ый сначала вежливо пытался выяснить что-либо о человеке, не выдержал и сорвался на крик, стал выгонять всех из барака. Люди, как сонные мухи, выходили из барака и усаживались около него, другие разбредались кто куда. И первая мысль участкового: – сначала направить их в Орешное, а потом в райцентр, – пусть там разбираются, – лопнула как мыльный пузырь. Пожарный инспектор ретиво помогал участковому выгонять людей на улицу, ибо в его голове пронеслась ужасная картина весенне-осенних таежных пожаров: – А не от этих ли бродяжек начинаются лесные пожары? Нещадно матерясь и горланя властьдержащие плюнули на первоначальную затею. Участковый достал пачку фотографий из планшета и пошел по баракам, надеясь опознать обозначенных людей в розыске. Никого он не нашел. Только из дальнего конца второго барака, вдруг шмыгнули друг за другом двое мужиков и скрылись в кустарнике на косогоре. С пистолетом в руке участковый бесстрашно бросился за ними. Стой, стрелять буду! Но густой кустарник быстро охладил его пыл. Тогда он почти ползком стал пробираться на голос, который подал один из беженцев. Он уже хотел выстрелить для острастки, но тот же голос уж очень просительно послышался совсем невдалеке. Да, не тамашись начальник, бяда у нас! А ну, руки за голову! – рявкнул страж порядка, и быстро разогнувшись глянул поверх кустарника. Он мельком увидел две обросшие образины, которые тут же нырнули вниз. Лица их были болезненно-сморщенные – это он заметил хорошо. У одного из них поверх кустарника торчали кисти рук. Предчувствуя недоброе, участковый залег за кустом и рявкнул: – Встать, руки за голову! Из-за кустов опять показались две головы и, дергаясь от какого-то беспокойства, заныли: – Начальник, прости нас, стоять не можем! Понос у нас, животы болят! Ой, ой! – скорчился один и опять исчез за кустом. Только тут участковый потянул носом и почуял неладное; вокруг изрядно воняло. Быстро оглядываясь, он ощутил под коленями что-то скользкое и гадкое. Глянув на руки, которыми он опирался на траву, стало все понятно. Вляпался так, что на раздумья не оставалось ни секунды. Выворачивающий наизнанку приступ рвоты согнул его пополам. Елозя коленями по загаженной весенней траве, он отползал прочь от этого места, опираясь пистолетом о землю, а другую, испачканную руку, держал на отлете. Поносные сидельцы, не на шутку перетрухнувшие создавшимся положением, схватив штаны в руки, пустились назад в бараки. В лес никак нельзя, – очухается мусор – пристрелит без разбирательства. А среди людей не посмеет. Греха более, чем запоносили, на нас нет: – рассуждали мужики, укладываясь на нарах. А участковый, проблевавшись до печенок, еле прибрел к ручью, и с полчаса плескался, приводя в порядок себя и свою одежду. Нашедший его пожарный инспектор, рванувший на поиск беглецов в другую часть леса, вспотевший и разгоряченный предложил: – Поджигаем бараки, выскочат как миленькие, коли жить захотят! Остывший и умытый участковый медленно повернул голову и философски заключил: – Жить, говоришь? Жить-то все хотят. Даже вот так хреново: – и он ткнул рукой в бараки. А если кто не захочет жить или не сможет выскочить, тогда что? А-а! То-то! – криминал себе на шею повесишь. Так, мы ж вместе, ты что? Не-е, голубчик! Что касается огня – тут ты хозяин. Спичку подносить или тушить – твои заботы. А по нашему – так пусть живут, устало махнул он рукой. По картотеке розыска тут никто не значится, а что никудышно живут, да без документов – пусть верха разбираются. Пожарник недовольно закраснел лицом. А что отписывать-то будем? Меня ж в районе не погладят, что не выполнил их директиву. Тю, что отписывать?! Отпиши, что из числа обитателей бараков создана бригада на добровольных началах охранять тайгу бывшего Десятого лесоучастка от лесных пожаров, которая уже занимается приведением в порядок эту территорию; как-то засаживает молодыми саженцами пустоты, поставляет в магазины Райпо орехи, грибы, ягоды. А также временное жилье просит не разрушать краевое геологическое управление, разведочные партии которых каждое лето работают здесь на изысканиях. А геологоразведка – это, брат, покрепче чем мы с тобой, с оборонной промышленностью связана. Тут и шевелиться против их никто не захочет. Ну, ты и голова – Чиков! Начал понимать, что к чему, пожарник. Я тебе одно хочу сказать: – сжечь все можно, а построить, даже хреново – вот так, не просто! Так что не мы строили эти клоповники, не нам на них и руки поднимать. Ну и башка у тебя! – вновь восхитился пожарник. А вот поживешь с мое, поваляет тебя жизнь во всяком дерьме, еще умнее меня будешь. Принюхиваясь к своим рукам и одежде, он так и не раскрыл секрета мокрых пятен на ней и философского своего рассуждения. Ты думаешь, что если я в милиции, в мусорах, как говорят про нас, так я должен только людей за решетку сажать? Нет, милый! Я должен так служить, чтобы людям хуже не стало от моего соприкосновения с ними. Вот, на чем моя философия основана. И может в этих бараках еще души покойных витают, кои первыми осваивали эти места. Пожарник растеряно смотрел на бараки: А экспедиции точно здесь бывают? Геологи-то? Сколь хочешь, одна за одной; – врал Гошка напропалую. Я тебе что еще хочу сказать: – вот выгоним людей из бараков, а там ведь тайников тьма, и на крыше, и под полом. Все равно кто-нибудь спрячется и сгорит. Вон как в прошлом году в соседнем леспромхозе почему, ты думаешь, пожарник застрелился? Из-за этого: – угнул голову в плечи участковый. Из-за чего, из-за этого? Чудак, парень! Тамошние районные власти также отдали приказ – сжечь старые бараки! Антисанитария, мол, там, бродяги всякие обитают, пожароопасность лесным массивам создают и т.д. так у вас формулируют? Ну, так – еще более растеряннее ответил он. Ну, вот, твой собрат захотел выслужиться, звездочку очередную получить, да красиво доложить: – мол, пожаробезопасен мой район, да вот осечка: – ружье-то выстрелило. К-как? Вытянул пожарник. А так, приехал он снова посмотреть, как же барак, до конца ли сгорел, через денек? Сторожа он оставлял караулить, чтобы пожар по лесу не пошел. Подходит, значит, к пожарищу кое-где головешки дымят. Все сгорело, крыша, стены, пол. И сквозь прогорелый пол восемь трупов лежат. Двое взрослых, остальные дети. Он сторожа искать, кричать. Нету. А чего его кричать, если он тут лежит с башкой прострелянной? Ружье тут же лежит. Затрясся мужик, а сзади рык, оглянулся – медведь рычит, скалится. Он за ружье, да как-то, не так видно, переломил в спешке, заряд посмотреть. Оно, возьми и выстрели. Всю грудь разворотило, жаканом заряжено было. Он и лег наповал. Сам, выходит, застрелился, экспертиза установила. А чье ружье было, до сих пор не разгадано. Дробовик сторожа висел недалеко на дереве, жена опознала. Вот так, брат, загубленные души ничего не прощают. Да, ну их на фиг, эти бараки! – замахал руками пожарник. Поехали отсюда! Погоди, вон человек идет! К ручью шел старый калмык и нес алюминиевую кружку, исходящую паром. Сморщившись лицом в улыбке, он согнулся в поклоне, и, плеснув себе на ладошку жидкости из кружки, шумно схлебнул ее. Вот, начальник, хлебни маленько и умойся этим отваром – все пройдет! Что это? – заинтересовался участковый. Зверобойка, багульника, смородина, чирямуха. Чиков взял кружку, понюхал, сделал насколько глотков и, наливая себе на ладошку, умывал лицо и шею. Уф! – отдувался он. Точно легче стало. Как зовут тебя, старик? Бадмай мы, – закланялся он. Выгонять будешь? – Нет! Живите! Махнул рукой участковый. Бандитов искал. Есть? Может спрятались или разбежались? Нет, начальник, нету бандита! – Тут весь люди, который давно знаем. А бандиту тут нету, ему тут плохо, кушать нету. Нету, как можно? Серьезно отвечал старик. Мы тут часто хожу, бабушка, детишка лечу. Совсем нету бандиту! Ты, доктор, врач? – осведомился пожарник. Не-ет, мал-мало понимаем лечить гелюнг мы. Кто, кто? – не понял пожарник. А вот эта, как ваша Бога молиса, так и мы Будда, небо. И, сложив руки клинышком у лица, он стал еще серьезнее, закрыв глаза и покланявшись по сторонам, что-то запел скороговоркой, меняя интонацию голоса. Попев еще немного, он открыл глаза и внимательно посмотрел на обоих мужиков. Участковый даже встал и уважительно глядел то на старика, то на небо. О чем молился, Баднай? – спросил он. А это – здравсуйте Вам! Как это? – И обведя себя руками показал большой палец руки. Чтобы хорошо, вот! Дополнил он. О здоровье нашем? – изумился участковый. Ага, здрасуйте Вам – здоровий Вам! Спасибо, отец и ты будь здоров! – и отдал ему кружку. Я вижу в Орешном, старика-пастуха – калмыка, это ты? – Мы- Бадмай, мы. Пасем, коровка, кушать, работаем. А сегодня кто пасет? А – калмычка, мальчишка, мы людей лечить. А они, подменяют тебя, когда ты ходишь по деревням? Ага-ага! – менять, лечить, – закивал старик. Тебя, я вижу, все калмыки знают, слушаются, так смотри, чтобы костры в лесах не разводили, пожары-то видишь в лесах какие бывают! О, начальник! Пожары болшго (нельзя)! (Хальм гемтэ бишив) – калмык не виноват. Калмык – тихо! Ну, ладно, посматривай тут! Смотрим-смотрим! – закланялся старик. Поехали, что ли? – кричи своих поджигателей, – кивнул участковый на рабочих пожарника. Как они здесь живут? Ни магазина, ни хрена тут нет. Тайга, маленько ходим, рыба, ягодка, всякий трава, – глядя в глубь леса – (сен, сен) – хорошо тайга, – заморщился старик в улыбке. Хилеп в Баджей – магазин ходим. Ничява! И он пошел от служителей власти, что-то сказав мальчишке-калмычонку, который крутился поблизости, и тот стремглав побежал к баракам, оповещая о чем-то каждого встречного. Заскочив в бараки, он тут же выскочил обратно, и за ним повалили обитатели его. Глазея на садившихся в бобик участкового и пожарной команды. Жители бараков радостно переговаривались и махали руками отъезжающим гостям, устроившим переполох. Спасибо, начальник! Осенью приезжай, орешками и ягодами угостим! Неслось вслед им. Участковый помахал им и вслух удивился: – Растуды в эту жизнь! – Глухомань таежная, нищета сиюшная, а поди ж ты, радуются даже такому убогому жилищу. И сам же разъяснил своему удивлению: – А что? Свобода куда ни кинь, и угол какой-никакой под крышей, сами себе хозяева! Хотят – живут, хотят – умирают! И никаких тебе хлопот, кладбище под боком! И, хотя не назовешь эти два барака ни деревней, ни селом, а ведь это место для окрестных деревень и самих бараков, до сих пор знаменито и не затеряно в людской памяти. Печально знаменитый бывший Десятый лесоучасток – своим кладбищем, где захоронены сотни, а может и тысячи вот таких безымянных поселенцев. Чтобы похоронить здесь отошедшего в мир иной, не нужно было брать разрешение от властей. Утопленников, повешенных и наложивших на себя руки разными методами, на общих кладбищах в деревнях не хоронили. Хоронили в стороне, как изгоев, и проходить там мимо одиноких могил было жутью. Про таких ходила различная молва, и бедные родственники несли проклятия и непризнанность сельчан за страшный грех – руконаложение ушедшего на тот свет по своей воле. А не по воле Божьей. Здесь же на Десятом уживались все, усопшие по разным причинам. И никаких разных кладбищ по национальным признакам. Кладбищенский косогор Десятого равнял всех. Находили здесь место утопленники, убийцы и повешенные, бродячие бродяги и все, которых не хотели хоронить на отшибах, в безлюдьи. Здесь было солидное кладбищенское общество, начало которому сделали политзаключенные 37-х годов, с различными рангами должност