ь. Вон брезентуху, да пустые мешки возьми, прикроются люди. Пацанов не бери, помёрзнут. Спасибо, тебе Васильич! Сена может не надо? Корове сгодится. Это покойной ничего не надо, о живых думать надо. Едем? Хорошо,– согласился Максим. Из высокого зарода, с громадной шапкой снега, они быстро надёргали хороший ворох сена и перетащили в кузов машины. Ну, вот, другое дело,– удовлетворённо сказал завгар. Там тебе помощь из рабочкома выписали, а бухгалтерша в отъезде, завтра только будет. Так эту сумму я взял в кассе взаимопомощи, получишь когда, из рабочкома,– вернёшь туда. Так, что вот тебе эти деньги, до копеечки. Заедь, купи водки, да хлеба, хоть скудно, но на поминки будет. И завгар вложил в карман фуфайки Максима какие-то деньги. Спасибо, поклонился Максим. Там, на Десятом как раз сгодятся на поминки. Слушай, прекрати кланяться!– побагровел завгар. А это от покойной, от нашего обычая, так положено. Ну, тогда молчу. И ещё, на сиденье, я оставил бутылку спирта. Это не на поминки, это от обморожения. Мало ли чего? Зима, пурга, мороз. Ну, за это тебе Васильич шоферское спасибо!– и он пожал завгару руку. Терпи – всё одолеем, кончится неразбериха, а сейчас давай, двигай с богом! Я тут пока пообедаю дома, да в контору надо зайти. Максим покивал головой, молча приложил руку к груди и полез в кабину. Съездив в магазин, и в столовую, он сумел взять немного хлеба. Водки бери, сколь хочешь, хоть залейся. Подъезжая к своей избе, он увидел нескольких женщин, стоящих в подворье, тут же бегали местные пацаны. Оставив машину на косогоре, он стал спускаться вниз. Бабы сгрудились вокруг древней старухи – Коваленчихи, голова которой была замотана множеством платков. К тому же она ещё плохо слышала, и ей часто приходилось повторять много раз одно и то же. Да, как жа, милые можно без гроба-то?– услышал Максим, дребезжащий старческий возглас удивления. Да у них так заведено! Кричала на ухо ей молодая женщина. Боже ж мой! Да хучь в одёжке-то положат в могилу? – беспокоилась она. В одёжке, в одёжке! Вот как лежит, так и положат. Вон Бадмай сделал носилки, на них положат, сверху закроют каким покрывалом, да и опустят в могилу. Господи ты, мой, да у нее и покрывала-то нет. И вдруг, завертев головой по сторонам, бабка увидела свою внучку и пронзительно закричала:– Лизка, Лизка, заноза ты ёлошная! Подь сюды, покель жива! Шустроглазая девчонка, шмыгая носом, подбежала к ней и не менее пронзительно закричала ей в ухо: – Чё бабаня надо? Дуй живо домой с ними с мово топчана покрывало и давай яво сюды! Зачем бабуня! Не перечь мене, а делай, чаво сказываю. Чичас! Отозвалась девчонка и побежала домой. В последний путь Лытану горемышную покрою своим покрывалом, – шамкала бабка. В приданое, от бабушки моей по тятиной стороне, мине досталось. Скоко годов оно у мене, а всё как новое!– Просветилась бабка лицом и пустилась в воспоминания о своей молодости, напрочь забыв, по какому случаю она тут. Красившее мине в округе никого не было! А покрывало, поди, с купецкой хвабрики, – ишшо красивше. Бабы тихонько посмеивались, глядя на старую Коваленчиху. Скоро прибежала запыхавшаяся Лизка, неся под мышкой тёмно-синий свёрток. Насилу от мамки убежала!– победоносно прокричала она бабке. Мамка-то не поверила, чё ты хочешь отдать своё покрывало. Я ей сучке, не поверю!– замахала рукавицей бабка. И точно, трудно дыша, через несколько минут, подошла Лизкина мать. Видя, что бабы уже развернули покрывало и придирчиво рассматривают его, она прислушивалась к разговорам и старалась уловить нить поведения своей матери. А старуха с довольным, благостным лицом объясняла, что лучшего покрывала и быть не может, так как за него её бабушка отвалила котную овцу, проезжему торговцу. Она бы и новое покрывало не пожалела бы, у неё, ишшо такое же есть, да оно в сундуке. А сундук-то на замке, а ключ потерян уже много годов, а ломать замок с переливным звоном, старинной работы жалко. Бабы, хитро переглядываясь, спрашивали разговорившуюся старуху: – Баб Нюра, а чё в сундуке-то еще у тебя есть? Моль, поди, там уж все съела? Типун тебе на язык! Много там чаво есть, а про моль зазря злословишь. Вчера мы с Лизанькой отель последнее мыло духмяное достали. Нюхали – благодать. И все добро цело. Ну, тут уж Варькины нервы не выдержали. Решительно раздвинув бабий круг, она подошла к матери. Бабы хохотали от новых сведений старухи. Баб Нюра, а как же замок сундука? Обескураженная старуха, не понимала, в чём она дала промашку. Да, тихо вы! – вдруг зыркнула на баб Варька. Не на гулянку пришли. Да и чего старого человека с толку сбиваете? Мам, зачем тебе нужно покрывало? – прокричала она ей в ухо. Да ить хочу покрыть в последний путь Лытану усопшую. Делать тебе нечего! – недовольно забурчала дочь. Совсем из ума выжила, и вы, тоже хороши, – бросила она соседкам. Старый, что малый. Ты чаво, енто мине перечишь? Вдруг напустилась бабка на свою дочь. У мине ишшо цельных два никейных покрывала в сундуке. В одном мине похоронишь, во гробу конечно, а другое Лизаньке в приданное. Какое там приданное? И так почти все променяли в голодуху. Делай что хочешь! И Варька недовольно пошла домой. Бабы, давайте-ка мою покрывалу! И старуха, прижав к груди скомканное покрывало, вошла в сенцы. Она истово перекрестилась, глядя на покойницу, и поклонилась. Потом, обращаясь к Бадмаю, просительно сказала: – Позволь, милай укутать покойную в енту покрывалу. Красившее будет. Бадмай посерьезнел еще больше, прижал руки лодочкой ко лбу и поклонился ей. Конечно, лучше будет. Ханжинав, да, спасибо! И они вместе стали обертывать покойную. Максим, так и стоял на улице, слышал все разговоры женщин и через открытую дверь сеней видел, как обряжали покойную Алтану. Когда выходила из сеней бабка Коваленчиха, он низко ей поклонился: – спасибо вам бабушка! Махнув рукой, бабка пошла к женщинам. Увидев Максима, Бадмай сказал: – время перевалило за полдень, надо потихоньку ехать. А то заметет сильнее, хуже будет. Максим молча кивнул и, помедлив, сказал: – Дядя Церен, скажи ребятам, что им на кладбище ехать нельзя. Малы еще, да и одежда плохая, замерзнут. Старик, горестно вздохнув, согласился, а потом добавил: – Мутула возьми, он уже большой, пусть посмотрит, запомнит, потом и младшим расскажет. Хорошо. Когда сказали об этом ребятам, они захныкали. А когда прощались перед выносом из сенцев, вообще дружно заревели. Не уносите бабушку, мы тоже пойдем! Услышав горестный детский плач, засморкались в платки и бабы, стоящие на улице. Ребятишки уцепились за носилки и не позволяли вынести их на улицу. Нельзя, нельзя ей здесь, Будда ждет ее! – поднял Бадмай глаза вверх. Кое-как уговорили зайти их в избу. Но они все равно выбегали смотреть раздетыми на улицу и даже босиком смотреть, как грузят на машину носилки. Кудрявчиха согласившаяся побыть с ними дома на время похорон, растопырив руки как квочка над цыплятами, загоняла их в избу, но то один, то двое проскальзывали мимо неё на улицу. Ребята, простынете, заходите домой! – исходила слезами она. Господи, за что же такое наказание! Принималась она топить печку и время от времени пересчитывала ребятишек. Наконец машина уехала. Ребятишки перестали бегать на улицу и забрались на нары. Дома было холодно, изба была окончательно выстужена. Ребятишки всхлипывали и о чём-то перешёптывались. А в кузове рядом с усопшей ехал Бадмай и Нарма. Молодая калмычка и Мутул сидели в кабине рядом с Максимом. Погода портилась окончательно. Крутился снег подвывавшим ветром. Вчерашняя колея, была заметена и еле угадывалась. До Десятого ехали довольно долго, хотя это было и не очень далеко. А снег все валил и валил. Жители бараков стояли большой толпой, все в снегу, но не расходились. Во, каким парадом провожаем твою старуху в последний путь! – подскочил к Максиму вчерашний взлохмаченный мужичонка. Спасибо за участие, но возьми человек пять, чтобы донести носилки на кладбище, да зарыть могилу. – ответил Максим. Знамо, дело, куды такую ораву в долю брать! – заелозил мужик, зорко оглядывая сумку, в которой звякали бутылки. Расчищенная тропинка к кладбищу, Эренценом, пришедшим раньше, снова заваливалась снегом. Кудлатый мужичок зычно покрикивал на толпу: – Чё зря сопли морозите! Откуда на таку толпу помин найдется? Сам-то, небось, на выпивку сговорился, вот и гонит нас! Их, Кузя, борода козлина! Везде вотрётся! Большая часть зевак пошла по баракам, кое-кто побрёл к кладбищу. Тут же бегали оборванные пацаны и яростно спорили меж собой: – Старуха эта волшебница три дня не дожила до ста лет. Она точно сказала, когда умрет и могилу заказала заранее. Ага, дурак! Это старик Бадмай сказал, когда она умрет, и приказал рыть могилу! За день раньше пень зажёг, чтобы землю оттаять. Пацаны Эренцена сами сказали. Фи, сказали! А кто из них по-русски говорит-то? Так, с пятого на десятое. Врёшь ты все Витька. Если б она была не волшебница, её бы в гробу хоронили. А в гробу ей тесно. Видел, какую могилищу для нее выбухали? Когда положат ее в могилу, то еще настилом накроют, вроде как комнату ей сделают. Закопают и когда все разойдутся, она встанет и пошёл по могиле гулять-колдовать. Других значит, чтобы к себе зазвать, чтоб скучно не было. А сейчас, гля, один глаз у нее не совсем закрыт, подглядывает, чтоб запомнить, кого за собой утащить. Видя, какое впечатление произвело его сообщение, Петька небрежно сплюнул в снег и добавил: – Колдунья, говорю она! И заметив, как поскользнулись мужики на косогоре и дёрнулись носилки, он истошно заорал:– Вона, гля, она уже кого-то сграбастать хочет, видишь дёргается! Пацаны пустились наутёк, назад к баракам. Осторожнее ребята, не торопитесь, немножко уж осталось – попросил Максим несущих носилки. За короткое время обильный снег накрыл всё белым покрывалом. И если бы не чёрные стены ямы, то ни за чтобы не угадать, что здесь такое. Бадмай наскоро прочитал молитву. Опустили тело в заснеженную яму, накрыли настилом, накидали внушительный бугор земли, со столбиком с какими-то буквами. Покланялись, повздыхали, поговорили и стали расходиться. Мужикам, закапывавшим могилу, Максим отдал три бутылки водки и несколько ломтей хлеба. Спасибо вам! Вот вам на помин души моей тёти. Мы чё? Мы завсегда поможем! Как звали-то покойную? Тётя Алтана! Ага, Алтане значится земля пухом! – крестились мужики. Ну, мы пошли! И отойдя немного вниз, они тут же из горлышек по очереди стали выпивать водку. Не, в барак нельзя! На всех по капле не хватит, а самим одним там выпивать совестно! Оставшиеся у могилы калмыки молча стояли и смотрели на, покрывавшуюся снегом, свежую землю. Максим протянул сумку Эренцену: – здесь бутылка водки и кусок хлеба. Среди русских живёшь, помяните тётю Алтану. Эренцен молча кивнул головой и стал собирать лопаты и лом. Максим, мы через час будем дома, через гору пойдём, тропинка ещё хорошо видна. Вон кто-то впереди пошёл, протопчет ещё. А ты бы сегодня в Баджей не ездил. Да, наверное, так лучше будет. Вот женщин надо в Муртук подбросить, а то вымокнут, да с дороги не мудрено сбиться, снежок- то всё подваливает. Ну, всем вам здоровья!– обнимался Эренцен и зашагал с ребятишками в гору. Поедем и мы, – обратился Максим к оставшимся, и они пошли к машине. У бараков, разгорячённые водкой мужики, не взирая на снег, что-то бурно обсуждали. Давай, Максим счастливо доехать!– кричали они вслед. Жми пока светло! Небольшая деревушка- отделение леспромхоза. Муртук был в пяти километрах от Десятого. Недалеко. Но это в хорошую погоду. Хорошо, что ещё день- два назад п