– Люди, ратуйте, пожар! – кричала Маришка, обсыпая снегом тело сына. На удивление он стал затихать, открыл глаза, и всхлипывая спросил:
– мам, а че ухват такой тяжелый?
– Маленький ты яще сынок, большеньким станешь и ухват легче станет.
–Заскрипел снег и во двор, без верхней одежды засеменила Лысокониха. Че стряслось, Маришка? – Ой бядя, бяда, баба Маня, дитенок обварился, пожар у нас. Бабка живо протрусила в раскрытые сени и избу, откуда еще валил пар, и поведя носом там, так же живо выскочила. – вытаскивай мальца, а то простудится. Нету пожара. Щелок на печку опрокинулся. Вытаскивай мальца, а то простудишь, раздевай и легкой простынкой прикрой. Я щас гусиного жиру принесу, смажем.
Маришка схватила сына, и отряхнув от снега понесла его в избу. Мальчонка метался, стучал зубами, кричал: ой, больно!
Пришла бабка Лысокониха и на удивление быстро и легко смазала ошпаренные места тела. В основном это были ноги и живот.
– Хорошо что он был без обувки, а то холодец бы получился. В больницу его надо.
Госпиталь там теперь, там помогут.
– Баб Мань, он же дотронуться до себя не дает.
– Ниче, ниче! Одевать его нельзя, обернем в простыню, закутаем в одеялы, шубу, к саночкам привяжем и с богом. А остальная армия где?
– Катаются поди, я ж с ночной уснула. Проспала, – зарыдала Маришка – всего полчаса поспала.
– Ниче, ниче, милая. Давай-ка собираться будем. Полдень ужо. Путь неблизкий. Печка уже обсохла, пар из избы вышел, но запах был сырой, банный. В сенях послышались какие-то шорохи и голоса, потом затихли. Я вились старшие братья но почуяв что-то неладное заходить не решились. Маришка металась по избе, собирая нужные вещи в дорогу. Толька закатив глаза елозил головой по подушке и мычал. Бабка Лысоконих читала молитву, стоя на коленях перед кроватью, крестилась и изредка касалась рукой его лба, перекрещивая его. Очевидно, дверь закрыта была неплотно и ребятишки в сенях сообразили, что в доме беда и к ней наверняка причастны они. Дружно заревев, они начали потихоньку открывать дверь, но в избу не заходили.
– Вернулись неслухи? – увидала Маришка сыновей зареванных и сопливых. А главное в мокрых одеждах от катания, от кувыркания по сугробам.– В петлю меня загнать хотите? Вон погляньте спалили дитенка.
– мам мы больше не будем. Бей нас мам, не надо умирать. А Тольку вылечи, мы его любим.. огорошенная мать сгребла детей в охапку и опустившись на пол зарыдала вместе с ними. Чаго мне с вами делать? – качалась она из стороны в сторону. Положив мокрое полотенце на голову Тольке бабка удрученно наблюдала эту сцену. Немного успокоившись, ребятишки стали раздеваться, мать помогла развешивавть для просушки одежду. И вдруг неожиданно средний Колька возвестил:
– Мам ись хочу!
– Видишь, дура я , картоху не успела сварить, потерпи. А сейчас Толичка надо в госпиталь везти. Вовик-то должон бы помочь везти, да одежда мокрая, застынет. Вон бярите картоху, нарязайте пластиками, да на печке поджаривайте, покуль она топится. Ой, в щелоке вся печка, она горячая, не вымоешь, нельзя жарить.
Мам, – захныкал Колька.
– Мариша! Не печалься, щас я картошки принесу, только что сварила. На улицу сливать вышла и твой крик услыхала, где чугунок бросила и не помню, кабы собаки не сожрали. Баба Маня, ты че? Давай бегом за картошкой или я сбегаю! – заверещал Колька.
– Ладно, ладно, армейцы, принесу щас. – и бабка вышла. По-военному она называла мальчишек из-за того, что они все были помешаны на военных играх. Вскоре она пришла, но уже одетая и с полной чашкой вареной картошки и сваленками подмышкой.
– Ну что вояки, будете еще ко мне в огород лазить за горохом?
– Не, не будем! – поспешил заверить Колька, глядя широко открытыми глазами на картошку.
– Ешьте-ка. – и бабка поставила ее на стол. Вот что, соседка, эти валенки этому герою – она ткнула на Вовку. Носки и портянки одел и пошел. Сняв фуфайку она также отдала ее Вовке. Мне она маловата, а тебе подпояшем и будешь как у Христа за пазухой. Штаны подсохнут к тому времени, как малыш проснется. Ну а мы с тобой Колька тут останемся домовничать, порядок наводить, картошки наварим.
– Ну, баба Маня! – кинулась целовать ее Маришка.– Чем же я отплачивать табе буду?
– Ты, соседка моя, горемычная! Итак горя свалилось на тебя больше чем нужно. Вскоре они запеленали мальчонку в теплые одежды и вынесли на саночки. Володька, подпоясанный как мужичок, сзади палкой подталкивал санки. Еще перед началом поездки мальчонка проснулся и простонал: – Мам, а госпиталь это страшно?
– не, милый, там нам помогут.
А бабка добавила.
– Ты же солдат, а там лечат солдат, которые с войны.
– Ну тогда поехали.
В госпитале усатый военный доктор, расспросил как все это произошло,и чем мазали, похвалил Маришу.
– Молодцы, что сразу приехали. Ну ты брат, как танкист раненый. Обгорел, ошпарился, а терпишь. – А мне почти и не больно – скривился пацан.
– Помажем, обезболивающее поставим, но к сожалению положить ребенка на стационарное лечение не сможем. Мест нет, на полу и на койках по двое раненые лежат..
– Нет, нет – замахала руками мать. И на этом спасибо, дома ен будет, возить будем.
Поорал, повизжал Толька, когда ему делали уколы, мазали какой-то мазью, бинтовали живот и ноги. Потом затих, посасывая витаминку, которую дал доктор, и широко смотрел на пятна крови сквозь бинты у солдат, лежащих в коридоре. Через два дня надо привозить, если хочешь, чтобы герой выздоровел. Хорошо, буду.
– Тысячу раз спасибо, – поклонилась доктору Маришка. Не надо кланяться.
– А твой-то на фронте?
– Ага, под Москвой в 42-м – похоронка…– опустив глаза, ответила Маришка.
– Прости, положил он руку на ее плечо. Он один? – кивнул он на пацана.
– Трое. Было четверо. Не сберегла.
–м-да… – закашлялся доктор. –Борисов! Окликнул он проходящего санитара.
– Слушаю, товарищ майор!
– Ты вот что…тут у нас танкист раненый поступил, кормить его.. – кивнул он на малыша.– полагается за геройство. Живо на кухню и полный котелок густой каши, с крышкой котелок и три ложки, ну сам пойми, на весь танковый расчет. Ну и хлеб какой там получится. Вытянув шею Володька прислушивался к разговору. Заметив его доктор спросил: – старший?
–старшенький – закивала головой женщина.
Солдат-санитар принес котелок и что-то завернутое в бумагу. Вон передай тому командиру расчета. Санитар подошел к Володьке и стал отдавать все это ему. Володька не брал стыдливо, отнекивался.
– Ты че, дружок! Товарищ майор приказал, а приказы надо выполнять.
– А мы тут есть не можем, чтоб котелок вернуть и ложки. У нас дома еще Колька и баба Маня.
– А не нужно возвращать, у каждого солдата всегда должен быть свой котелок и ложка.
Поблагодарив, Вовка взял котелок и кулек, его распирала радость– вот это да! Мало, что их назвали танкистами, так дали еще настоящей солдатской каши и котелок. Ни у кого из его друзей такого не было. Везя брата с матерью на очередную перевязку Вовка гордо подталкивал палкой санки. На поясе у него болтался зеленого цвета настоящий солдатский котелок. Знатоки из бежавших рядом пацанов утверждали:
– Настоящий, трофейный, с фронта!
– Так и медаль могут Тольке дать, он ошпаренный, обгорелый, как танкист.
Пацаны знали все. Военные пацаны, росшие без отцов, многие из которых уже погибли. Это день как раз был предновогодний и Вовка еле тащил полный котелок каши и какие-то консервы в свертке.
– Мам, давай как-нибудь к Тольке привяжем, рассыплется сейчас все, – не выдержал он. Хоть Толька ныл и охал, но дома за обе щеки уплетал принесенное из госпиталя. Да и с работы выделили кое-какие продукты. Тольке выделили новые валенки. Радости было выше головы. Так как одевать их было ему нельзя из-за ран, он часами любовался ими одевая на руки. В первый день Рождества доктор бегло осмотрел малыша и быстро ушел, переложив дальнейшую процедуру перевязки на чернявого фельдшера. Или у фельдшера не было той чуткости к больным, а особенно к детям, или Толька невзлюбил его, но перевязка прошла с диким детским криком, до судорог. Маришка видела, как с мест где были оторваны присохшие бинты, выступила кровь. И когда она заметила, что не надо торопиться,– дайте я отмочу бинты – фельдшер буркнул: все согласно инструкции. Смазывая раны и бинтуя их, он не обращал внимания на крики пацана, быстро наложил повязки, сунул Маришке в руки баночку с мазью, бинт и жидкость в бутылочке.
– Если что, сами смажете. Ну вот еще про запас – и добавил баночку и два бинта. Дрожащими руками Маришка быстро рассовывала все по карманам.
– Спасибо, спасибо, – беспрестанно твердила она.– не попадет вам?
–Не попадет – устало ответил он. – На фронт мать уезжаем.
– А-а-а!– разинула рот она. – как на фронт?
–Война, мать, война!
– А сюды нам таперь когда?
– Так, сегодня 7 января, давай 10го.
– Да, десятого. За три денька у него должны подсохнуть раны.
– Ты милый прости меня, не любо на табе глянула я.
– Ничего мать, ничего.
– А доктор тоже уезжает?
– Нет, доктор остается.Без него здесь толку не будет. Только прошу тебя, денька три не тревожь его. Сына у него убили. Танкист, сгорел.
– Боже ты мой! – присела на корточки от помутнения в голове Маришка.
Пошатываясь она вынесла сына в коридор и в прихожую, где ожидал ее Вовка с болтающимся котелком у пояса. Она не помнила как укутала малыша в одежды и привязывала к санкам, но все натыкалась взглядом на Вовкин котелок, который он готов был отдать любому санитару для наполнения, но те почему-то не обращали на них никакого внимания. А в голове как молотком стучало: Танкиста убили! Сгорел! Всю дорогу они молчали с Вовкой. И только дома рассказывая об этом бабе Мане она дала волю слезам. – Какой ён человек, доктор! Сына убили, а ён чужих должон лечить, спасать! Аж почернел весь.
Мрачный Вовка помыл несколько штук картошин, положил их в котелок, залил водой и поставил варить на чугунную печку. Сынок, картоха вареная вон в чугунке ёсть.