оришь по-русски, даже удивительно. По специальности-то кто? Да не шпион я. Инженер-строитель я, мосты строил. Московский инженеро-строительный заканчивал, вот русский и выучил. А ты? Что? – удивился парторг. Что заканчивал, говорю, для такой работы? – пытливо смотрел на него литовец. Да, меня партия учила и учит – туманно ответил парторг, не глядя ему в глаза. Понятно, – хмыкнул Мажукас. Мостов-то много построил? – перехватил нить разговора парторг. Три. Больше не успел. И он, опершись на баранку грудью, надолго замолчал. Потом встряхнулся и продолжил: – Может быть, уже бы и больше построил, да сюда привезли, много времени потерял. Ну, а если не секрет, сюда за что загремел? Не поверишь, начальник, сам толком не знаю. Война. Железнодорожный мост через болотистую речушку разбомбили. Я его проектировал, и я был директором строительства этого моста. Нашли меня и приказали срочно, за сутки произвести ремонт его я осмотрел его и сказал, что нужно хотя бы трое суток. Первые сутки уйдут на то, чтобы восстановить среднюю опору. В болотистой местности это непросто. Сутки уйдут на то, чтобы раствор и камни опоры схватились цементом воедино. Ну и сутки нужны для того, чтобы привести в порядок искорёженные фермы и железнодорожное полотно. Полковник, командующий переправой, отверг мое предложение, объявил меня саботажником, отказавшегося выполнить приказ военного командования. Сначала хотели расстрелять, потом отправили в тюрьму. Ну, мост конечно за сутки восстановили. На соплях. И первый железнодорожный состав рухнул вместе с мостом в болото. Много людей и техники погибло. Списали на диверсию. Из тюрьмы меня выпустили и прямиком сюда. Вот и пойми, за что я сюда выслан. Ну, кто выше, тем виднее! – заключил парторг и, тыча рукой вперед, объявил: – вон трактор спускается уже, давай подъезжай ближе! Скоро трактор взял на буксир лесовоз литовца, и медленно потащил в гору. Литовец ревел мотором, помогая трактору. Оборвись сейчас трос, не удержимся сами на косогоре, закувыркаемся вниз, – серьёзно произнес Мажукас, напряженно глядя вперед. Чего ему рваться, небось доедем, – озабоченно вертел головой парторг. Может мне выйти? – да за дорогой посматривать, подсказать что? Сиди начальник, вдвоем умирать веселее, – ещё более серьезно ответил Мажукас. Шуточки у тебя прямо похоронные. А откуда им быть лучше? Каждый день так ездим. Пока бог милует. Как все-таки погиб Бояркин прошлым месяцем? – дернулся парторг, открывая дверь кабины и готовый в любую секунду выпрыгнуть в снег. Трос, натянутый как струна нехорошо вибрировал. Хотя никто не видел, но, думаю, всё вышло очень просто, – внимательно глядя на трос, ответил после некоторого раздумья литовец: Трос оборвался? Он или уже был надорванный, или был рывок. Какой рывок? – озадачился парторг. А такой: Смотри начальник! Если на удобном для машины и сцепления колёс с землёй или снегом я сильно газану, и силы у машины хватит, она скакнет вперёд, трос ослабнет. А мотор вдруг заглохнет или шофёр дальше не газанёт, увидев слабину троса. Что дальше? Машину на крутяке потянет назад, шофёр по тормозам, – бесполезно. Да ещё если тормоза слабые. А в это время трактором рывок вперёд, трос и лопается как нитка. Рывок, начальник, это согласно науки – усилие, увеличенное во много раз. Парторг, разинув рот, слушал литовца. А когда трос оборвался и тракторист почувствовал лёгкость хода, он обернулся и увидел уже кувыркающийся по косогору лесовоз. Он уже ничем ему помочь не мог. Брёвна, как спички разлетались в стороны. Машина кувыркалась до самой скалы, одни гнутые железки остались. Почему не загорелась? – тоже вопрос. А может, горючка кончилась, вот и оказалась заглохшая машина неуправляемой. Иди ты! – выдохнул парторг. Экспертами вариант отсутствия горючего не рассматривался. Чего ты не подсказал? А кто меня спрашивал? По экспертизе Бояркин после обрыва троса пытался самостоятельно лезть вверх, даже буксовал некоторое время, и пытался поставить лесовоз поперёк дороги. Не получилось. Горючка кончилась, вот и кончились все его действия, так я думаю. А что он без горючки-то поехал?– спросил парторг. А ты будто начальник не знаешь? – всё время так ездим, друг у друга просим. И он также, думал: – наверх затянут, а там у кого-нибудь перезаймёт ведро-другое. А у тебя? – посерел лицом парторг. У меня начальник, будь здоров! Без горючки я не поеду! Я в Литву ещё вернуться хочу. Да и нам, слава богу, уже ничего не грозит, наверх залезли. И Мажукас что-то прошептав, размашисто перекрестился ладонью с лева направо. А у нас крестятся наоборот и тремя пальцами, а не ладонью, – машинально отметил про себя парторг. Что начальник не так молюсь? – усмехнулся Мажукас. У вас так, у нас так, ты русский, я прибалт. Каждому бог дал место, где ему жить и как жить. Зря вы по-своему всё пытаетесь переделать – не получится. Как и природу нельзя переделывать, бог накажет. Ну, Мажукас, я-то думал, грамотный человек, а ты туда же в тёмное рассуждение. Нет, начальник, не в тёмное, а в правильное. Всё приехали. Ну, ладно, – задумался парторг. А, скажи, тракторист мог среагировать и скатиться вниз, подпереть лесовоз Бояркина? Теоретически это возможно, если время есть. А как тут получилось, невозможно было это сделать. Тракторист не при чём. Зря его терзали. Ну, всё начальник, живой остался! – смеялся литовец. Я и не сомневался! – спрыгнув на снег, ответил парторг и, подойдя к трактористу, снимавшему трос с лесовоза, спросил: – кто там застрял, горючка, поди, кончилась? – ткнул он впереди трактора, стоявший лесовоз. Не, это Цынгиляев ждёт тебя? Меня? Так я его недавно видел? Чего он хочет? – забурчал парторг, но идти туда не собирался. Ну, ты даёшь, Авдеич. Все знают, а ты не знаешь. Старуха ведь у него умерла! Ох, и возни с этими калмыками! – пошел, наконец, он к лесовозу, из кабины которого тотчас выпрыгнул Максим. Литовец и тракторист тоже направились к лесовозу Максима. Ещё не дойдя до лесовоза, метров десять парторг почти закричал, чтобы слышали все: ты, вот что Цынгиляев давай езжай-ка быстрей, разгружайся. Завтра тоже не выходи, управляйся там с похоронами. Управлюсь, только машина мне нужна! Никуда не проедешь всё снегами занесено. Ну, машина вещь государственная, денег стоит и немалых. Высчитайте с меня, я ж работаю! Штанов твоих не хватит на оплату, да ладно, помни мою доброту. Завгару скажешь. Хорошо. Спасибо. Можно ехать? Можно, только помни, сегодняшнюю ходку и завтрашних, три придётся отработать. Это немалый долг. Отработаю. Давай езжай. Спасибо. Максим побежал к лесовозу, и тяжело груженая машина, скрипя тормозами, стала спускаться вниз, по более пологому спуску. Зимний день короток и вторая половина дня проходила как-то быстро. По светлу надо разгрузиться и попасть домой. Как, там пацаны? – тревожился он. Пойдут сегодня за хлебом? Присутствие мёртвой старухи наверняка напугало их. И он сегодня не привезёт хлеба из лесосеки, на третью ходку не вернётся, когда обычно брал хлеб в столовке. И холодно, и голодно, и горестно. Хоть в петлю. Нет, надо жить! – оскалился он и ещё крепче уцепился за баранку. Впереди замаячил встречный порожний лесовоз. Помигав фарами, Максим обозначил себя и порожняк, найдя уширенное место дороги, покорно приткнулся туда. Шофёр порожняка, рыжий и веснушчатый Афонька Завадкин выскочил из кабины, и по обочине проваливаясь в снег, побежал навстречу Максиму, размахивая руками, призывая остановиться. Медленно тормозя, лесовоз Максима продолжал катиться по дороге, мимо Афоньки. Тот развернулся, и некоторое время бежал рядом с лесовозом, потом ловко запрыгнул на подножку кабины Максима и сунул в открытое окно буханку хлеба и что-то завёрнутое в тряпицу. Вот, хорошо, что тебя встретил! – отдуваясь, тараторил он. Ни хрена больше нет кроме хлеба и сала! Ну, давай, вывёртывайся как-нибудь! – и он тут же соскочил с подножки, и немножко пробежав по инерции вперёд, увернул в сторону и побежал назад к своей машине. Максим недоуменно смотрел на хлеб, и свёрток, удерживаемый одной рукой на баранке. Переложив всё это на сиденье, он, наконец, сообразил, что надо спросить Афоньку: кому это? Высунувшись из кабины насколько это было можно, он крикнул вслед Афоньке: – Кому это передать? Тот оглянулся, катнулся по дороге на бахилах – валенках и, продолжая ехать спиной вперёд, крикнул в ответ! – Вам это на помин старухи! Заглядевшись на него, Максим чуть не съехал в кювет, выбраться, откуда было делом не простым. Лихорадочно крутя баранку, он, наконец, выровнял машину и, аккуратно подъехав к обочине, остановился. Хотел выйти и поблагодарить собрата по нелёгкой профессии, за оказанную помощь. Да, куда там! Афонька так газанул, что его прицеп на окованных лыжах-брёвнах мотался как бешенный, взметая снежные вихри, и скоро скрылся за поворотом. Максим стоял и смотрел туда, куда укатил Афонька. Подняв руку, он медленно помахивал ею, приветствуя малознакомого шофера. Остальная часть дороги была довольна сносная, и в скорости он доехал в село, к месту разгрузки своего лесовоза. Но картина здесь была невесёлая. Плотбище занимало обширную площадь около реки, и не было постоянным. По мере накопления штабелями леса, в удобных места на берегах, плотбище перемещалось дальше. Гигантские штабеля из брёвен высились на многие километры, изгибаясь, словно сказочная рептилия, повторяя все изгибы реки. Куда только могла подойти техника. Только зимой по закованной морозами болотистой низине речки, можно было производить такие работы. А весной, когда вскроются реки ото льда, и набухшие талые снега понесутся с гор и долин тысячами ручейками, увеличивая во много крат воды небольших речушек, вот тогда и начнётся сплав леса. На скатывание брёвен со штабелей в реку выйдет и стар, и млад. Не прозевать весенние воды, когда природа стремится освободиться от снегов. Реки бурлят. Несут любые брёвна, которые день и ночь сталкивают в воду, все кто может. И хотя скатка брёвен- работа не из лёгких, но появлялась возможность дополнительно заработать. Создавались семейные бригады, надрывались на тяжёлой работе старики и дети, но магические лозунги: -Даёшь стране лес! Вперёд к победе коммунизма!– делали своё дело. А брёвна непрерывными потоками плыли и плыли к уже большим рекам, где их загонят в огромные кошеля-плоты, обвязанные тросами и отбуксируют к лесозаводам. Там их распилят на доски и шпалы и отправят в любые направления великой страны, на стройки, шахты и заводы. Другую часть брёвен погрузят на огромные баржи-лесовозы, которые отвезут их к устьям больших рек, куда заходят громадные океанские пароходы, готовые принять в своё чрево и на палубы тысячи тонн и кубометров прекрасного сибирского леса, чтобы увезти в любую часть света. И никакие штормы заокеанских морей неспособны смыть изумительные, смолянисто-хвойные запахи сибирской сосны, ели лиственницы, пихты и кедра. Заморская лесная экзотика слабовата в сравнении с сибирскими лесами. Ну, а пока до весны было ещё далеко. Наступало предновогодье. И в сотнях леспромхозов Сибири, вот такими путями заготавливался лес, вывозился на реки, складывался и ждал своего дальнейшего движения. Предноябрьские, предновогодние, предмайские, соревновательные вахты выжимали из людей последние силы. План лесозаготовок давали любой ценой. Подъехав к разгрузке, Максим увидел вереницу лесовозов, ждущих своей очереди. Горбатыми монстрами стояли обледенелые лесовозы, будто из прошлых тысячелет