акончилась? И пожурчав немного пускачем и не заведясь, он громыхнув дверцой кабины, вылез на гусеницу. А ну-ка, посмотрим чего там у тебя в требухе! – И загремев складным жалюзи – капотом, он открыл одну боковину мотора. Слышь, не надо ничего смотреть, все исправно! – спокойно сказал Колька стоя в полный рост в кузове, и держа ружье нацеленное на него. Тот неуклюже переступая по тракам гусеницы так в полусогнутом положении и повернулся к Кольке. Вытаращив глаза от изумления, раскрыв рот и дрожа нижней челюстью, Кабан пролепетал, тыча пальцем в мотор: – Дык не за-в-водится! – Ничего, Кабан, заведем и доставим тебя куда надо. Ну – кА, руки назад! – скомандовал Колька. А-а-а! – заверещал Кабан словно заяц и быстро спрыгнул с гусеницы, спрятался впереди Кабины. А, ну, вылазь, стрелять буду!, выпрыгнул из кузова Колька на гусеницу. Кабан сквозь глубокий снег ломанулся к ближайшей пушистой елке, потом к другой, третьей. Слышь Кабан, снег глубокий, далеко не уйдешь!, – Но тот продолжал перебегать от елки к елке, стремясь убежать в чащу к большим деревьям. Среди больших деревьев трактором не проедешь, да и где- то тут невдалеке барсучьи пещеры. Уйдет туда! Пропало тогда дело! – Заволновался Колька. А может там и подземный ход есть! Кабан если ты не хочешь, чтобы я тебе пустил пулю в лоб, то раздавлю трактором как лягушку! Молчавший до этого времени Кабан вдруг выскочил, из-за елки и ехидно огрызнулся: – Дави, давай! И оскалившись, он хлопнул кулаком одной руки по сгибу локтя другой: – Вот тебе! – и тяжело переваливаясь побрел между елок. Уйдет, как пить дать! И Колька с ружьем заскочил в кабину трактора. Крутанув раз-другой пускачом, он чертыхнулся, вспомнив, что заткнута выхлопная труба и перемахнув в кузов, стал вытаскивать кляп из трубы. А на полянке плясал Кабан и издевательски кричал: – Завелся, сука? Погоди я тебе сам кишки выпущу! Я колеса твоей кэтэшке проколол, воздух выпустил! Ха-ха-ха! Уже истерически орал он. Щас я тебе, мозги промою! – гасил в снегу, вытащенный из трубы чехол Колька. Зайдя опять в кабину, он уселся поудобней и крутанув подольше пускачом заревел мотором, да так, что от испуга Кабан попятившись назад, упал задницей в снег и замер от ужаса. Трактор резво рванул в его сторону, вскочил и пустился наутек и Кабан. А Колька давил и давил на газ, и в считанные секунды, подминая под себя мелколесье, кэтэшка резко остановилась, около Кабана пластом лежащего в глубоком снегу и разевающего рот как рыба. Ну, говорил я тебе, что раздавлю как лягушку? Кабан забарахтался в снегу, сел и вытирая мокрое лицо шапкой, вместе с ней поднял руки вверх: – Пощади! Не дави! Нет голубчик, за все что ты натворил раздавлю и кишки на гусеницы намотаю! – Стоял на гусенице Колька с ружьем. А-а-а! – заверещал Кабан и спотыкаясь пустился опять бежать. Колька не спеша поехал следом. Метров через двадцать Кабан в изнеможении упал лицом вниз, растопырив по сторонам руки. Взяв ружье наизготовку, Колька вылез из кабины и размотав с пояса веревку подошел к лежащему. Долбанув прикладом его по заднице, отчего тот дернулся и попытался вскочить на ноги, Колька дулом ружья ткнул ему в затылок и снова уложил его в прежнее положение. Учти, дернешься, стреляю без предупреждения, а заряжено жаканом, разнесет башку вдребезги! – Понял, скотина? Понял, Коля, понял, пощади! – сипел Кабан. Колька накинул петлю веревки ему на шею и дернув правую руку его назад, заломил и замотал ее, завязал узлом. Потом веревку пропустил между его ног и натянул ее, взяв за другой конец, отошел от Кабана метра на три. А теперь вставай! Ну, кому сказал? Коля, милый не надо меня вешать! – встал на колени Кабан. Вставай, в камере тебя повесят, не хочу руки о тебя марать! Ага, ага! Пусть судят меня, раз я виноват! Хрипел Кабан вставая. Давай иди к трактору, лезь в кузов! Шел Колька в стороне от него, одной рукой держа ружье, а другой веревку. Дык как же лезть, руки-то на привязи и на шее петля? Страдальчески морщился он. Колька ослабил веревку. Кабан залез на гусеницу трактора и свободной рукой уцепившись за кузов, перевалился туда. Тут же в его руке оказался топор и он замахнулся им для броска в Кольку. Что есть силы Колька дернул за веревку. Веревка натянулась, заломленная рука Кабана подтянулась к затылку, петля на шее затянулась туже. Душераздирающий крик Кабана от резкой боли, выпавший из рук топор, Яростное пыхтение Кольки, крепко держащего веревки, все слилось в один бормочащий звук, вместе с рокотом трактора, работающего на холостых оборотах. Подтягиваясь как альпинист на восхождении на высоту по натянутой веревке, Колька вскочил на гусеницу и что есть силы огрел прикладом Кабана по спине. Тот лежал не шевелясь. Неужто задавил? – Забеспокоился он, заскакивая в кузов. Лицо Кабана было сине-малиновым, на губах пенилась слюна. Быстро ослабив петлю, Колька похлопал его по щекам, веки Кабана задрожали. Фу-у, живой! – успокоился Колька. Ну-ка, давай-ка сюда на прежнее место! – И он, подтащив его к бочке с горючим, посадил его к ней спиной и обмотал веревкой, предварительно скрутив руки назад. Пока очухаешься, пока сообразишь, глядишь и до места доедем. Подумав секунду-другую, он собрал из кузова топор, лом и кувалду, и занес в кабину. Ну, дыши свежим воздухом! – ухмыльнулся он и рванул рычагами покатил по старой колее. Через несколько минут он услышал душераздирающий крик Кабана. Колька остановился, выскочил на гусеницу. Ну! Чего тебе? Очухался? – недовольно спросил он. Слышь, Колян, как-то совсем по-простому заговорил Кабан. Возьми все это, – кивнул он на мешки и ящики, – отпусти меня! Тебе и твоим внукам на всю жизнь хватит. А я и так все взял, не спрашивая тебя! И еще тебя в придачу привезу – захохотал Колька. Колян, не понимаешь ты! Я добровольно отдаю тебе все это по-корешовски. Отпусти меня! Знаешь, Кабан, на всем этом, – Колька ткнул рукой на мешки и ящики – кровь людская, загубленные жизни. Эти вещи нельзя держать напоказ в доме, их можно только держать в тайниках и музеях. А может правильнее было бы вернуть их владельцам, но ты загубил их. Зачем иметь столько награбленного? И ты хотел иметь еще больше. Ты стал скотом-убийцей и вором. Ты не живешь с людьми. Ты их уничтожаешь. Тебе нет прощения. А теперь скажи: – Где Убогий? Какой Убогий? Притворно скорчил гримасу Кабан. А тот, кто тебе вынес из подземелья все эти ценности?, – пояснил Колька. А-а, Пашка-дурачок! – Сообразил Кабан, что связанный Убогий – дело рук Кольки. Там же, зачем он мне? – скривил он губы Живой? – напрягся Колька. Откуда я знаю? Кто его связывал должен лучше меня знать! Ну хорошо. Сейчас вернемся туда и сообразим че делать с лишними свидетелями. Во-во, Колян! Я это еще раньше тебя сообразил. Стукнул его легонько по башке, а в болото не успел сунуть, а надо было бы. Сдуру-то и развязал его сначала. Хоть зимой, хоть летом сам знаешь. Ходу оттуда нет. Ладно поехали, подумаю я над твоим предложением, – очищал заднее стекло от снега Колька. Сговоримся с тобой Колян, сговоримся брызгал слюной Кабан. Развяжи меня, рук не чую. Ничего, посиди пока так! И Колька залез в кабину, погнал трактор по старой колее к бараку – скиту. Куда ты! Колян! Разворачивайся! Не вези меня к мусорам! Уже выл по-волчьи Кабан, стукаясь головой о бочку. У-у, сука, продался мусорам! Убью! – истерически орал он. Колька гнал кэтэшку на предельной скорости, и ежеминутно оглядывался в кузов через заднее стекло. Дежуривший у барака охранник и Максим почти разом услышали рокот трактора. Мишка открыл дверь барака и не заходя в него крикнул: – Товарищ капитан, какой-то трактор сюда подходит! Сыщик нахлобучил шапку и выскочил на улицу, следом застегивая полушубок побежал Гошка. Он махнул пистолетом сыщику: – давай за поленницу! – А сам побежал за угол барака. Максима и Мишку послал залечь за большой елкой. Трактор приближался. И вскоре все узнали свою кэтэшку, которая резко остановилась на прежнем месте, до угона. Из кабины вылез раскрасневшийся Колька с ружьем наперевес и внимательно оглядел поляну перед бараком-скитом. Тихо, никого. Какое-то сомнение закрылось в его душу и он снова юркнул в кабину. Поняв, что Колька с недоверием отнесся к тишине возле барака, Гошка сильно забеспокоился: Чего доброго еще укатит в село, а тут паши потом снега, на своих двоих. И он смело вышел из-за угла барака, и замахал пистолетом: – Коля мы здесь! Ты один или под дулом? Увидев Чикова, Николай облегченно вздохнул и вышел из кабины. Вышли из своих укрытий и все остальные и стали подходить к трактору. Максим первый увидел, что к бочке кто-то привязан. Трофей вернул? Ага, заулыбался Колька. Смотрите, чего еще привез! – и он стал развязывать мешки. Мать честная! – изумлялись мужики, стоя на гусеницах разглядывая содержимое мешков и ящиков. Клад! Да!, – крутил головой сыщик, тут добра на миллионы, без экспертизы ясно. Вот я и говорю: – добровольно сдаю все это государству при свидетелях; – поднял голову Кабан. Воскрес значит? Провалился под землю и удрал? А за это можно и расстрелять как при попытке к бегству. Дык откуда я знал, что мог провалиться?, – юлил Кабан. А кто завгара колом по башке огрел и трактор угнал? Никого я не бил, а вышел из подземелья на свет божий, смотрю трактор стоит, ну я и поехал за всем этим. Обещал же сдать ценности государству? Обещал, вот и сдаю. Ишь ты! Подвел под конституцию, съязвил сыщик. Васильич! Идика сюда! – Позвал Гошка вышедшего из барака завгара. Тот шатаясь подошел и морщась произнес: – В скиту под полом чего- то неладное творится, гремит, ходуном пол ходит. Да хрен с ним – полом, голова у тебя кружится, вот и кажется такое. Не-е, там че-то творится, опять сморщился он, держась за затылок. Ты, вот че скажи Васильич! Эта морда, колом тебя перекрестила? Может и эта, глаз-то на затылке у меня нет. Вот-вот, видишь, начальник, не признает он меня! Задергался Кабан. Руки развяжите, отмерзнут они у меня, уже не чую их! Ага, щас, пожалеем! Сколько из-за тебя гада бед люди получили? Один раз в году выходной дали и то из-за тебя опять же не получилось отдохнуть. Пристрелить тебя гада мало! – трясся Гошка, потрясая пистолетом. Кабан сник. Молчал. Да пристрелить – то его действительно мало, его на суд людям нужно показать, – встрял Максим. Землячке моей, которая немая, ведь он устроил крепостное право. Колодку на ногу одел и язык обрезал. Ведь она грамотная, читать и писать умеет по русски. Объяснились мы с ней кое-как. Она не глухонемая, все слышит, а сказать не может ничего. Была свидетельницей какого-то страшного преступления этого изверга. И вот так он с ней обошелся. Ты не врешь? Помертвел губами Гошка, и нехорошо задергал головой. Успокойся, Гоша! – взял его за плечо сыщик. Бля, на моем участке пещерные староверы, махровые бандиты! Чтоб он провалился этот скит! Наступила неловкая пауза. Все молчали. Картину отчаяния разрядила вышедшая на улицу растрепанная Фиса. В легком, драном платьишке, в опорках на босу ногу, она никак не вписывалась в зимний пейзаж. Воздев руки к небу, округлив синие глаза, она шла к трактору и выкрикивала: – Дяденьки, не оставляйте меня! Мамыньку хоронить надо! Айса теперь точно уйдет. А Сатана вернулся, под полом, чего-то вытворяет, кричит, узнала я его. Гремит все, кабы пол не провалился! Все устремили свои взгляды через голову Фисы. В дверях стояла испуганная калмычка, махала руками, строила гримасы, и что-то ыыкала. Вдруг огромная шапка снега покрывавшая скит и пристроенный к нему барак, сливавшаяся со снегом бугра