– Уга (нет) ээж (мама). Уга (нет) эцк (отец).
– Не понял, – нахмурился директор.
– А-а, орс (русский), а оруска, мамака, папка уга, а нэту, нэту, – развел руками Харка и, показав на землю прикрыл глаза.
– Умерли? – догадался директор.
– Ага, ага, – замотал головенкой калмычонок, – Могила, – добавил он.
– М-да, – вновь покачал головой директор, – В детдом вас надо, там оденут, накормят и учить будут.
– Бичке, бичке (Не надо, не надо) дидома! – расширил в ужасе глаза Харка, – Дидом хальмг (калмык) бум, бум! – и он стал грязными кулачками бить себя по голове.
– Не надо! – прикрикнул на него директор.– Ладно, ладно, сен, сен (хорошо, хорошо).
– Идите, пока, в больницу к врачу.
– Вирач тык-тык? – показал Харка пальцем, подразумевая укол.
– Нет, справу даст! Идите, идите, а то скоро урок кончится, чего доброго, еще побьют вас.
Харка что-то забормотал и согнувшись сказал:
– Сивиданя!
– До свидания, до свидания!
Ребята пошли в больницу, а директор все стоял и смотрел им вслед, и отдувался.
– Фу-у, ну и дела!
Перед больницей Харка остановился и втолковывал друзьям, что к врачу он пойдет один, а они пусть подождут его на улице. Если и поставят укол, то только ему, за всех. Ребятня была очень довольна самопожертвованием Харки ради них.
Зевая от скуки фельдшерица, бывшая фронтовичка, стояла и смотрела в окно. Она давно заметила кучку калмыцких ребят и гадала, по какой нужде они пришли в больницу. Обычно калмыки в больницу не наведывались, терпели любые болезни. Может, умер кто? Или заболел кто чем? Увидев, что от кучки отделился один, более старший пацан и пошел к крыльцу, она сама вышла ему навстречу. Выйдя на крыльцо, она закурила папиросу и насмешливо наблюдала, как смутился калмычонок и остановился перед крыльцом. Он стоял и смотрел снизу вверх своими узкими щелочками глаз.
– Чего скажешь? – выдохнула дымом фельдшерица и улыбнулась.
Пацан пальцем показал на ее белый халат и сказал:
– Вирач, тык-тык? Сипаравка. Вошка. Шикола, – и он обернулся в сторону школы и махнул рукой.
– А-а, – догадалась фельдшерица, – В школу хотите, а директор справку из больницы требует?
– Мэн, Мэн (да, да), – закивал головой Харка.
– Позови своих друзей сюда, – приказала фельдшерица.
Харка махнул рукой. Ребята несмело подошли. Харка им что-то сказал, они повеселели. Сунув руку в карман халата она достала оттуда плоскую картонную коробочку, из которой вынула желтую таблетку, положила себе в рот и почмокала. Папиросу она выбросила в пустое дырявое ведро, приспособленное для мусора.
– На, раздай друзьям, раздели на всех.
Харка взял коробочку и вопросительно смотрел на нее.
– Бери, бери, это витамины. Вкусно, – снова почмокала она.
Пацан покивал головой и сунул себе таблетку в рот. Пацаны с завистью смотрели на него. Началась дележка, а фельдшерица внимательно осматривала их, спустившись ниже с крыльца. Да, ребятишки были вшивые, с расчесами на шее, за ушами.
– Стойте здесь! – показала она ребятам, а сама перешла дорогу и вошла в школу.
Вскоре она вышла оттуда с директором и поманила рукой к себе ребят. Те наперегонки пустились бежать во двор школы. Добежав до них, ребятишки остановились и жадными глазенками смотрели на руки директора, державшего в руках красивую потрепанную книжку, несколько листочков линовоной бумаги и маленькие огрызки карандашей.
– Вот, я поговорила с Арсением Павловичем, – кивнула фельдшерица на директора, – Пока вам справку дать не могу, вам надо пройти хорошую санобработку самим и вашего жилья. Где вы живете? – и она показала как едят ложкой и спят.
Харка понял.
– Колонка, авк (дядя) Мукубен Цынгиляв.
– А-а, грамотный калмык? А гляди ж ты, как дети запущены. Хорошо, я как-нибудь приду с дезинфекцией, а сейчас идите домой. Вот вам дядя директор подарит букварь, бумагу и карандаши. Учитесь, пока, сами, есть же у вас рядом кто-то грамотный?
Директор отдал Харке букварь и карандаши.
– Это всем вам, – тыкал он на каждого.
Ребятня расстроилась, чуть не плакала. Тогда он взял назад бумагу и карандаши и раздал их каждому. Все были радостны.
– Ну, а книжка одна, будете все по ней учиться, – и взяв книгу, он дал подержать ее каждому.
Харка много и долго объяснял что-то.
– Потом что-нибудь с учебой придумаем.
И тут же объяснял фельдшерице:
–А что тут придумать! Надо их сперва отмыть, вшей истребить, одежду другую дать, санобработку жилищную произвести, а потом в общую школу пускать. Хотя вшей и у наших учеников полно, но не до такой же степени.
– Не берите в голову, Арсений Павлович, у них это пока невозможно.
– А приказ Сталина о всеобуче как прикажите понимать?
– До бога высоко, а до Сталина еще дальше, – ответила фельдшерица.
– Вы о чем?
– А о том. Карантин хотите наложить из-за шести человек? Наложат. Ну и директора тоже другого пришлют.
– Что вы! Что вы!
– Пусть поживут эти пока так. Тут с местными переростками не знаем, что делать.
– Правда, правда, спасибо за совет.
– А вы хотя бы раз в месяц посылайте к ним учителя с бумагой да карандашами. В избу-то даже не обязательно заходить, отдать, расспросить и дальше. А в графу плана всеобуча это будет хороший плюс. И волки сыты и овцы целы.
– Золотая у вас голова, Полина Сергеевна. Министром образования вам бы быть.
– Да куда уж, до министров. Тут вечерами и ночами со скуки хоть волчицей вой. Зашли бы на чай как-нибудь.
– Да вот, все как-то неудобно было, смотрю такая женщина и все одна. Непременно зайду за советом.
– А хоть за чем, – обволокла она туманным взглядом директора, – До свидания!
– Да, да! – раскланялся директор.
Фельдшерица прошла мимо калмычат, которые за воротами школы разглядывали букварь и о чем-то спорили. Директор уже собрался зайти в школу, как увидел, что ребятишки гурьбой опять идут назад.
– Что еще? – чертыхнулся он и пошел им навстречу.
Директор панически боялся потасовок на территории школы. Скоро должен быть звонок с урока и его ученики точно что-нибудь натворят с этими калмычатами.
– Ты калмык? Би хальмг (я калмык)! Би иньг Тулик (Я друг Толика)! – гордо ударил себя кулачком в грудь Харка.
Директор не понимал.
– Тулик нааран хэлэх (Толик сюда смотрит). Кюндх (разговаривать). Би орсахар келдг умшдг бичдг дасч авхар бээнэв.(Я хочу научиться говорить, читать, писать по-русски).
Директор не мог ничего понять, развел руками.
– Говори по-русски, – попросил он.
– Оруски, оруски, – повторил Харка и глазами, и пальцем тыкал в букварь.
– Ты хочешь научиться читать и писать? Да?
– Мэн, да, да! Хочешь щитать, писять! – радостно заулыбался Харка.
– Э-э, друг!.. – начал директор.
– Тулик друг, друг! Иньг (друг), шикола, дидом, Тулик, Харка.
Ну, ничего не понимаю из этой тарабатщины, – оглянулся досадливо директор и наткнулся на кучку учеников, сбежавших с урока, очевидно в уборную.
– Арсений Павлович, это друг Тольки Григорьева, они вместе сбежали с детдома.
– А где? Этот… Анатолий?
– А он коров пасет первого поселка, целое лето и осень, в школу придет, когда уж снег пойдет, если его тетка опять в детдом не отправит.
– Это какой же мальчик, какого он класса?
– А его не разберешь, то его в третий садили, потом в четвертый. Он никогда не доучивается до конца. Весной рано начинает коров пасти, еще школа не кончилась. Если его с милицией в детдом направляют, сбежит и от тетки и из школы.
– А что, он хулиган? Я ж у вас недавно, многих не знаю.
– Может где и хулиган, он дерется больно, а так пацан ничего. Книжки всегда с собой носит, когда пасет коров.
– Интересно, а где ж его родители?
– Да, нету, с войны.
– А тетка кто?
– Да, Зойка эта, а вторая трактористка Катька. Но он бывает больше у Зойки. Катька-то в лесосеке больше.
– Зойка, Катька, Тулик хагха (тетя), – встрял в разговор Харка, – Тулик Харка багш (учитель).
И он потыкал себя в грудь и показал на букварь.
– А-а, – заулыбался директор, – Толик учил тебя читать?
– Щитать, щзитать! – радостно закивал головой Харка.
– Ну, ладно, все будет хорошо, идите, – обеими руками показал на ворота.
Директор пошел сзади, подгоняя их. Когда они вышли из двора школы, зазвенел звонок. С крыльца пулей вылетали мальчишки и девчонки и разбегались кто куда. Директор еще постоял у ворот, пока калмычата ушли подальше и вернулся в школу.
Калмычата домой пришли усталые и радостные. Каждый принес листок бумаги и карандаш. Букварь несли по очереди. Когда добрались до дома, то листки у многих оказались грязные и они завистливо смотрели как Харка вынул из букваря свой чистый лист бумаги. Срочно принялись рисовать, кто что мог. Стола не было и каждый приткнулся где мог. Огрызки карандашей протыкали бумагу, не хотели рисовать, когда ломался грифель. Начались ссоры и слезы. Пришел с работы Мутул и исправил положение. Хоть и плохо, но он умел читать и писать по-русски. Он починил каждый огрызок карандаша и на каждом листке написал имя хозяина его. Ребятишки ходили с листком несколько дней и, тыча в написанное пальцем и в себя, показывали каждому встречному и твердили свое имя. Басанг, Цебек, Савар, Санан, Мазан, Хара, Сюля. Прохожие, особенно женщины, разглядывали разную мазню на листках и умилялись, особенно рисунком Сюли.
– Так ты, девочка?
– Девичек, – мотала она головой и радостно смеялась.
На рисунке был домик с вывеской «Сюля».
– Так у тебя свой магазин в доме?
– Мэн, мэн (да, да), – закатывалась девчушка.
– Так дай мне пряников и конфет, – входила в роль баба.
Сюля кивала головой, совала ручонку в дырявый карман штанишек и высовывала оттуда фигушку. Все восторженно смеялись.
– Ах, ты сученка! – умилялась и бабы.
– В школу надо ходить, – советовали люди.