им объяснить, что никакую туалету он не хотел пригородить, а свинюшник.
– Но сами посудите, от свиньи дух еще хужее, чем от человека. Так, что спасибо вам, что подмогли.
– Завсегда мы, Леня, с тобой! – клялись друзья, покачиваясь на нетвердых ногах.
А он, посадив на каждую руку по двое меньших пацанов, пошел на речку, камушки покидать, грусть-тоску разогнать. Остальные пацаны кто впереди, кто сзади дурачась, вихляли за ним.
– Войско! – восхищались мужики, – Одни пацаны – это не шутка! Молодец Ленька, да и Маруська – баба, что надо! – разбредались мужики по домам.
Вышедшая после дойки Маруська опешила – прируба как не бывало, и даже яма была закидана землей. Она осмотрела двор – никого. Глянула в сторону речки и успокоилась. Там гомонила ее ребятня и гудел о чем-то Ленька, ее муж. Она улыбнулась, потрогала шишку на скуле и пошла в летнюю кухню разливать по крынкам молоко.
Несколько лет в стороне от избы лежала куча бревен от прируба, напоминая многим, что и в далекой глухомани люди стремились к цивилизации.
Глава 15
Осень все больше и больше напоминала о себе. Много различных событий происходило в большом промышленном интернациональном поселке. Полуголодное население леспромхоза, работая в лесосеках на заготовке леса, выполняло большой государственный план. Заготовка и вывозка леса, сплав его по реке, было основным направлением руководителей. Бытовые условия людей никого не волновали. Дать план любой ценой и баста. И давали. Освобожденные по амнистии зэки, определенные сюда на поселение и многие спец. Переселенцы по нелепой ошибке властей оптом привезенные сюда, люди разных национальностей были на одной политической статье враги народа. Загнанные в тупик жизни, люди беспробудно пьянствовали, воровали, проигрывали в карты друг друга. Наспех сколоченные из досок-горбылей приземистые бараки – общежития, часто горели из-за круглосуточно топящихся печек, которые давали тепло и на которых готовили еду. Крики, пьяная брань и хохот под рыдающие гармошки были постоянными спутниками барачной жизни. Многократно проигранная дизель электростанция, также неоднократно горела, на многое время лишая людей света. Дизеля ремонтировались, завозились новые – электроэнергия была нужна токарным станкам, электросварке, для ремонта машин и тракторов. Постоянно грабились магазины, столовые и буфеты. Черные воронки – машины энкавэдэшников – сновали по селу и его окрестностям, особенно ночами и вечерами, увозя в райцентр нарушителей и подозреваемых. И, как правило, если уж кого увозили, назад тот не возвращался. Недаром в народе ходила поговорка: «Попался в воронок – сидеть будешь впрок».
А народ для работ в лесосеках все подвозили, подваливали. Переселенцы с тяжким надрывом приспосабливались к местным условиям. Только по прошествии многих лет местным людям стало понятно почему многие люди, особенно те, которые были ни в чем ни виноваты, не обустраивались, не садили огороды. Они все надеялись, а вдруг их ни сегодня – завтра вернут назад? Но брошенный камень в болото назад не выныривает. Это известно давно. Так и власть, совершившая ошибку, никогда не признается в ней и не исправит ее.
Население калмыцкой избы немного стало жить лучше, заметно освоилось среди местного населения. Ходили в очередь за хлебом, понимали русскую речь, ребятишки росли, гурьбой уже ходили в лес за ягодами и грибами, носили корове траву и разный бурьян. Ребятишки с завистью смотрели на сверстников, идущих в школу. Но дальше разговоров дело не шло. Одежда была плохая, да и с санитарными условиями не все было хорошо. Когда однажды ребятишки решились пойти в школу, их окружила в школьном дворе толпа школьников и, смеясь и гогоча, тыкали в них пальцами.
– Э-э, махана из дохлятины наелись, пришли нас заражать?
Вышел директор, маленький, кудрявый, хмурый мужичек в галифе. Отправив толпу по классам, так как зазвенел звонок на урок, он подошел поближе и спросил:
– Ну-с, слушаю вас!
Калмычата молчали.
– Зачем пришли? – опять спросил он.
Вперед выступил Харка, лучше всех говоривший по-русски.
– Шиколу сидеть, рисовать.
– Где живете?
– Там, – махнул рукой Харька.
– В Орешном?
– Орешино, – махнул он головой.
– Мест нет как-то, – задумчиво ответил директор, – Вши есть? Чесотка?
– Есть, Мэн (да),– и он сказал что-то своим друзьям.
Те стали почесывать свои головы и подмышками. Директор отодвинулся от них подальше.
– М-да! – промычал он, – Вон через дорогу больница идите туда, вам там справку дадут.
– Бичке (не надо) сиправка.
– Без справки в школу нельзя. Надо чистую одежду, в баню мыться, справку из больницы. Пусть мамы и папы придут сюда.