– Она умерла?
– Нет! Еще поживет маленько, Будда разрешил. Я ее настраивал на жизнь. Она не хочет.
– А у нас больных батюшка причащает, – елейным голоском зашамкала бабка Коваленчиха, – Отпускает все грехи.
– Вот и я так делал, только по калмыцки, – закивал Бадмай.
– Варька! Ты это все видела? И его лысину?
– Ну! – растерянно отвечала Кудрявчиха бабам.
– И бубен, и его бога?
– Ну! – засморкалась Кудрявчиха, – Дык, он еще пел как-то бурляще, аж мороз по коже.
– Так? – и Бадмай зажмурившись и вынув трубку изо рта, весь напрягся, жилы на его шее вздулись и откуда-то из себя он выдавил гортанную, дрожащую мелодию, которая поднималась до высокой струнной высоты и постепенно опускалась до хриплого низкого урчания.
Завороженные невиданным и неслыханным доселе явлением, со стороны незаметного пастуха – Бадмая, бабы с почтением глядели на него.
– Ну, так! – совсем растерялась Кудрявчиха.
– И что ж ты нашла здесь колдовского? – напустилась на нее Ленка.
И бабы закатились в неистовом смехе.
– Сама побежала, как дура, с мокрыми штанами и нас всех взбулгачила! Бабы! А ведь в огонь маслица больше всех подливала Коваленчиха. Это ведь она схватила икону и повела нас на крестный ход, приговаривая: «Щас мы нехристя-супостата и иконкой, и молитвовкой, да кочергой изгоним-изничтожим. В гроб загоним.» Так ведь было, бабы?
– Так, так! Замуж Коваленчиху за Бадмая надо выдать, и все будет ладом! А то, чуть что в округе не так – все мерещатся ей дьявольские проделки, да сглазы наговоренные! – наперебой орали они.
– Тьфу на вас, богохульницы! Какой мне замуж! – испугалась бабка, и сунув иконку под мышку, засеменила восвояси.
А бабы укатывались от смеха.
– Не серчай на нас, Бадмай! Дуры мы! Война озлила нас. Знаем же, что человек ты душевный. Сколько коров нам вылечил. Да и не всегда мы расплачивались с тобой за труды. Мы не со зла, жизнь такая. Да и люди паскудные у нас еще есть. Пас им все лето коров, а они не рассчитались. Так ведь?
– Да ладно, проживу мал-мала сам. Ребятишек жалко, – кивнул он на калмычат.
– Они внуки твои? – спросил кто-то.
– Все мои внуки – маленькие детки.
– А родных тут, что, у тебя нет?
– Нет, – покачал он головой, – Все в дороге замерзли.
– Господи! Да как же это так? – зарыдала беременная баба, – За что же дети виноваты?
– Никто не знает. Только он, – и старик долгим взглядом воззрился в небо.
Все замолчали. Потом, наперебой, бабы стали кричать – сегодня же берем санки и пойдем собирать ему плату, кто не заплатил. Нельзя же так!
– Спасибо вам, только не надо! Кто должен, пусть на хурул отдаст. Смотрю у вас хурул разрушенный стоит.
– На что отдаст? – не поняли бабы.
– А-а-а! Я это по калмыцки сказал. Где молятся, у нас хурул называется. А у вас это…
– Церковь у нас! – засветилась беременная баба.
– Вот-вот, церковь, – оживился он, – У вас скоро праздник хороший будет, с елочкой в игрушках.
– Новый год! – загалдели бабы, – Приходи к нам в гости – накормим!
– Спасибо! – согнулся он в поклоне, – У нас он в другое время –Цагалган называется. А к вашему празднику у нас невесело будет.
– Почему?
– Их бабушек, Алтана, улетит в небо. Три дня не доживет до Нового года.
– Ты что? Откуда знаешь?
– Знаю. Много еще наших ребятишек на небо уходить будет.
– Да, бог с тобой, Бадмай, скажи, что все хорошо будет! – отмахивались бабы.
– Нет, хорошо не будет! С Буддой разговаривал. Жалко, но будет так! – зацокал он языком, – Сапсем плохо.
– Не печалься, Бадмай! Теперь немного легче стало. Видишь у ребятишек одежда и обувь кой-какая появилась? Да и хлеб и из продуктов кое-что стали свободно продавать. Да и мы стали к вам относиться лучше, видим теперь вы какие. Кто это придумал стариков и детей отвечать за настоящих предателей. Многое мы теперь поняли, да вишь, скоко людей загублено ни за что.
– Буду молиться за вас, – низко поклонился женщинам старик, сложив руки лодочкой у лба.
– Да не кланяйся нам, мы должны тебе поклониться. Коров наших лето пас и лечил почти бесплатно. А коровы-то для нас – кормилицы. Вишь, как ты помог нам? А мы-то тоже хороши. Пока разобрались, что к чему, вон скоко ваших перемерло. Добра-то нам ты вон скоко сделал, а мы толком ни фамилии, ни отчества твоего не знаем. Бадмай, да Бадмай. Как отчество твое? – поинтересовался кто-то.
Видя, что он не понимает, баба разъяснила:
– Вот я, Татьяна, по отчеству Петровна. Когда хотят уважительно меня назвать, стало быть Татьяной Петровной называют.
– А-а-а! – наморщился в улыбке старик, – Церен Басанович, мы!
– А, Бадмай? – удивилась Татьяна.
– Полный мой фамилий Бадмаев Церен Басанович! А зовут Бадмай – пусть зовут, всем хорошо, мал-мала.
– Их! – выдохнула Татьяна, – Вот, бабы, как человека исковеркать можно, по всем статьям!
– Ниче-ниче! Бадмая, все равно я, все равно мое.
Все облегченно засмеялись.
– Давайте-ка, бабы, хоть как-то помогать им будем, на нашей земле ведь они такие беды несут.
Старик молча кланялся.
Глава 16
Зима все заметнее высказывала свой нрав. Подваливала все больше снега, крепчала морозами. Село курилось струями дыма день и ночь, каждыми трубами изб и бараков. Люди запасались дровами, подвозили скотине сено, на лошадях и тракторах, стремясь до больших снегов и морозов вывезти его из дальних таежных покосов. Максим тоже на днях собирался вывезти свой зарод сена с дальнего участка, где он накосил его урывками от работы. Машиной туда подъехать было невозможно из-за крутизны косогора и овражных промоин. Он уже договорился с трактористом, чтобы стащить зарод трактором вниз, а там он уже сам перевезет его домой как-нибудь ночью. Но вывезти сено оттуда было не суждено. Белковавший охотник, в тех местах, принес нехорошую весть: на косогоре Лосиной разлоги, так называли то место, догорает чей-то стог сена. Все знали, что там косил сено Максим, разыскали его. Придя на место своего покоса с тремя мужиками, вызвавшимися помочь в тушении пожара, Максим и его помощники увидели неутешительную картину. Зарод сена практически сгорел, дымясь черно-серой кучей золы и пепла. Вытаявший вокруг снег черной каймой окружал место пожарища на многие метры продолжив черную широкую дорогу по снежному целику в сужающуюся часть разлоги. Очевидно во время пожара ветер дул в этом направлении. Противная едкая гарь пожарища нарушала неповторимый таежный хвойный запах зимы.
– Как могло загореться сено в столь далеком от людей месте? – задавались вопросами мужики, – Не-е, здесь че-то не того, – тянули они. Тут без человека не обошлось!
И точно! Обойдя вокруг места пожарища, неожиданно наткнулись на обгорелый труп человека. Он лежал лицом вниз, хотя лицом назвать обгорелую часть было нельзя. Полопавшееся и обугленное оно, местами, белело костями. Особенно на лбу. Волос на голове не было или сгорели, или были настолько коротки, что тоже сквозь потрескавшуюся кожу были видны кости черепа. Человек лежал метрах в трех от основного пожарища, ногами к нему. Очевидно, он делал попытки уйти от огня, судя по скрюченным, обгорелым пальцам рук, которые были вытянуты вперед головы и были вонзены в подтаявшую землю. Ступни ног были настолько обгорелые, что было невозможно определить, какие обутки были у него на ногах. Сверху одежда выгорела и только под ним вонюче дымились куски ватной фуфайки. Воняло горелым мясом. Мужики принялись палками ворошить кучки пепла, выискивая еще чего-нибудь.
– Стой, ребята! Не надо ничего ворошить, тем более мертвяка! Тут дело милицией пахнет. Сено все равно сгорело, идем отсюда!
Постояли еще, покурили, поговорили и с нехорошим чувством зашагали вниз.
Начальник лесоучастка, узнав о случившемся, засобирался на пожарище. Максиму и одному мужику, побывавшему уже там, вновь пришлось идти на пожарище, показывать где это. Начальник внимательно осмотрел пожарище, зарисовал положение трупа и о чем-то размышляя сказал:
– Ну, Цынгиляев, набирайся терпения, не раз тебе придется сюда водить специалистов.
– Каких? – не понял Максим.
– А тех, что ведут следствие. Покос-то твой, вот и будет дознаваться отчего погиб человек, да кто он. Может его сначала убили, а потом подожгли.
– Ну, убивать-то человека на своем покосе мне ни к чему, да тем более жечь свое сено. Корова-то голодная на зиму осталась.
– Ну, это мы с тобой можем так рассуждать, а у тех людей свои методы и суждения. Так, что с месяцок, а тои больше тебе придется пожить в неудобствах. Не раз в райцентр таскать будут. Это уж поверь мне. Так что из тебя работник на это время никакой.
– Понятно, – ответил Максим, – Корову жалко. На машине я хотя бы бурьяна какого или хвойных веток подвез бы. Все пацанам какая-то капля молока была бы. Все некогда было вывезти сено, дотянул, называется.
– Ну, что, пойдем назад? – зашагал вниз начальник.
Весть о сгоревшем сене и человеке быстро облетела всех рабочих лесоучастка. Телефона на лесоучастке не было. И только по приезду рабочих в село, вечером, начальник сообщил об этом участковому. Тот срочно позвонил в райцентр. На следующий день, к обеду, двое следователей из райцентра и участковый были на лесоучатке, на месте пожарища. Порывшись в кучах золы, обнаружили некоторые вещи, которые не оставили сомнений, что погибший был беглый зек из лагеря, уже долгое время находившийся в розыске. Поговорив с Максимом о том, о сем, они тем не менее вручили ему повестку, явиться назавтра в райцентр, в милицию.
– Спрашивайте здесь, вот он я, что знал – все рассказал, – запротестовал Максим, предчувствуя недоброе.
– Ну, вопросы задавать будем мы, просьбы выполнять, что вам указывается, – отрезал один из сыщиков.
Участковый на это лишь развел руками.
– Понятно, – понуро ответил Максим и пошел к конторке лесоучастка.
День был сломан и нехорошие мысли бродили в голове. Обгоревший труп четверо рабочих на брезенте притащили к железной дороге и погрузили на дрезину. Максима заниматься трупом не заставляли.