– Это я? – радостно глядя на листок спросила она.
– Ну, если узнали, значит, вы, – улыбнулся Максим.
Девушка глядела то на Максима, то на листок.
– А про кого? – и шевеля по-детски губами, читала запинаясь и краснея, – Спасибо, что вы так учтивы,
Мне очень нравится ваш лик.
Спасибо, что вы так красивы,
Спасибо вам за счастья миг!
Девушка прижала к груди листок, и со слезами на глазах пристально глядела на Максима.
– Кто вы? – спросила она.
– Я – калмык, – просто ответил Максим.
– А разве такие могут быть калмыки?
– Могут, могут! – и Максим глядя на нее, медленно спиной отходил к двери.
Работницы окружили девушку, листок переходил из рук в руки, и восхищались рисунком.
– Какое сходство, и это – простыми чернилами! А стихи какие? Вот это мужик!
А девушка, прижав кулачки к щекам стояла и смотрела в окно, по ее щекам катились слезы. Она видела, как вразвалочку по территории базы шел Человек, от которого она впервые в жизни получила любовное послание. Она была молода и красива, и кроме пошлых реплик никогда не слышала красивых слов, западающих в сердце и душу. Война выкосила всех ее женихов и она, не познавшая сладости Любви и трепетных свиданий, с тоской смотрела в окно, где высились бочки и цистерны. А обладатель строчек на листике бесследно исчез.
– Надюха, дура! Узнай, кто это, откуда он. Ну и что, что калмык? Посмотри, какие у него глаза! А пишет как. Он очень грамотный чело-век. Не смотри на его одежду, жизнь вот так скрутила. Приодеть его, да он за пояс всех наших заткнет! Бежи, узнай от куда он!
Девчонка, покачиваясь из стороны в сторону, не видя ничего пе-ред собой, смотрела в окно. По ее щекам катились слезы.
– Э-эх! – проворчала пожилая женщина, и накинув на плечи платок выскочила из конторы.
Через некоторое время она вернулась и с досадой махнула рукой:
– Проворонила, как сквозь землю провалился! На базу же зашел, думаю, не в последний раз, видели его. Найдется! Успокойся, Надюха!
Прижав листок к груди, девушка все смотрела во двор, и в ее мозгах стучала одна строчка, написанная незнакомцем: спасибо вам за счастья миг! «Боже мой! – размышляла она – это первый человек написал мне такие слова и смотрел на меня так. И у меня впервые заколотилось сердце. Неужто такая настоящая Любовь? Боже мой! Мне хочется летать, еще громче смеяться и плакать!» Коллеги по ее работе что-то говорили, галдели, советовали, а она все стояли и пыталась вспомнить Его, который взволновал ее душу. И не могла вспомнить. Как-то вышло все мельком, ее сначала просто забавляло, что какой-то не русский мужик в старой промасленной одежде, попросил писчее-бумажные принадлежности. И она, предвкушая, что промаявшись над письмом, он, в конце концов, попросит ее или ее коллег, написать как нужно, что ему потребуется. Хотя она сразу заметила его проницательные глаза и что-то привлекательное в его лице, хотя он был и не русский. И тут на удивление его бойкая писанина. Его быстрые прожигающие взгляды, которые он изредка бросал на нее при писанине. И она что-то чувствуя непонятное, происходящее с ней, не уходила из коридора, а под разными предлогами, все крутилась тут. А когда он рисовал ее, она вообще оцепенела под его взглядом. А прочитав стихи совсем потерялась. И пока рассматривала на листке свое изображение и осмысливала строчки, посвященные ей, он в это время исчез, оставив ее в еще большем смятении. Окажись он сейчас здесь, она без раздумий кинулась бы ему в объятья. Пусть даже без взаимности. Пусть это было бы неприлично с ее стороны. Пусть. Она хотела любить и быть любимой. Время пришло. Но время, раздумья и расстояния, как известно, имеют способность зажигать и охлаждать чувства. И оставлять лишь воспоминания, в зависимости от обстоятельств и настроения.
Глава 17
А тем временем Федор и Максим, груженные полными бочками горючего, подъезжали к милиции райцентра. Подъехав почти вплотную к крыльцу, Федька толкнул Максима в плечо, и глядя на него внимательно, сказал:
– Давай, иди как договорились. Не к дежурному, а к секретарше, отдай заявление и повестку. Мимо дежурного проходи уверенно, мол начальник приказал принести эту бумагу, – кивнул он на заявление, – Я чуть позже подойду.
Угрюмо мотнув головой, Максим вылез из кабины и взбежал на крыльцо райотдела милиции, где толпился народ.
А к машине Федора уже бежал постовой милиционер и, махая руками, кричал:
– А ну, давай, убирай свою громыхалу!
Федька неторопливо вылез из кабины и с подножки тут же залез в кузов машины. Он был без фуфайки, на его гимнастерке были приколоты орденские планки, заменяющие боевые награды. Его спокойствие и военный вид привели в замешательство подбежавшего милиционера.
– Эй, товарищ! – козыряя Федору уже потише сказал он, – Нельзя тут останавливаться, тем более с горючим!
– Вот в том-то вся и закавыка! – степенно отвечал ему Федор, натягивая на себя мазутную мокрую фуфайку, снятую с бочки, – Свои мы с ним! Вот он и приказал поставить сюда машину, – и Федька кинул через кабину на капот мотора не менее мокрую дерюгу.
Острее запахло бензином.
– Я сейчас, только, покажусь ему, он глянет, что тут и как и в сторонку машину отгоню.
– А, если так! – понятливо протянул постовой, уважительно улыбаясь, – Саляра-то сильно капает из бочек, воняет, – уже по-свойски кинул ему милиционер и заорал, – А ну, дальше отойти все от машины!
– Ну, ты тут посмотри, я мигом! – спрыгнул Федька прямо из кузова на крыльцо и зашел в здание.
Толпа, стоящая в коридоре, сразу раскололась надвое, пропуская Федора, источавшего бензиновые запахи. В конце длинного коридора открылась дверь и вышедший милиционер, держа руку на кобуре, зычным голосом скомандовал:
– А ну, расступитесь, пропусти задержанного!
Толпа поплотнее прижалась к стенам коридора. За милиционером следом шел Максим с руками, заложенными за спину, за ним с наганом в руке тоже милиционер.
Увидев эту картину, Федор быстро развернулся и вышел на крыльцо и остановился у дверей.
– Направо за мной! – скомандовал выходящий охранник и зло толкнул Федора в сторону, – Освободи дорогу!
Федор стоял, как вкопанный.
– Ты что, глухой? – заскрипел зубами охранник, вытаскивая из кобуры пистолет.
– Ага! – сузив глаза тихо ответил Федька и наложил свою ручищу на руку конвоира.
– Ты что? Я при исполнении, сейчас и тебя вместе с ним в подвал спрячу! – взбесился милиционер.
– Ага, щас! У меня оружие пострашней твоего! – и Федька поднес зажигалку к вороту фуфайки, с которой капала на пол мутная жидкость с бензиновым запахом, – Я весь в бензине и в двух метрах, вон, десять бочек с горючим. Крутану колесиком и в одну секунду все взлетит в воздух. А зажигалочка трофейная, надежная, осечки не даст, не то, что твоя хлопушка. Не вздумай стрелять! – повернул он голову к заднему охраннику, – Все еще быстрей будет. Уберите оружие! Много людей погибнуть может.
Стоявшие вокруг зеваки, отталкивая друг друга, стали сбегать с крыльца, услышав Федькины фразы. Но любопытство у других брало верх и непосвященные, напирая друг на друга, лезли из коридора. Послышались разные возгласы:
– Рванет сейчас! Где? Бомба? Бандиты налетели? Да, ну!
Народ забурлил, бестолково мыкаясь туда-сюда, а отбежавшие с крыльца держались на почтительном расстоянии, орали, что попало, но не уходили.
– Вот видите, народ обеспокоился, паникует, уберите оружие от греха! – опять скомандовал Федька, – Не поздоровится вам!
Передний милиционер щелкнуло кнопкой и быстро убрал руку с ко-буры и приподнял растопыренные кисти к лицу. У заднего дело обстояло хуже. Неган был массивный, кобура тесная и он никак не мог затолкать его трясущимися руками, виновато поглядывая на Федьку.
– Помоги своему товарищу! – кивнул Федька на переднего.
Тот мотнул головой и быстро затолкал наган и белея лицом спросил:
– А теперь куда нам?
– Ты за начальником милиции, давай его прямо сюда, а этот пусть стоит рядом с задержанным.
– Да, да я понял! – живо нырнул за дверь первый охранник.
Из-за машины выскочил постовой, и видя что-то неладное, обратился к Федору, переглянувшись с оставшимся милиционером:
– В чем дело?
– А вот, преступника задержали, а охранять некому, помоги, зайди на крыльцо!
– Да, я его в бараний рог скручу! – ретиво запрыгнул на крыльцо постовой.
– Тихо, тихо! – осадил его Федька, – Не притрагивайся к нему, он тифозный.
Отодвинулся от Максима и стоящий рядом милиционер, поглядывая на свои руки, и мучительно вспоминая: притрагивался он к нему или нет?
– Понавезли тут всяких, одну заразу распространяют! – бурчал постовой.
– Не говори, милый, хреновые наши дела! – поддакнул Федька.
Открылась дверь, но на крыльцо никто не выходил, а осторожно высунулась голова милиционера, убежавшего за начальником. Потом дверь закрылась. Потом дверь открылась снова и настороженно рыская глазами по сторонам, на крыльцо вышел крепкий подполковник. Лицо его враз расплылось в улыбке и протягивая руки, он направился к Федору:
– А-а, Федору Пантелеевичу мое почтение!
– Стой, Илья Иванович! Сгоришь!
Стоящий у самого капота машины, Федор положил руку с зажигалкой на ватную дерюгу, мокрую от бензина.
– Людей убери! Видишь, сколько зевак собралось, ни в чем невинные люди сгорят.
– А я по-твоему в чем виноватый? – убрал улыбку начальник милиции.
– Не знаю про тебя. А вот он ни в чем невиновный! – кивнул он на Максима.
– И только и всего, из-за этого бунт? – наигранно повеселел начальник.
– А этого разве мало? Зэк сгорел, хрен с ним. Сбежал, прятался, может пьяный был, может с окурком заснул. Запалил зарод, да и сам сгорел. А Цынгиляев три дня в гараже, да в селе работал, в лесосеке его не было, а это пятнадцать километров до места пожарища. Первый день на работу в лесосеку выехал, а сенцо, слава богу, уже сгоревшее. Да и снег целых три дня не шел. Следов-то вокруг никаких. Значит, зэк давненько там обретался. А у твоих оболдуев-следаков ума не хватило просмотреть все как надо.