рошёл здесь трактор. С трудом, с пробуксовкой, но доехали. Женщины были втройне довольны:– помогли похоронить старушку – побывали в большом селе и без проблем добрались домой. Хотя тот сарай, в котором они жили, домом назвать было трудно. Когда-то во время лесозаготовок это была нарядная – диспетчерская, небольшая сколоченная из досок- горбылей времянка, стены были двойные, между ними засыпаны опилки. Печка и кровать, кривобокий стол, вот и всё убранство избушки. Одно окошко давало мало света. Как утверждали женщины, им повезло, избушка была тёплая, конечно много приходилось топить печку. А лес рядом,– дрова есть. Зайдёмте к нам хоть на минуту,– стали упрашивать они Максима и Церена. Стемнеет, запоздаем, снег- то валит и валит. Оглядывались мужики. Давай-ка, Мутул помогай женщинам от двери снег отбросить, а я пока разверну машину. Вскоре все зашли в избушку, сразу стало тесно. А у вас и правда хорошо,– улыбался Максим,– даже кошка есть. А это кто делает?– указал он на ворох корзин из проволоки. Да мы, это наша работа,– ответила Нарма. То-то, смотрю, у вас руки оцарапаны. Да план большой,– работаем часто и ночью, чурочки для тракторов и машин нужно много. А мастер платит копейки, часто обманывает, денег совсем почти не получаем, а в ведомости заставляет расписываться. Вот привозит раз в неделю кое-что из продуктов, и всё. Так и живём. Терпите, всё надо вытерпеть – домой надо вернуться хотя бы им – ткнул пальцем Бадмай на Гильдю и на Мутула. Если можно тут корзины плести, плетите дома за любую кормёжку, в лесосеке бы ей не надо работать – надорвётся. Сколько молодых поумирало. Да, да,– кивала женщина,– как могу- берегу её. Мастер уж давно грозится,– выгнать в лесосеку на работу, а там снег по пояс, тяжёлые работы. Да и всё разлучить нас хочет, кобелина проклятый, глазки масляные строит на неё. Гильдя засмущалась и отвернулась. А защитить нас некому, никуда жаловаться не пойдёшь. Всё равно, надо жить- выживать! Спасибо вам милые! Нам надо ехать, снег всё подваливает. Спасибо и вам, что побывали у нас, заезжайте. Тут в этой деревне только мы остались, да ещё одна семья на другом конце деревни. Остальные вымерли. А мы как будто дома побывали, вас увидели, расплакалась женщина. Снега пройдут, дороги наладятся, может, когда зайдёте – заедете? А? Мы просимся в Орешное – не разрешают. Боже, боже мой, за какие преступления так с нами обходятся? Боюсь, вымрем мы тут все. Максим тоже разволновался и, мотая головой, заключил: – Жить надо, жить! До свидания! Женщины проводили их до самой машины. Плакала уже и Гильдя. Так и остались они стоять, в обнимку, под снегопадом, пока совсем не скрылась из вида машина. Плотный снег забивал фары и лобовое стекло, и Максим то и дело останавливался и руками сгребал снег, и вглядывался в совсем заметенную дорогу. Видимости никакой. Наблюдая за нахохлившимся стариком, дремавшего у плеча Мутула, он тихонько сказал: – Надо было дяде Церену остаться в Муртуке, у женщин, плохо он себя чувствует. Нет, нельзя мне оставаться. Алтана перед смертью просила, чтобы я пожил у тебя с ребятишками. А мне не плохо, просто устал я. Другим плохо, ой как плохо! – заключил старик и снова закрыл глаза, шевеля губами. Спасибо тебе, дядя Церен, сам хотел просить, чтобы ты пожил у нас, да не решался. – Продолжая тихонько двигаться сквозь снежную завесу. Наконец показалась первая постройка Орешного и чтобы убедится в этом Максим, снова остановился и выскочил из кабины. Еще несколько раз он останавливался, чистил фары и стекло, пока, наконец, доехали до своего косогора. Бадмай и Мутул дремали и, когда Максим остановился окончательно, то их пришлось тормошить за плечи, чтобы разбудить. Дядя Церен, всё приехали, давайте идите в избу, а я отгоню машину в гараж. Подожди, не гони машину, вместе зайдем. Плохо старику – мелькнуло в мозгах у Максима, и он, обежав кабину, открыл дверку и сказал Мутулу: – Давай-ка, дядю Церена вытаскивать, плохо ему. Мутул выпрыгнул на снег, а Максим потянулся к старику. Да, выйду я сам и Бадмай спокойно слез со ступеньки, бормоча что-то себе под нос. Мутул убежал домой, оставив после себя глубокие следы в снегу. Бадмай шагал сосредоточенно и на вопросы Максима не отвечал. Шагая следом, Максим терялся в догадках. Не доходя до избы нескольких метров, он посторонился и движением руки показал, чтобы Максим проходил вперед. На ходу, охлопывая себя от снега, Максим зашёл в сенцы и услышал разноголосый плач. Не успокоилась еще ребятня, трудно будет без бабушки, – подумал он и шагнул в избу. Картина непонятной беды сразу предстала перед ним, как только он встретился с глазами Кудрявчихи, которая, прижав руки к вискам, заливалась слезами и качалась из стороны в сторону. Ой, Максим, беда какая! – твердила она одну и ту же фразу: Ой, беда, какая! Что такое ещё? – почти шёпотом спросил Максим. Пропали ребятишки! Как пропали? – задохнулся Максим. Старик Бадмай угрюмо стоял в открытых дверях, даже не пытаясь закрыть их. Как где? – допытывался Максим. Обшаривая глазами нары, он не мог понять: – кого же нет. Замёрзли, пропали! – сильней заголосила женщина. И только тут он, сообразил, наконец, что половины детей не было дома. Отчаянный визг тринадцатилетнего Басанга, которого тряс за плечи Мутул и постоянно твердил: – Зачем пошли? Отвечай! Вам не разрешали! Испуганный Басанг, только рыдал, и визжал и ничего не отвечал. Ну-ка, хватит ребята! – нашёлся, наконец, Максим. Басанг, расскажи, что знаешь! – приказал он. Но расстроенный пацан только всхлипывал, захлёбывался рыданиями, и сказать ничего не мог. Наконец, он начал невнятно рассказывать, взвизгивая и тряся головой. Ну, успокойся милый, рассказывай, – поглаживал его по голове Максим. Ну, как! Вы уехали, мы тоже захотели проводить бабушку. Пока собирались тихонько, у кого одежда была и обувь. А Цебек и Санан по одному вышли вперед. Так они самые маленькие! – вырвалось у Максима. Обманули-и, н-нас! – зарыдал опять пацан. Потом ушел Савар, он совсем плохо одетый был. Потом, потом я у тети выпросил валенки и тоже ушел. Хара и Мазан остались дома, им нечего было одеть и обуть. Ой, дура я дура! Ведь обманули меня, сказали за хлебом идут, очередь занимать. Так может они там? – просветлился Максим. Нету, нету! – соседи ходили – в клубе тоже были – нету. Ночь ведь на дворе. На Десятый они пошли, – а тут снегопад! – заголосила опять женщина. Погодите! – откуда знаете, что они пошли на Десятый? – Да пацан Катькин прибегал, кричал на Харку, зачем он отпустил калмычат в пургу так далеко? Хара расскажи, что тебе говорил этот пацан! Ну, Тулюк сказал, нельзя в такой снег далеко идти – замерзнешь. А он видел их? Нет, он за хлебом стоял, и другие пацаны ему рассказали. Я бы пошел искать их, да босиком был и раздетый, – заплакал пацан. Ну, кто еще, что знает? – допытывался Максим. Немного успокоившийся Басанг продолжал: – Когда я одел тетины валенки и вышел на улицу – никого не было. Снег еще мало шел. Я дошел до школы, там с горки катались на санках ребятишки и заставляли кататься и меня. Я им говорил, что у нас умерла бабушка, и ее повезли хоронить на Десятое, и братья мои пошли туда же. Пацаны смеялись и говорили: – бабку твою точно увезли на Десятое, а твоя калмычня пошагала зачем-то в Сурвиловскую разлогу, а это совсем не туда. Я им показывал все свои десять пальцев, говорил – на Десятое! А они смеялись и показывали в другую сторону. Тогда и я пошел, куда ушли мои братья. Басанг, а ты понимал, что говорили русские ребята? Да, понимал – всхлипывал пацан. А сам говорил по-русски? Не-ет! – заревел он, я забыл, как говорить по-русски, я по-своему им объяснял. Ясно. Сокрушённо развёл руками Максим. Не виноват я! – зарыдал опять пацан. Нет, нет! Прижал его к себе Максим. Дальше расскажи, дальше, мне надо знать, где нужно искать ребятишек. Тогда и я свернул туда, куда показывали пацаны. И точно. Увидел следы, маленькие – Цебека. Там дорога плохая и тут начался большой снег, ничего не видно стало. Я уже хотел повернуть назад, но из-за снега не знал куда идти. И куда-то пошёл и упал, наткнувшись на кого-то. Когда вставал, то разглядел, что это Савар. Он сидел без шапки и не двигался, глаза его были закрыты. Я звал его, но он молчал. Я сильно испугался, и, наверное, плакал, но потом забыл, что надо плакать и потащил его. Тяжело было. Дотащил его до первого дома, а где это было, не знаю. Залаяла собака, я стал звать людей. Вышла тётя и большой пацан, как Мутул. Они поглядели Савара, вынесли какие-то тряпки, укутали его и на санках быстро отвезли в больницу. Он живой. Там его раздели, мазали чем-то и положили на кровать. Мне тоже нос помазали, и сказали идти домой. А чтобы не заблудился, доктор приказала большому пацану проводить меня домой. Он проводил. Дома я братьев не увидел, – заревел опять Басанг. Ладно, ладно, мой хороший, сам-то чудом остался живой, да Савара спас. Молодец! Идите ребятки, ложитесь спать. А малыши, дай бог, найдутся, и Максим машинально обернулся, на Бадмая, всё ещё стоявшего в дверях. Тот смотрел куда-то сквозь стены и качал головой. Сурвиловскую разлогу я знаю, много лет пас там коров. Там много оврагов и промоин. Летом не просто из неё выбраться, а зимой и подавно – гибель настоящая. До пещеры мальцам не дойти, в ней конечно не замёрзнешь. На машине в разлогу зимой тоже не проедешь. Ключи, родники бьют там, вперемешку с глубоким снегом. Максим ошарашено смотрел на Бадмая, потом, повернувшись к Кудрявчихе, сказал по-русски: – ведь все эти разговоры они вели на своём языке, которого она не понимала. Вместо Десятого, ребятишки ушли на Сурвиловскую разлогу. Одного Басанг нашёл и при помощи каких-то людей привёз в больницу. Живой Савар, только обморозился. А остальных ребят нет – потерялись. Слава богу! – закрестилась Кудрявчиха, коль один нашёлся, может и другие, прибились где-нибудь к людям. А? И она опять горестно заплакала. А старик уселся к печке, на чурбачок, и немигающее глядел на её пламя, сквозь дверные щели, шевелил губами. Молитву читает, гибель ребят чувствует, пронзила страшная мысль Максима. Он осторожно подошёл к Кудрявчихе и дотронулся до её плеча: – Спасибо вам, что дали мальчишке валенки. Наверняка он убежал бы, почти босой. А так сам живой остался и ещё одного спас. Да, чё уж там! Какое спасибо! Не сумела я тех ребят удержать. Хоть как-нибудь обмануть бы, дома оставить. Может, даст бог, живы где. Максим задумчиво покачал головой. Он всё знает, показал Максим на Бадмая, который с прикрытыми глазами бормотал молитву. Кудрявчиха с испугом глядела на них и засобиралась домой. Пойду я, за полночь уже. Не знаю, топили мои ребятишки печь или нет. Снег кончается – сказал Максим. Значит, похолодает после снегопада, – добавила Кудрявчиха и вышла за дверь. Пойду машину погляжу, а то заметёт, завтра не выедешь, и Максим тоже вышел на улицу. Большой снегопад уже кончился, но ветер гонял снежные вихри, неожиданными порывами. Максим удачно вывел машину из-за снеженной обочины и поехал к завгару домой. Надо что-то делать, а не соображу – билась в его мозгах эта мысль. Подъехав к дому завгара, он оставил включенные фары и направился к калитке. Хрипло залаял пёс и, волоча цепь по проволоке, рванулся на встречу пришельцу. Вскоре заскрипела дверь и в накинутом на плечи полушубке, белея кальсонами, вышел хозяин, высоко поднимая перед собой фонарь. Кто там? – перекрикивая шум ветра – спросил он. Я это, я, Васильич! А, Цынгиляев, ну, давай заходи в сени, я пса придержу! И он заткнул ногой отверстие в собачье