тей – пусть сам разбирается! Не скажи! – замотал головой мастер. Ты что до сих пор не знаешь, чьих детей он кормит? Это не его дети и старуха! Своя-то семья у него с войны потеряна. К-как! – запнулся парторг. А так! Эту кабалу он добровольно взвалил на себя и из-за них сам голодает. От гибели сородичей спасает. Ведь детишек да стариков сюда бы и везти не надо было. Ну, ты вот что, Селезнёв! Не разводи махровую пропаганду, партии и правительству лучше известно, что делать с такими. А ты, не хватайся за слова, они были и ушли, а беда у людей остаётся. Да какие это люди? Да, товарищ парторг, что-то ты теряешь основное качество человека. Какое? Человеческое! Рявкнул мастер. Я тебе ещё раз напоминаю, что пора уже знать, как живут твои земляки, а калмыки в их числе. Земляки? – задохнулся парторг. Да-да! Земляки! – краснел от злости пожилой мастер. Многие из них навечно остались на этой земле. И многие еще уйдут, и все это на моей и твоей земле. Как бы тебе не хотелось, а здесь кто живёт по своей или не по своей воле – наши земляки. И не надо по-скотски с ними обращаться! Закашлялся Селезнёв и, повернувшись, пошёл в лесосеку. Парторг что-то хотел возразить, но рокот подходившего трактора, тащившего лесовоз на буксире, заглушил его слова и желание что-либо говорить. Дождавшись очередного груженого лесовоза, он остановил его и поехал из лесосеки. Автомобильная дорога из лесосеки пересекалась с железнодорожной узкоколейкой, в очень неудобном месте. Тихим ходом переехать переезд было невозможно. В этом месте узкоколейка была немного выше дороги идущей из топкой низины. Хотя морозы и подморозили болотистую местность и эту часть дороги, и даже замостили её поперёк положенными брёвнами, подпочвенные воды делали своё черное дело. Дорогу перед переездом буквально коробило. И надо было обязательно разогнать к этому месту машину, чтобы с ходу проскочить переезд. Слабые рельсы узкоколейки часто нарушались от тяжело груженых лесовозов, и здесь постоянно дежурил рабочий – путеец, который очищал полотно дороги от снега, забивал дополнительные костыли в шпалы, укреплял рельсы. В его обязанность также входило упреждать заведомо паровозные составы от столкновения с застрявшими на переезде лесовозами. Недавно по другую сторону переезда, в метрах десяти от железнодорожного полотна поставили лебёдку, укрепив её за огромный пень. Допотопный двигатель ревел как самолёт, но смех-смехом, а если лесовоз застревал на переезде или около него, то этой лебёдкой без проблем перетаскивали лесовоз на другую сторону. Обслуживал лебедку и жил в сторожке у переезда, одинокий старый немец – Шульц, попавший сюда с Приволжья на поселение. Когда его спрашивали: – а за что ты сюда попал старый фриц? – Ты же не воевал с нами? Он молча разводил руками. Шульца от русских отличить было невозможно. Он хорошо говорил по-русски. Разве отличался степенностью в суждениях? А так – мужик да мужик, толковый механик. Поставить сюда лебёдку была его идея. Видя, какие заторы бывали здесь при переезде, какое колоссальное время терялось, а это значит, было в ущерб плану вывозки леса, мудрый немец, работая путейцем, всё это учел. Сначала над ним зло посмеялись на одном из собраний, а парторг не преминул подчеркнуть: – вы свои вражьи планы, идущие в разрез социалистического государства прекратите разводить. Старый Шульц покачал головой, развел руками и молча удалился. Но шофера схватились за эту идею. Каждодневное мотание нервов на этом участке дороги вконец вывело из терпения шоферню. Взяв в кольцо парторга, они потребовали усовершенствовать переезд: – Ну и что, что Шульц немец, дело он говорит! Так нет у нас таких лебёдок! – отмахивался парторг. Шульц, хороший механик, соберет! – наседали шофера. Не запланировано на этом переезде иметь дополнительную технику. Нет проекта! – парировал парторг. Конец терпению людей стала крупная авария на этом переезде. Шульца в этот день услали куда-то на другую работу, а молодой парень-путеец прозевал идущий паровозный состав с длиннющими хлыстами, врезавшийся на полном ходу в застрявший груженый лесовоз. Кувырком слетели с насыпи все железнодорожные платформы с лесом. Завалился набок и паровоз. Автомобильный лесовоз был вышвырнут далеко с переезда, опрокинулся и загорелся. Картина аварии была ужасная: – пострадали несколько человек, но чудом остались живы. Горели дрова в тендере паровоза, окутанного шипящим паром, в стороне горел лесовоз. Пол суток ушло на то, чтобы восстановить движение по железке и по дороге. Тут парторгу досталось за всё. Орали, матерились люди, а прибывшие сюда участковый и парторг, молча выслушивали их. А шоферня пригрозила, что если сюда не поставят лебедку, они отказываются возить лес из этой лесосеки. Пусть нам попадёт, но и ты, голубчик, положишь свой партбилет! Испугавшийся парторг велел разыскать Шульца и вместе с ним уехал в гараж. Через три дня лебёдка была собрана и поставлена на переезд. Хозяином лебедки и переезда стал Шульц, важно похаживая по вверенной ему территории. Слушались его беспрекословно. Задержек на переезде не стало. В стороне от переезда он вырубил кустарник и сделал площадку с ремонтной ямой. Здесь можно было с его помощью исправить небольшие поломки машин. Вот тебе и Шульц! Вот тебе и немец! – Уважительно говорили про него. По его предложению на сурвиловском подъёме определили дежурный бульдозер, без которого в ненастье подняться груженым лесовозам также было невозможно. В свободное время этим бульдозером свозились когда-то брошенные бревна в кучу, а теперь определены были на дрова. Все эти картины былой жизни почему-то припомнились парторгу, и он, сидя в лесовозе литовца, куда подсел после ссоры с Цынгиляевым и мастером участка, мрачно раздумывал о произошедшем. А болтливый шофер-литовец безумолку болтал о чем угодно и никак не давал сосредоточиться. Сносно говоривший по-русски, он перескакивал с одной темы на другую, но никак не мог втянуть его в разговор. Парторг молчал. У нас таких снегов не бывает, – трещал литовец. А если случаются, то к далёким хуторам не пробиться до самой весны. Такой бульдозер у нас нет, – и он показал на подъём, перед которым тракторист цеплял трос за лесовоз, и внимательно поглядывал на спускающийся встречный пустой лесовоз, идущий в лесосеку. Лесовоз спускался осторожно, зигзагами. Не доехав метров двести до впереди стоящей груженой машины, литовец остановился и показал на неё: – Переходи туда начальник, быстрее доедешь. Прокатился с прибалтом, теперь прокатись с калмыком, – и радостно загоготал, посчитав сказанное за удачную шутку. Парторг посмотрел на него и показал ему на дверь кабины: – ты, Мажукас, лучше бы дверь подтянул – болтается, а то отвалится. А на мой век кватит, начальник, всё равно скоро – тю-тю, Литва ехать. До Литвы ещё далеко, работать нужно хорошо, и технику государственную беречь надо! Литовец с усмешкой посмотрел на парторга и что-то сказал по-литовски. Чего ты там бормочешь, по-русски говори! Разозлился парторг. А твой моя не понимает, дафай по литовска шпрехать путим! – весело сказал литовец. Мажукас, учти, характеристики пишу на вас я. И парторг зашагал к передней машине. Спустившийся лесовоз, остановился около груженого лесовоза и трактора. Выйдя из кабины, шофёр поманил к себе Максима, сидящего за баранкой. Тот не заглушая мотора, вышел и пошел навстречу. Мишка Хлябич – озорной крепыш-шарик на ходу раскрыл кисет с табаком и протянул Максиму. А, впрочем, на-ка, готовую, – и он сунул прямо в губы Максиму свою самокрутку. Затянись хорошенько, беда у тебя, парень дома. Что такое? – встревожился Максим, старуха твоя умерла. Твои ребятишки прибегали в гараж, отыскивали тебя. Потом на берег, на плотбище прибегали, там и меня застали. Мастер просил передать тебе, чтоб ты домой ехал. Ну, я разгрузился, посадил пацанов в кабину и подвез их домой, сам убедился. Точно, – умерла. Плачут ребятишки. Да, брат и житуха у тебя – хуже некуда. С закаменевшим лицом Максим стоял и смотрел куда-то вдаль. Потом что-то тихо сказал. Чего, чего? – переспросил его Мишка. Ничего, Миша. До сих пор не могу понять: – почему не расстреляли их там, на месте. Дома. Зачем нужно было везти сюда столько людей, чтобы умирали здесь? Спасибо тебе Миша. Да, какое там! Ты, вот что Максим. Сегодня заканчивай работу, и завтра не выходи. Хоронить ведь надо человека. Мы с Афонькой рыжим отработаем по ходке за тебя. Он как раз из ремонта вышел. Кто это тут распоряжается, кому работать, а кому нет? – подошел парторг. Никто не распоряжается, но по-людски всё должно быть! – глубже затягиваясь махоркой, и выдыхая клубы дыма – ответил Мишка. Давно тебе хочу сказать, товарищ Хлябыч, такими людьми, покосился глазами в сторону Максима парторг, может командовать только власть, в том числе и Я. Ну как ты можешь командовать, знают все, а Петьке – моему братану – лучше всех. В атаку вместе вас подняли под Курском, только он вперед побежал, а ты вдруг грыжу свою оберегать стал, залег как бурундук на спячку. Петьку похоронная команда израненного и контуженного подобрала в немецкой траншее. Закинули на бричку, потом свалили в братскую могилу. Спасибо, кто-то заметил, что он живой. Как-то и ты после боя в немецкой траншее оказался. Да про тебя насочиняли там, куда там, герой! И в госпитале одном оказались, он безрукий, безногий, а ты с грыжей всё туману врачам наводил. И даже там тебе помог партийный билет. Списался вчистую. Парторг скрипел зубами, пытался что-то возразить, но из Мишки лился нескончаемый поток обвинений. Только после войны, куда подевалась твоя грыжа? Как лось носишься, да баб попутно огуливаешь! Товарищ Хлябич! Как вы разговариваете с секретарём партийной организации? Да я тебе и не товарищ и беспартийный я. Да, пошел ты! – выплюнул он окурок в снег. Я вас привлеку, вот, сколько свидетелей! – запетушился парторг. Ага, сейчас! – осклабился Мишка. Никто ничего не слышит, вишь ревут машины и трактор. Мало я тебе в детстве по башке давал, хоть ты и выше меня на две головы. Трус ты, Витька! А главная беда твоя – ведь народ за придурка тебя считает. Ведь ни единой души нет, кто бы за тебя постоял. Вот и носишься со своим партбилетом – партия и правительство! Да изъять у тебя партбилет, на тебя никто и не посмотрит, что ты такой есть. Тьфу ты! – зло сплюнул Мишка и прыгнул на подножку кабины своего лесовоза. Имей совесть, отпусти Цынгиляева, старуха у него умерла. Откуда я знал? – растерялся парторг. Давай с дороги, а то раздавлю. Ненароком! – уже более дружелюбно прокричал Мишка сквозь шум мотора. Парторг откачнулся на неровную обочину и, хлебнув валенком воды со снегом, так и остался стоять на месте, вертя головой, то на ползущих в гору трактора и лесовозов, то в сторону удаляющего пустого лесовоза Мишки. Начальник на буксир взять? – радостно заорал подъехавший литовец. Иди, будем валенок выжимать! Парторг молча подошёл к его машине и, опершись о бампер, стал снимать валенок и выжимать носок и штанину. Смотри, как вспотел, аж ноги все мокрые! – захохотал литовец. А я знаю одного мужика, так он специально ссыт в валенки, чтобы теплее было ногам. И обрадовавшись своей новой шутке, литовец согнулся пополам, заржал лошадиным смехом. Ну, Мажукас, откуда вы такие беретесь? – подавленно спросил парторг, краснея лицом, обуваясь в мокрый валенок. Все из одного места, только из разных краев, вдруг посерьёзнел тот. Правильно я сказал по-русски? Да, хорошо ты гов