дь, ткнул пальцем, указывая на хорошо исполненную татуировку в виде обнажённых мужчины и женщины, слившихся в интимном экстазе. Фу, охальник! – игриво вильнула она глазами. Попристойнее бы чего показал! – захихикала она. Есть, Зинок есть! Только пониже и не для всех. Для тебя, пожалуйста! Ой-ой-ой! – совсем раздобрела Зинка. Шуры-муры, да любовь! Да только гол ты как сокол. В списке-то всё выбрал дочиста и в долг уже успел залезть. Не дам больше! Зинок, псом твоим верным буду до гроба, только дай душу спасти – горит. Ну и какой же ты жених, эх! Ведь трясёт всего тебя! Э, Зинок, тут я король – не скажи! Отработаю как хочешь. Вон два раза в долг брал! – ткнула буфетчица пухлым пальцем в список. Зиночка! Где два раза, там и три, а ты удвой долг. Тебе хорошо и мне сойдёт. Ну, чё мы тут видим? – увещевала её жаждущая душа. Я ж в этот месяц двойной план сделал – куда деньги девать? Так что тебе тоже пусть как подарок будет. Ну, смотри Колька! Сам цену назначил – распишись тут. На, да смотри, – в последний раз даю. Эх, Зинуля, золотой ты человек! – дрожащими руками распихивал по карманам бутылки фартовый верзила. А неудачники, сглатывая слюну, заискивающее заглядывали ему в глаза, семенили рядом, набиваясь в долю. Колян, на троих! А? не потянешь ведь один! А ты знаешь, сколь я отвалил за эти пузыри? А хоть сколь хошь, как скажешь, так и пойдёт. За базар отвечаешь? – прищурился Колян, что-то соображая. Зуб даю! Век свободы не видать! – стукнул себя по костлявой груди просящий. Ну, смотри, я вам не навяливался. А кто ж третий? Да вон Пень уж давно ждёт тебя. Давай, зови! У подошедшего детины, что-то хлюпало и свистело в груди. Он как-то весь дергался и изгибался. Эк, как раскарданило тебя! – разжалобился Колян. Слышь, кореша, я вам не навязываюсь, ты Брыль сам сказал, цена хоть какая, не знаю, как Пень на это посмотрит. Тот страдальчески сморщился и махнул рукой и головой: – согласен на всё! Колька любовно поглаживал поллитровку. Не сучок – древесный, а „Московская» – хлебная. Не мучай, сил нет! – захрипел Пень, хватаясь за колючий куст. И богатый Колян, наконец, определил цену: Вот, тут в ней, родимой пятьсот граммов. Даю её вам на двоих. За сто граммов – бутылка долгу. Если бы кому другому, то значит – пять пузырей за неё, а вам по корешовски – по две бутылки с носа. Идёт? Да идет, чего тянешь! Это я к тому, чтобы после выпивки за ножи не хватались. Щас-то дрожишь, абы выпить, а потом жаба задавит, – дорого мол, платил. Чтобы не было этого, вот распишись тут на бумажке, все чтоб было по путёвому, – и он сунул огрызок карандаша. Пошли за конюшню, а то в бараке, сколь хошь нахлебников найдется. Эх, спасибо, Колян, друг ты наш сердешный! Ладно, ладно! – ломился он сквозь кустарник и глубокий снег за конюшню. Зайдя на утоптанную площадку, Колян отдал одну бутылку Брылю, а другую, стукнув дном о грязную ладошку, отчего выскочила пробка, и, раскрутив её, опрокинул горлышком в рот. Запрокинув голову, зажмурив глаза, он спешно глотал водку, отчего кадык его ходил ходуном, испуская булькающие звуки. Друзья заворожено смотрели на него, истекая слюной. Наконец, он сделал передых и, глянув на оставшуюся часть водки в бутылке, удовлетворенно крякнул и занюхал корочкой хлеба. Пень напряжённо смотрел на бутылку в руках у Брыля и держал наготове небольшой стаканчик. Брыль медлил и что-то соображал, потом выдал: Тебе два стопаря, мне – три! Почему? – встрепенулся Пень. Я добыл. Не хочешь – отдам назад! Ты, чё, давай, согласен я! – еще больше захрипел Пень. Дай сюда стопарик, а то расплескаешь! И Брыль, к радости Пня налил ему до краёв стаканчик. Отхлебни, а то своими трясучками разольёшь! Ага, ага! – Радостно заскулил тот и, по-собачьи нагнув голову и глядя исподлобья на Брыля, шумно втянул в себя чуть ли не половину стаканчика. Потом взял стаканчик в свои руки, выпрямился и стал медленно тянуть водку, закатив глаза от удовольствия. Брыль почти вырвал у него из рук пустой стаканчик и спешно налив его, одним глотком проглотил заветную жидкость. Удивленно поглядев по сторонам, он тут же налил себе ещё и стал пить уже медленнее, с веселой усмешкой. Пень тоже улыбался, и, подобрав со снега соломинку, держал её в губах, удовлетворенно смотрел на руки, которые уже не дрожали. Он оперся плечом об угол конюшни, и смело протянул руку за наполненным вторым стаканчиком. Сунув туда соломинку, он немного потянул через неё в себя. Пополоскав водкой во рту, он радостно смотрел на Брыля сквозь стекло. Слышь, Брылёк, а житуха-то кайфовая! Угу! – бормотал тот, прихлебывая прямо из бутылки. Пень дотянул соломинкой из стаканчика, с частыми перерывами. Благодатное тепло разливалось по его жилам. Голова приятно шумела. Брыль тоже допил свою долю и воинственно примеривал пустую бутылку для удара. Он вертел головой, что-то выискивая. Эх, еще бы по стопочке, не жизнь была бы, а малина! – Разъехался в улыбке Пень! Наконец Брыль выразил свою мысль: – Ушёл падла! Я бы ему щас по тыкве этой бутылкой, да ещё пёрышком добавил бы! – стервенел он. Объегорил нас и смотался! – блеснул он ножом и швырнул в стену бутылку. Стекла разбитой бутылки брызнули по сторонам. Пень съёжился. Ты брось, Брылёк! Выручил же он нас! Да за двойную цену у Зинки, можно было взять больше в два раза, чем у него! – ярился Брыль. А ты забыл, что мы к ней не ходоки? Скажи спасибо ей, что мусорам тогда не сдала. Не-е, в долг просить у неё – гиблое дело. Не даст она! – подытожил Пень. Ну, по согласию не даст, повалим – натешимся! – осклабился Брыль. Шутить можно, но не вздумай! Тебя самого братва за неё запетушит. И Коляна не трожь. Сам на разговор он не пойдёт, а корешей у него много. Темную сделают – печёнки поотобьют. А пырнешь ножом, на нары загремишь. Да тюрьма – мне мать родная! – ощерился Брыль. Там я свой человек! Слышь-ка, Брылёк! Послушай, чё тебе скажу! Загремишь на третью ходку, также в лесу, в снегах горбатиться будешь. Только хлебать уже будешь баланду, да под автоматами, да с овчарками. А, тут смотри – лепота! Поработал – платят – и не плохо, пообедал по-человечески, в ларьке отоварился. Жить скажу тебе можно. Да и в село свободно прошвырнуться можно. Никакого конвоя! Соточку-другую всегда пропустить можно, ежели с умом, а не пропиваться как мы с тобой. А погоди, снега уйдут, весной девки – бабы за черемшой, за ягодами, грибами осенью повалят. Любуйся жизнью! С которой и договориться можно по хорошему, а которую с умом и прижать. Все ведь люди, и мы с тобой тоже можем нормальными стать. Брыль насмешливо слушал его: – Правильно жить потянуло? – крутанул он ножом. А, отчего бы и нет! Серьезно ответил Пень. Мне до сих пор не даёт покоя та калмычка. Зачем мы с ней так? Тем более баба была – не девка. Она уже почти сама согласилась, пока с ней по-хорошему были. А потом когда уж натешились, зачем ты её стал бить? Она конечно в крик, как и все бабы. А ты её прирезал. По-доброму её бы нам надолго хватило. Ты, чё на меня одного свалить всё хочешь? – сузился глазами Брыль. Нет, виноваты мы оба, я этого не делю, кто больше, кто меньше. – Спокойно ответил Пень. Ну, то-то, а то уж думаю! – скрежетнул зубами Брыль. И мёртвую не надо было насиловать. Дожили. Ты чё влюбился в неё? Уж какой раз все базаришь об этом? Не-е. – задумчиво закачал головой он. Любви уж больше у меня не будет. А просто хочу сказать, что хуже скотов мы с тобой стали. А честно сказать, с той калмычкой можно было дальнейшую жизнь устроить. Хорошо по-русски говорила, и даже грамотная была. Слышь-ка, ты! Ты чего падла, разжалобился и меня в тоску вгоняешь? Ничего этого не было! Понял? Чего доброго ты так и расколоться можешь! Тогда уж точно групповуху пришьют, лет по 10-15, а на зоне сам знаешь – петухами будем служить за такие дела. Нет, Брыль не расколюсь, – цвыкнул сквозь зубы Пень. Хорошо, что мы так надёжно её закопали. А нет трупа – нет криминала. Я потом ещё осенью ходил туда, сверху валежника накидал. А потом туда лесоповал дошёл, тракторами разворотили, сравняли – ничего не найдёшь. Ладно, пошли. Пожуем чего на ночь, да на боковую. А сейчас Коляна ты не трожь – со временем чего-нибудь придумаем. И Пень бодро зашагал к баракам. А ты оказывается не совсем дурак, более уважительно оглядывал его Брыль, шагая рядом. Около бараков уже шла потасовка. Человек десять мужиков и парней выясняли отношения. В сторонке катался по снегу ком из человеческих тел, и было непонятно кто прав, кто виноват. Раскрасневшееся лицо Коляна мелькало то здесь, то там. Во братва идёт на подмогу! – крикнул Колян, увидев Пня и Брыля. Давай сюда, кореша! – и полез в самую гущу потасовки. Пень властно глянул на Брыля, который что-то бормотал и нагнулся к голенищу валенка за ножом, и так дернул его за руку, что тот еле удержался на ногах. А ну, пошли на хер отсюда, пусть без нас Колян добывает себе, чего ищет. Ты чё? – зло ощерился Брыль. А ни чё! Схватил его Пень за шиворот и потащил как щенка с другой стороны барака. Брыль еле успевал перебирать ногами, и довольно сильно струсил, вдруг почувствовав на себе – какой страшной силой обладает Пень. А ранее, ведь он всегда держал верх над Пнём и тот почему-то ему повиновался. Что-то случилось с Пнём, нельзя ему перечить, убьёт! – еще больше струсил Брыль. И словно разгадав его мысли, Пень швырнул его за угол барака, где находилась дверь с чёрного хода и, мрачно произнёс: – много лет ходил я под тобой, хотя раздавить мне тебя – один плевок! – и он выставил перед собой свои громадные ручищи – покрасневшие от мороза. Вася! Твоё слово – закон! – заверещал поспешно Брыль и отдал свой нож ему. Вот так-то будет лучше! – сунул себе за голенище нож Пень. И ещё тебе хочу сказать: тут этот калмык – Максим ночует иногда в нашем закутке, ты всё его задираешь. То чай сопрёшь у него, то портянки. Смотри, Брылёк, он почему-то все терпит твои подначки, а не вытерпит – башку тебе открутит. За тебя сморчка мне придётся заступаться. Он тебе, а я ему, а из-за тебя, да из-за калмыка, мне на нары опять попадать не резон. Не трогай его! Вася, так он падла, за своих узкоглазых заступается, чё ж его так оставлять. Они ж эти – как их? – враги советской власти! – торжественно выпалил Брыль. Ах, ты, мудак кастрированный! – патриот нашёлся. Он-то воевал за эту власть, хороша она или плоха. А ты где был? На нарах парился. Говорил тебе: – пошли в штрафбат на фронт, хоть людьми сдохнем, а может, и живы бы остались. Вон сколь братвы ушло на фронта, через штрафбаты. Кое-кто ведь вернулся – на свободе и чисты. Конечно, многие угробились. А за кого ему заступаться, как не за этих, за – за – за своих калмыков?! Зазаикавшись рявкнул Пень. Не трожь, я сказал! Вася, всё, всё, – твоё слово закон! И портянки ему отдам. – ещё более съёжился Брыль, видя искаженное от злости лицо Пня, который рванул на себя дверь барака. Долго ждать тебя? А ну марш на свою шконку! Сегодня на улицу ни шагу и без тебя кровищи будет полно! Да ты чё, Вася, конечно отдыхать буду! – юркнул Брыль мимо Пня и засеменил в свой угол. Поздно вечером, комендант барака, угрюмый, толстый мужик, имевший навыки оказания первой помощи, так как служил в войну медбратом, перевязывал побитых в драке жильцов барака. На синяки и разбитые носы, он не обращал внимания. Он интересовался только ножевыми ранениями. Троих мужиков пырнули ножами, и они униженно просили просто перевязать их. Только у него были бинты, йод и кой-какие незамысловатые лекарства. Порезаны были в основном руки, и мужики сидели на своих топчанах, зажав раны кусками ваты, выдернутыми из матрасов. Коменд