. Растерянный Максим стоял и не мог проронить ни слова. А в его мозгах стучало молотом: – Будут умирать еще! Кто, кто, кто??? Сколько человек придется хоронить еще в этой могиле? – Нашелся наконец, Максим. Ну, человек трое-четверо, – развел руками Эренцен сказал. Как на фронте – братская могила. А может ошибся старик, откуда ему известно, что впереди еще будет? Осторожно спросил он. Не надо так! – решительно вставил Эренцен. – Я много лет знаю дядю Церена. Он практически не ошибается. А в нашей теперешней жизни ему просто нужно верить. Это нужно нам и ему. Главное, быть внимательнее и осторожнее. Чужбина, бесправие, голод, холод – делают свое дело. По разным причинам нас все меньше и меньше. Ладно. Скрипнул зубами максим: – как будет так и будет. Давайте-ка перекусим, тут у меня кое-что есть. И он стал разворачивать сверток. Пацаны, давно наблюдавшие за свертком, тут же вскочили от костра и подтащили два небольших бревнышка, приглашая садиться. Максим нарезал хлеб, сало, приглашая всех есть. Ребятишки из золы костра выкатили несколько испеченных картофелин. Ну, тут прямо царский обед – заулыбался Максим. Давайте, ребята, подкрепимся. И спасибо вам всем за помощь. Чего там! Все мы должны помогать друг другу. Иначе вымрем. Ребятишки за обе щеки уплетали еду, весело поглядывая вокруг. Подъели все до последней крошки. Эренцен стал собирать инструмент и спрятал его в снегу – объясняя, чтобы завтра не тащить его сюда. Сгущались сумерки. Ну что, Мукубен? Мы пойдем, а то и темнота скоро надвинется, да и снежинки начинают лететь, снег, наверное, пойдет. Не торопись, подвезу вас всех до дому, – сказал Максим еще сидя на бревнышке, задумчиво глядя на вырытую яму. Ребятишки радостно зашушукались. А Эренцен стал отнекиваться: – да, мы тут через гору и дома, тропинка-то натоптана. А тебе ехать, если к нам, вон какой крюк давать надо. Ладно, ладно, на машине – не пешком, крюк не крюк. Ребята, давай в машину, когда еще удастся прокатиться! – приказал Максим. Ребятишки были готовы сорваться бегом к машине, но выжидательно смотрели на отца. Да, ладно, поехали, если так! – наконец согласился Эренцен. Пацаны, радостно завизжав, кинулись наперегонки к машине. Мужики пошли следом за ними. У машины стояло несколько мужиков из барака, все еще надеясь на выпивку. Они недовольно заворчали когда, когда Максим, Эренцен и ребятишки расселись в кабину. Вот они нехристи, так нехристи и есть! Никаких поминок у них нет! Максим высунулся из кабины и серьезно спросил: – А ну, кто мне скажет, когда у христиан поминают покойных? – Дык, как же, кады хоронить, крест постановють, тады и поминают душу упокоенную, – важно ответил оборванный и обросший мужичонка. Ну, вот и вы завтра можете помянуть пкойную мою тетю, после похорон, если поможете закрыть могилу. Максим, дык мы об энтом и говорим, мы завсегда поможем, а как жа? Энто у Сыча слюни вожжой текуть об выпивке, как узнал, что будут похороны. А мы порядок знаем. Вот и хорошо, что понимаете, людские законы и обряды, кто он бы ни был – христианин или нет. Ну, а слюни на распускайте раньше времени, метель надвигается – заморозит! – засмеялся Максим и захлопнул двери машины. Во-во! – засмеялись и мужики и, теснимые медленно движущейся машиной, расходились по сторонам, продолжая спорить между собой: Я те говорил, калмыки тожеть нормальные люди! Вон Болтушку трясет припадками, а как токо оклемается, соберет вокруг себя своих и чужих ребятишек, последние крошки им отдаст, и вшей у них повыберет. Не смотрит, кто свой или русский. А наша Сонька – курва, запилась на нет, ребятишек бросила, последний кусок у ребятишек утащит. Вот тебе християне и нехристи! Тут, брат, человеком быть надо Чтобы попасть в Баджей, где жил Эренцен с ребятишками, надо было вернуться назад километра на два и потом по руслу незамерзающей речушки попетлять до самого села. Как таковая проезжая дорога к Баджею и дальше к таежным селениям была, летом даже хорошая, но в зимние снегопады напрочь заметалась сугробами и по ней проехать редко кому удавалось. Где-то выше петляла меж деревьев узенькая конная колея санного пути, по которой машине было не пройти. Наконец показались первые дома некогда большого села. Речушка уходила в сторону как бы выполнив свое назначение, доведя до села. Речка была горная с крепким каменистым дном, вот ее и использовали на некоторых участках вместо дороги. Конечно, в низинных местах были илистые участки, по которым было не проехать, ни пройти. С трудом вылезли на раскатистый обледенелый берег речушки и поехали по широкой улице села. Некогда, даже еще до революции, это было громадное таежное село, посередине которого на бугре стояла живописная церковь, которую потом разрушили, определив сначала под клуб, потом под универмаг. Замышлялся крупный животноводческий колхоз. Но война разрушила все планы и громадное село превратилось в большую деревню, пришедшую в упадок. Покривившиеся домишки были сплошь в запустении. Война, хотя и была далеко от этих мест, но буквально выкосила всех мужиков села. Полегли сибиряки на фронтах Великой Отечественной. А если кто и остался живой, остался калекой. Многие вдовьи семьи, где повымерли от горя и военной разрухи, многие разбрелись кто куда. А когда начались наполняться сибирские села спецпереселенцами всех национальностей, многие бедствующие вдовы пустили к себе их на квартиры, чтобы хоть как-то прокормит своих ребятишек. А многие сожительствовали с пригнанными в Сибирь на ссылку мужчинами. Не исключением был и Эренцен с двумя своими детьми-сыновьями. Его жена умерла еще по дороге, где-то под Красноярском, не сумев вынести скотских условий переселения, унеся с собой неродившегося ребенка, который должен был родиться через месяц! Эренцена с сыновьями поселили к местной вдове – колхознице. Трое ее девчонок-погодков, старшей из которых было около двенадцати лет, до слез обижались на своих сверстников, которые их задразнивали до великой обиды: Э, э! Женихов узкоглазых из-за границы выписали! Но насмешки – насмешками, но так называли – «женихи» быстро поправили заборы и крыши, копали огороды, заготавливали дрова и сено. Сами были более-менее сыты и присмотрены, и вдовьей семье легче жилось. Многие бабы не скрывали зависти по этому поводу. А некоторые от жизненной безнадежности и неудач злобились, и при случае тыкали Настюхе: – Тьфу ты, на калмыка позарилась! Быстро свово Ваньку забыла, мало была им бита! Во-во! – парировала расстроено сморкаясь Настя. – Уж бита была сколь хошь, и за что, даже не знаю. Знай, рожала себе, да блевотины пьяного своего нареченного не успевала убирать. На огороде, да на покосе надрывалась сначала на колхозном, а по ночам на своем. Так, что царствие небесное моему Ивану Гаврилычу, земля ему пухом. Знаю, погиб. А мне его детей надо растить, уму-разуму учить. А кто поможет? Никто. Так спасибо хоть этому калмыку, что не испугался чужое ярмо на себя взвалить. У него своей беды полно. Да и я еще не старуха. Вот может вместе глядишь и одолеем наши беды. А злые языки пусть что хотят, то и мелят. А я то знаю, да и вы видите – всю тяжелую работу он сам делает, мне не дает притронуться. Впервые женщиной себя почувствовала, а то как лошадь ломовая была. Битая и надорванная. Не серчай, Настюха! Видим же. От зависти бабы скалятся. Рожай калмычонка и все дела?! И рожу, всем назло! – Остервенилась Настя. Хоть вы лопните! И тебе, Дашка, на зависть всем, найду такого жениха, что закачаешься! Небось калмыка? А ты думала! И нисколь он не хуже наших. И техникой владеет, и грамотный, и красавец, хоть и калмык! Да, ладно тебе, – зарделась в румянце симпатичная Дарья! Откуда ты его знаешь? У родственников в Орешном была – видела не раз. Постойте-ка, бабы! Гости вроде к нам жалуют, фары вон высвечивают. Все с любопытством смотрели на приближающуюся машину. Зимой здесь это было редкостью. Хлебовозка уже давно ушла, да и хлеб уж расхватали. Люди из соседних деревень по сугробам брели сюда за хлебом. И часто напрасно. А так больше сюда никто не заглядывал. Кто бы это мог быть? Не доезжая метров десять до кучки баб, лесовоз остановился. Из кабины высыпали ребятишки и радостно закричали: – тетя Настя, тетя Настя! Мы с Десятого аж на машине приехали! Ой, молодцы! Кто это вас привез? А дядя Мукубен! Так это же Максим, я его знаю! – опешила Настя. Это он и есть – разъяснил Эренцен. Про него я рассказывал еще по Широкострою, а он тот и есть, про которого дядя Церен говорил, ну выходит его же и ты видела. Вот здорово! – Заулыбалась Настя. Дашка, твой жених приехал! Да, брось ты! Отмахнулась Дарья. Вот про него я тебе и говорила, подталкивала она ее локтем. До женихов ли тут? – заломалась Дарья, кокетливо поправляя платок и изредка бросая пытливые взгляды на Максима. Ну, здравствуйте! – Бодро поздоровался Максим, внимательно оглядывая женщин. Здравствуйте, коли не шутите! – за всех ответила Дарья. Да нет, не шутим! – и он пристально посмотрел на нее. Дашка как-то смешалась и засобиралась домой. Ладно, бабы, мне домой пора, а то уж почти стемнело. Ребятишки одни, да корова недоена. Да успеешь ты домой, зайдем к нам на минутку, – делая ей какие-то знаки, вмешалась Настя. Заходите, заходите! Приглашала она в избу Максима, а он стоял и растерянно переглядывался с Дарьей, которая, прикрыв рот рукавичкой, пятилась, все дальше отодвигаясь от него, пока не уперлась в сугроб. Дальше отступать некуда! – заулыбался Максим. Засмеялась Дарья, не мигая глядя на него. Как-то само собой получилось, что бабы незаметно разошлись. Ребятишки еще сразу заскочили в избу и что-то рассказывали, очевидно, девчонкам, которые визжали и смеялись. Эренцен, зашедший уже в сени, выглянул назад и за рукав утащил в сени, а потом в избу, Настю. Она упиралась и недовольно шептала ему, – познакомить их хочу! – Без нас познакомятся, ты погляди, им никто не нужен! – И точно – согласилась Настя, тайком прижимаясь к Еренцену. Ну, вот и хорошо, – они зашли в избу, где весело галдели ребятишки. Выглянувший на улицу Эренцен, крикнул Максиму: – Пурга начинается, ты бы Дарью Васильевну добросил до дома, а то ей топать до самой речки, где мы буксовали. Да и жердину из забора ведь у нее выдернули. Влип ты, парень, десять жердин теперь взамен ты ей должен привезти! И Эренцен радостно оскалившись хлопнул в ладоши. За завтрашний день не беспокойся, к обеду я буду на Десятом. И Эренцен гулко хлопнул дверью сеней и накинул крючок. Вот и приезжай к вам в гости! – состроил обиженную мину Максим. Одна в машину не хочет садиться, другие дверь захлопнули перед носом. Дела! Дарья во все глаза смотрела на Максима и наконец обрела дар речи. Мне домой надо, а в машинах, да еще с чужими мужчинами, я не езжу. Конечно домой, куда же еще, и мне в ту сторону. Оказывается, мимо вашего дома сюда ехал, ну и назад, выходит, так же ехать. Как же еще? Только вот, что еще – люди, оказывается, боятся меня. А почему? Да, не боюсь я, просто некогда мне разъезжать неизвестно с кем. Ну, это правильно. Только прошу вас, садитесь, пожалуйста, мне тоже некогда, и это будет нам обоим быстрее. У меня тетя умерла в Орешном, завтра на Десятом хоронить будем. Эренцен могилу помогал с ребятней копать. Извините, я не знала. Конечно поедем, с вами поеду! Я вправду никогда ни с кем не ездила. И она смело зашагала к лесовозу. Максим внимательно смотрел вслед незнакомой женщине и что-то тревожно-радостное разливалось у него в груди. Погодите, я открою! – выпалил он и молодо побежал к кабине, рывк