ант обходил барак, определяя количество раненых, перевязывать не торопился. Так, а ну, мазурики, дело пахнет керосином! Завтра должен приехать участковый по поводу драки. В район на экспертизу повезёт всех резаных, а там и до срока рукой подать. Не живётся спокойно на свободе. Афанасьич! Родной! Прикрой от мусоров, век будем твои должники! Тут царапина-то пустяковая и из-за неё такая канитель! Какая пустяковая? Ты весь в крови, там, на теле еще, поди, не одна рана. Прикрой вас, а потом дело до суда дойдёт. Да нет, ничего! Вот те крест! Раздевайся, осматривать буду. Я должен знать, какие у тебя травмы. Чё ж, конечно осмотри! А потом сами разберёмся! И тщедушный мужичок по прозвищу – Мизгирь поспешно скидывал с себя затасканную одежонку, пачкая её кровью. Оставшись в одних кальсонах, непонятного цвета от грязи, он суетливо озирался по сторонам, придерживая здоровой рукой окровавленную руку. Любопытная братва и жильцы барака стягивались вокруг него и весело подшучивали: Слышь, Мизгирёк! А кальсоны-то придётся снять. Вишь в крови они? Поди, целину пахал, давай-ка инструмент показывай! Да от руки кровь натекла! Не видишь что ли? Афанасьич, оглядывай скорей, а то закоченел! – вертелся Мизгирь. Вот и говорю: – чтобы осмотреть человека, надо видеть все части тела, а у тебя половина тела закрыта. Да, чё так не видно? Все нормально там, – настаивал дрожащий от холода Мизгирь. Его тело покрылось пупырышками, особенно около наколок и разных надписей. Пока не осмотрю, перевязывать не буду! – буркнул комендант. Нате, подавитесь! – оскалился Мизгирь, и, расстегнув пуговицу, спустил кальсоны до самых колен. Точно ничего нет! – почти хором изрекла толпа, хохоча и хлопая друг друга по плечам: – О-хо-хо! У-ух, уморил! А Мизгирь одной рукой пытался натянуть свои кальсоны на прежнее место, но у него никак не получалось. Может с мизинец, а то и меньше! – давились в смехе мужики. То-то бабы над ним всё смеются, а нам и невдомёк! Вон у Шипуна чуть не до локтя, так за ним тожеть бабы бегали. Но там другой антирес! А этот щекотун, тожеть приятственность, однако! О-хо-хо! – сипел в хохоте рябой мужик. Ладно, хватит! Давай руку! А то под смех и кровью изойдет. – резюмировал Афанасьич, ловко заматывая бинтом приложенную к ране вату с йодом. Мизгирь стучал зубами, то ли от холода, то ли от потери крови – завалился на топчан. У высокого рыжего парня была рана около локтя. Вся рубаха и штаны также были в крови. Чё ждёшь? Показывайся! – приказал комендант. А за моё кино, дорого платить приходится. Ишь, ты! Не ты мне, а я тебе выходит? – набычился Афанасьич. Ага, – простодушно ответил парень и, быстро спустив штаны и подштанники, обнажился до самых валенок. Вот это да! – ахнули окружающие. На обеих ягодицах рыжего были татуированные портреты вождей мировой революции: Ленина и Сталина. Так сколько это стоит? – спросил кто-то угрюмо: Десять лет Колымы и пяток вот тут. Так ты парень еще за это отхватишь – свёл бы их! Думал, но красивые наколки. Дороговато, паря будет тебе жить. Ничего, осилим. Ничего, – усмехнулся он, помогая Афанасьичу удобнее забинтовать руку. Повисла неловкая тишина. Третий порезанный, сидел в стороне с разбитым лицом и качал замотанную тряпкой израненную руку. Афанасьич, а про меня скажи – хлеб резал и порезался. И мордой об стол ударился! – загоготали мужики. Ага, курицу учи! Тебе бюллетень нужен, а это в больницу надо ехать. Там сразу определят. Чем тебя резали, а уже участковый определит, кто тебя резал, или ты кого. Ой, только этого не надо! Ну, повздорили, подрались. Помиримся. А мусора начнут дознаваться, докопаются кто кого. Ну, тень на меня упадёт. Заложил мол, раскололся. Вот уже тогда точно пришьют. Правильно говорит, – загудела братва. – Выручай Афанасьич! А работать, кто будет? Эти? И он похлопал ладошкой по заднице рыжего. Придумай чего-нибудь Афанасьич, а мы за них отработаем, – загудели мужики в бараке. Ладно, хрен с вами! Завтра и послезавтра эта троица, выгребает грязь и мусор из барака, наводит порядок и ремонтирует печку. По одной руке – то есть. А там воскресенье – обещали вроде, выходной. Ой, спасибо Афанасьич! Век не забудем! На той неделе получка – отблагодарим. Побитые и раненые расползались по своим углам, к позднему вечеру пьяный кураж проходил. Добавить спиртного было неоткуда, так как ровно в семь часов вечера Зинка гулко захлопывала железный ставень ларёчного окошечка. Торговля прекращалась. Кривоногий мужичок – Митрофаныч, доходивший своим небольшим ростом до Зинкиного подбородка, был её возчиком и телохранителем, моментально увозил её в село, на мохнатой шустрой монголке. Кобылка была строптивая и кусачая как собака. Не дай, бог, кто пытался погладить ее по морде, она тут же всхрапывала и, мотнув длинной гривой, оскаливала зубы. Может и Митрофаныч кусачим инструментом обладает, почему Зинка его и содержит при себе? Скорее так оно и есть! – подшучивали мужики. Шутки шутками, а всех озадачивал один вопрос: – куда девает деньги Зинка после торговли. Ведь уймища их должна быть. Никаких сумок она с собой не выносит, и одёжа на ней простая, как круглая в теле заходит в ларёк, так и выходит. Сейф, поди, потайной у неё в ларьке есть! – мелькали в головах урок шальные мысли, особенно после обильной выпивки. И вот, однажды ночью, в кромешную темень при метельной круговерти, ларёк взломали, в надежде найти спрятанную дневную, а может и недельную выручку. Каково же было удивление ночных грабителей ларька, предсказать никто бы не взялся. Перевернув все вверх дном, никаких денег не нашли. И к этой досаде добавилась и еще одна: Ларёк был пуст, словно после генеральной уборки. Ни водки, ни закуски – ничего не было. Стояли только пустые водочные бутылки, принятые на обмен, да в ведре лежали селедочные потроха, а на полке красовался засохший кусок хлеба. Стало ясно: – распродажа у Зинки шла до нуля, а стало быть, деньги всё-таки взамен были. И большие. Но где? Оскорбленные взломщики с горя побили всю стеклотару и в знак протеста за обманутые мечты, навалили непотребную кучу на прилавок и, оставив открытую дверь ларька скрипеть на ветру, удалились. За ночь в ларёк намело сугроб снега, и обитатели барака, рано утром шедшие в конюшню на подкормку лошадей, были немало удивлены: Как это Зинка, обычно приезжавшая часам к одиннадцати утра, сегодня, вдруг, заявилась в такую рань? Когда рассвело – картина прояснилась. С ларьком чего-то не ладно. Как обычно, перед обедом, Митрофаныч привёз Зинку, хлеб и водку. Толпа, предчувствуя недоброе, скорбно молчала. Зинка весьма спокойно отнеслась к увиденному: Ну что ж, пока не уберут все дочиста, не наладят развороченную печку и не возместят убыток за разбитую тару – торговли не будет. Повернулась, уселась на кошеву, Митрофаныч заботливо накинул на её ноги тулуп – и укатила в село. Дык, Зин, а чё ж мы, как же? А водку, зачем увезла? Эх, стерва! – неслось ей в след. Во, баба, так баба! О милиции – ни слова, сама разобралась, – удовлетворенно крякали непьющие мужики. Сука она! Водку назад увозить не распродавши – это порезать её мало! – ярились постоянные почитатели зеленого змия, дрожа губами. Надежда в обеденный перерыв запастись зельем для вечерней попойки – рухнула. Три дня по ларьку гулял ветер и горевшие душой выпивохи, не раз приходили сюда и молча удалялись, как после кладбища. Три дня в бараках, вечерами была тишина. Наскоро перекусив в сторонке послеобеденными щами и кашей, рабочие понуро плелись в свои углы. Живущие в селе рабочие отъезжая на дежурках домой скалили зубы над ними: – Поехали к Зинке в гости, она сама выставит пузырь, Митрофаныч умаялся с ней, хворает! Да пошли вы! – огрызались барачники. Ехать в село им было разрешено только в выходные дни. А когда они будут? Да и деньги-то долго в карманах не задерживались. А в долг кто им даст в селе? Никто. А Зинка как бы там ни было, в долг давала. Братва в бараках угрюмо молчала, изредка перекидываясь фразами и то по поводу разграбленного ларька, в основном. Надсадно ломали головы мыслями: – кто ж все-таки совершил грабёж, осиротил их? Верзила Шишкарь, так прозвали громадного возчика, негласно верховодившего над всеми бывшими зеками, буквально вытряхивал душу из каждого своего подопечного, и всё-таки дознался, кто разбомбил ларёк. Его бесило то, что ларёк разграбили без его ведома, лишив его доли. Незаметные два сучкоруба, уж больно дружившие меж собой, за что и получили имена – Таня-Ваня, захотели вдруг разбогатеть. Тем более, кто на них подумает? Но видно – не судьба. Шишкарь додумался. Придя в очередной раз к ларьку, он шаг за шагом, снова и снова разглядывал занесённые снегом прилавок и печку. Поковыряв палкой снег у печки, он вдруг обнаружил пеструю рукавицу, всю в заплатах. Он и раньше её видел, да не придал никакого значения. А придя сюда чуть раньше перед обедом по пути в столовку, он твердо решил, что вот сегодня он действительно докопается до истины. И докопался. Рукавица была самодельная, много раз штопанная и латанная, но для Шишкаря она ласкала глаз, и он любовно её поглаживал, то ласкал, то вдруг бешено матерился: Хорошая моя, золотая, напоишь и накормишь меня! У, суки, без меня захотели разбогатеть! Вот вам! И другой рукой он бил по локтю руки держащей волшебную рукавицу. Рукавица была явно не Зинкина. Для работы в лесу, в условиях суровой зимы, без рукавиц работать было невозможно. Шишкаря осенила мысль, от которой он аж вспотел и стал нетерпеливо дожидаться первых посетителей в столовку, на обед. Как назло рабочие подходили медленно. Став недалеко от дверей, он внимательно оглядывал каждого заходящего в столовку. Особенно его интересовали рукавицы, которыми мужики шумно охлопывали себя от снега и мелкой хвои. Почти последними подошли на обед Таня-Ваня и, усердно сбивая с одежды снег, изредка поглядывали на Шишкаря. Милый, ты мой, так и руки можно обморозить! – указывая на руку, с которой была снята холодная брезентовая рукавица – посочувствовал Шишкарь. Хозяин замёрзшей, посиневшей руки, что-то пробурчал непонятное. Чего вторую рукавицу не купишь? – не отставал верзила, указав на пеструю шерстяную на его руке. Да была, потерял, – неохотно ответил тот. А где? Где еще можно потерять? – В лесу. Не эту ли? – радостно извлек из-за пазухи Шишкарь. Тани-Вани не отвечая, попытались проскользнуть в столовку. Шишкарь громадной глыбой встал у дверей. Ба-ль-шой магарыч она стоит! – растягивая рот в нехорошей улыбке – потряс он рукавицей. Чего хочешь? – став плечо к плечу, почти разом ответили кореша. Вот это уже разговор, пошли-ка в сторонку! Мужики молча последовали за ним. Ну, вот что голубки-приятели! Рукавичку нашли знаете где? В ларьке, который вы грабанули. Да, там ничего не было, впустую сработали! – затараторили грабители. Это еще хуже. – Насмешливо глядел на них Шишкарь. Так вот! Ларёк привести в порядок, отремонтировать печку, за побитую тару – отдать Зинке деньги. Да она ж сразу узнает, кто это сделал и мусорам сдаст, – нахмурились мужики. А вы ночью, чтоб никто не видел, поработайте. А если и увидит – ответ прост: – Что страдать дальше? – вот и решили убрать. Спасибо вам скажут. А не дай бог, братва узнает, что уже три дня бедуют из-за вас – раздерут на куски. Тани-Вани затравленно переглянулись меж собой, и тут же ответили: – уберём, конечно. Ну а за то, что решили ларёк без меня взять – побить бы вас надо или властям сдать, да я человек добрый – не буду этого делать. Должок за вами голубки: – чтобы посл