Глава 19
Зима показывала свой нрав все больше и больше. Снегу навалило столько, что ни пройти, ни проехать. Старики поговаривали, что нынче снегов будет ещё больше, а весной будет большое половодье. Зверья, птицы много погибнет от заносов, от бескормицы. Негде божьей твари семечка клюнуть, былинке сухой пожевать. Всё занесло снегом. Зато зайцам была благодать. Из-за больших снегов на них не охотился ни зверь, ни хищная птица, ни человек. Проделав нескончаемые тропы-траншеи и норы в глубоком снегу, зайцы что называется, жировали. Обгрызая кору осинников, находя у земли листья и сухую траву, зайцы были сыты и недосягаемы для метелей. Белые, пушистые комья разной величины, резво подпрыгивали по этим лабиринтам. Хуже всего было диким козам, кабаргам, диким баранам. Застигнутые большими снегопадами мелкие животные неделями стояли, съежившись на одном месте. Ослабевали и погибали от бескормицы. Хорошо, если поблизости оказывался стог сена, то дикие козы безвылазно обитали около него, пока не съедали его до конца. Обычно к холодам и снегопадам эти животные сбивались в большие стада по 30-40 особей и горе тому хозяину, если такое стадо наткнётся на его запасы сена. Что если не съедят, то перетопчут, перегадят. Поэтому еще по первым снегам осенью все стараются вывезти свои стога-зароды из тайги. Работа на лесозаготовках тоже осложнялась из-за снегопадов. Основная работа ложилась на плечи трактористов и их трактора – ЧТЗ и кетешки. Только после того как трактора пробороздят в глубоких снегах проезды, можно было работать на машинах и лошадях, и то с большими трудностями. Дополнительные трудности добавляли ещё и многочисленные незамерзающие родники и ручьи. Если раньше через них переезжали просто, то сейчас запёртые ручьи снежными заносами и навороченными ворохами снега, при расчистке дорог бежали как им было удобно. Покатили – хлынули по расчищенным дорогам в лютые морозы, водяные плывуны, скапливаясь в низинах, напитывая снежные нагромождения дорог, которые тут же превращались в ледяные бастионы. На спуски и подъемы дорог, колесами машин натаскивалась влага, которая леденела и становилась опасной для проезда. Сами машины и длинющие стволы деревьев, которые они везли, от водяных брызг – обмерзали и походили на движущиеся ледяные глыбы. Разгружать такой лесовоз было непросто. Нужно было сначала обколоть лед с крепежных тросов и откидных устройств. Обледенелые бревна скользили при разгрузке, создавали аварии. Точно такое творилось и с лесовозом Максима, на котором он работал. Предновогодняя вахта соц. соревнований, определенная высшим руководством, предписывала дать полтора-два плана в месяц. Люди выбивались из сил, а тут еще непогода подкидывала сюрпризы. О нормированном рабочем дне забыли. Приказы сверху: – давай план любой ценой! – поднимали людей с полуобморочного состояния. В столовке неожиданно появилась в продаже водка. Так как в связи с непогодой появилось много обмороженных, ни для кого не было удивлением, что каждый шофёр возил с собой бутылку водки и порой за рулём был навеселе. За обедом, распивать спиртные напитки не разрешалось. Но перед обедом за углом столовки, пьющие мужики наспех заглатывали необходимую порцию водки и вперёд, как в бой на щи и кашу! Участились травмы на лесоучастках, обмораживались по пьяной лихости, но план давали. Лес нужен Родине! давали. Уже больше недели Максим еле приползал домой к полночи, чтобы, забывшись в коротком сне, к шести утра уже быть в гараже. Он не знал, как жили день-деньской ребятишки, старуха, как и чем, питались. Дров он заготовил, но расколоть огромные чурки не успел и теперь терзался мыслями, как ребятишки умудряются колоть огромные чурбаки. Он не успевал заметить, хорошо ли натоплено в избе. Приходил и валился на топчан, полураздевшись. Он мог бы возить лес на ближнее плотбище, и спокойно ночевать в бараке лесосеки, но из-за ребятишек и старухи напросился возить лес на плотбище в село, чтобы привозить им булку хлеба. Хоть этим помочь им. Силы были на исходе, и если бы не фронтовая привычка чутко спать, то спал бы, не просыпаясь, до позднего утра. Постоянное недосыпание и беспокойство за детей чужих и своих, о которых он так ничего и не знал, выработали в нем то редкое чувство ответственности, которое немногим даст природа. Несмотря ни на что – делать всё в срок. Замотанный работой, тяжелыми постоянными думами о потерянной семье, недоеданием, он делал все автоматически. Сил не хватало. Привезя булку хлеба домой, он не знал, как разделят её пацаны, что еще они едят кроме этого хлеба? Молока-то уже не было. Перед уходом на работу старуха постоянно жаловалась ему, что их обуяли совсем обнищавшие сородичи калмыки, живущие в других местах. И зайдя вроде погреться, оставались до позднего вечера; а то и оставались ночевать. Не выгонишь же их на мороз? И хоть чем-то их приходится кормить, значит самим меньше достаётся. Вот и сегодня; – ткнула она на, лежащих на полу у печки, две скорчившиеся фигурки, прикрытые кое-каким тряпьём. А еще двоих она разместила вместе со своими ребятишками на нарах. Плохо! – сокрушалась старуха. Ну, ничего, как-нибудь перезимуем! – отзывался Максим и отдавал ей последние деньги. Купите, чего-нибудь в магазине! Старуха низко кланялась. Как-то нагружаясь лесом в лесосеке на вторую ходку, Максима увидел парторг леспромхоза, который в связи с предновогодней вахтой, каждый день бывал в лесосеках. А, – а, Цынгиляев! Смотрел, смотрел последние сводки твоих трудовых достижений. Молодец! Только вот бы политическую сознательность твою еще на должный уровень, и хоть в герои труда! Ну, до героев нам не дотянуть, а трудимся, как можем. А что до политической сознательности, она на нужном уровне. Родину не предавал, а чьи-то ошибки исправлять приходится. Вот, видишь, Цынгиляев, где ж твоя политическая сознательность? Во всех приказах и постановлениях партии и правительства ты видишь одни ошибки. С тобой действительно не дотянешь до героев труда. Э-э, товарищ парторг, а к чему это геройство? Вон у меня за военные подвиги видел сколько наград? А еще столько отобрали. Так я был там сыт и одет. Хотя бывали случаи – не успевали подвезти продовольствие. Но там я знал: врага надо уничтожать и гнать с моей земли. Риск был постоянно и чаще смертельный. Но знал, нужна победа над врагом, меня дома ждут жена и дети. Ну, развёл пропаганду! – поморщился парторг. Была война – война прошла, воевали – знаем, что это такое. Сейчас надо жить и трудиться, поднимать страну! А я что делаю? На строительство работаю или на разруху? Работаю больше чем на фронте, свалюсь скоро, только ночью не работаю, а детей прокормить не могу. И сколько прошу сделать запрос – нормальный запрос! – закричал Максим. – Никому дела нет. Где моя семья? Во имя чего работать? Ну, каждый должен рассчитывать на свои возможности, я не виноват, Цынгиляев, что имеешь такую большую семью и не можешь прокормить её. Никто не виноват, кроме тебя! – скривился парторг. Нет, виноваты! Твои партия и правительство, а здесь ты, ты! – гневно оскалился Максим, сжимая кулаки. Ну, Цынгиляев, вот оно твое настоящее лицо! Какая тут сознательность? Тут к тебе надо срочно принимать меры. А каторги хуже, чем эта уже не бывает – так, что не грози! И взревев мотором, его лесовоз натужно пополз по лесной, ухабистой дороге. Зло бормоча и глядя вслед уходящего лесовоза, парторг шарил по карманам и, достав записную книжку и карандаш, стал туда что-то записывать. Подошедший мастер спросил парторга: – Ну, что Авдеич, – отпустил Максима? Куда? – машинально ответил тот, поглядывая на медленно ползущий лесовоз и пряча в карман книжку. Как куда? домой. Зачем? Старуха у него умирает. Разве он тебе не сказал? Да что-то не о том он говорил, – уклончиво ответил парторг. Тут дело-то, какое, – продолжал мастер, – старуха умрёт – детишек некому будет доглядывать. Их там семь или восемь, итак полуголодные и раздетые сидят. А он чуть не сутками торчит в лесосеке. Приказ исправно выполняет: – три ходки он – да еще пару шоферов делают, остальные не успевают. Вот и пусть приказ выполняет, на то он и сослан сюда. Трудом искуплять свою вину! – передернулся лицом парторг. Погоди, Авдеич! Две ходки это уже чуть больше нормы. Он их делает всегда. Ну, а от третьей ходки можно его пока освободить. Нечего освобождать пусть пашет! – уже со злом выкрикнул парторг. Наклепал де