тобой на этот раз. Как ты оказался со Странниками?
– Воспользовавшись мозгами, – ответил Кристофер, – наконец-то. Пока они не сгнили и не вывались из головы. Признаю, я серьезно застрял там – во всех этих башнях и особняках. Каждый раз, когда происходило изменение – а их было множество, – я всё больше удалялся от Столлери. А половину времени вообще никаких путей куда бы то ни было не появлялось, даже когда я выходил наружу. Я ужасно устал, проголодался и запутался. Я находился в гигантском здании, полностью сделанном из стекла, когда вся сцена заполнилась людьми Габриэля. Вы когда-нибудь пробовали спрятаться в стеклянном доме? Не пробуйте. Это невозможно. И они оказались между мной и дорогой на крышу, так что я не мог подняться, чтобы подождать там следующего изменения. И я запаниковал. А потом подумал: должен быть другой путь! Потом я подумал о Чемпе. Чемпу никогда не позволялось заходить внутрь дома…
– Так же как мистеру Эйвенлоку и Смедли! – воскликнул я. – Изменения происходят и в парке тоже!
– Именно, Грант. У разлома вероятности два конца. Но один теряется неведомо где, и никто его не замечает. Поняв это, я сразу выбрался из треклятой оранжереи и отправился в вересковые пустоши на поиски другого конца. Правда, не думаю, что когда-нибудь нашел бы его, если бы примерно в то же время, когда я туда добрался, там не проходили Странники. Они дали мне поесть, и я попросил их подбросить меня в Столлери – я надеялся, что ты уже там, Милли, – и вначале они не хотели. Сказали, что тогда выйдут прямо посреди парка. Но я пообещал провести их через ворота, так что они согласились взять меня.
– И как мы пройдем через ворота? – спросил я.
Едва я успел это произнести, как размеренный стук лошадиных копыт остановился. Странник отклонился назад с козел и сообщил:
– Ворота.
– Хорошо, – Кристофер встал и перебрался в переднюю часть фургона.
Не знаю, что он сделал. Лошадь снова тронулась, и через мгновение внутри каравана стало так темно, что дети напротив меня тихонько встревоженно защебетали. А в следующее мгновение я понял, что смотрю через заднюю дверцу фургона на туннель широко распахнутых ворот, а лошадь поворачивает на дорогу. Я слышал, как ее копыта стучат и скользят по трамвайной линии, когда Кристофер заполз обратно. Потом она, видимо, нашла пространство между рельсами, поскольку ее ноги снова стали издавать равномерный стук.
– Как ты это сделал? – спросила Милли.
То был профессиональный вопрос кудесницы, даже если у нее по-прежнему стучали зубы.
– Привратника не было, – ответил Кристофер, – так что я легко закоротил защиту. Должно быть, его тоже арестовали.
До Столлчестера ехать было долго, а лошадь двигалась далеко не так быстро, как трамвай. Медленный стук ее копыт был таким равномерным, а внутри фургона – так уютно, что я заснул, и мне снились медленные сны с чесночно-металлическим запахом. Время от времени я просыпался – обычно на крутых участках, где лошадь двигалась еще медленнее, а Странник нажимал на тормоз с долгим смазанным звуком и кричал что-то лошади на своем иностранном языке. Затем я снова засыпал.
Окончательно я проснулся, когда в фургон с обеих сторон проникал белый утренний свет. Стук копыт казался громче, и к нему добавлялось сильное эхо. Я сел и через заднюю дверь увидел, как мимо очень медленно проплывает Столлчестерский Собор. Мгновение спустя Странник наклонился назад, чтобы сказать:
– Здесь мы должны вас высадить.
Кристофер суматошно подпрыгнул, просыпаясь:
– О. Хорошо. Спасибо.
Думаю, Милли проснулась, только когда мы уже стояли на улице, наблюдая, как фургон с грохотом быстро уезжает от нас, весь позвякивающий и дребезжащий – теперь лошадь двигалась торопливой рысью.
Милли снова начала дрожать. И неудивительно. Ее полосатая униформа Столлери совсем не грела – как и моя, коли на то пошло. Мы выглядели ужасно неуместно посреди мокрой слегка туманной улицы. Должно быть, одежду Кристофера захватило одно из изменений. На нем были просторные мешковатые одеяния, с виду из дерюги, и выглядел он еще более странно, чем мы с Милли.
– Ты в порядке? – спросил он Милли.
– Просто замерзла, – ответила она.
– Большую часть жизни она провела в жаркой стране, – объяснил мне Кристофер, обеспокоенно осмотрев туристические магазинчики на другой стороне улицы. – Слишком рано, чтобы магазины были открыты. Думаю, я могу наколдовать тебе пальто…
Пальто, подумал я, свитера, шерстяные рубашки – я знаю, где всё это найти.
– Наш книжный магазин как раз в конце улицы, – сказал я. – Могу поспорить, моя зимняя одежда по-прежнему лежит в моей комнате. Давайте проберемся туда и возьмем несколько свитеров.
– Хорошая мысль, – согласился Кристофер, обеспокоенно глядя на Милли. – А потом покажи нам дорогу на железнодорожный вокзал.
Я провел их по улице к аллее позади нашего книжного магазина. Задняя калитка открылась как обычно, когда я вскарабкался на нее и перегнулся через верх, чтобы отодвинуть засов, а потом спрыгнул и поднял щеколду. Ключ от задней двери висел за водосточной трубой во дворе – совершенно как обычно. Будто я никогда и не уходил, подумал я, пока мы на цыпочках пробирались через контору. В магазине было не совсем как обычно. Касса и большинство больших книжных шкафов находились в других местах. Я не мог понять, являлось ли это следствием одной из перестановок дяди Альфреда или всех тех изменений в Столлери. Во всяком случае, запах остался прежним: запах книг, мастики для натирания полов и слабая нотка химических препаратов из мастерской дяди Альфреда.
– Вы двое, оставайтесь здесь, – прошептал я Кристоферу и Милли. – Я прокрадусь наверх и достану одежду.
– Кто-нибудь может услышать? – спросила Милли, с усталой дрожью устраиваясь на стуле за кассой.
Насколько я знал, моя мать по-прежнему была в Столлери. К тому времени, когда она вошла в Большой Салон, она уже опоздала на последний трамвай, а первый утренний добирается до Столлчестера только к половине девятого. А чтобы разбудить по утрам дядю Альфреда, требовалось два больших будильника с двумя звонками, размером с чашку каждый.
– Нет, – ответил я и побежал наверх, стараясь ступать как можно легче.
Странно, после Столлери наша лестница казалась маленькой и убогой. Жужжание старой магии, исходящее из мастерской дяди Альфреда, тоже казалось маленьким и убогим после магии, которую я чувствовал от Кристофера и самого Столлери. И я забыл, что жилая часть нашего дома так пахнет пылью. Я поспешно поднялся через странность на самый верх в свою комнату.
Добравшись туда, я с трудом поверил глазам. Моя мать захватила мою комнату, чтобы писать там, захламив своими обычными стопками бумаги и копиями книг, а рядом с окном стоял ее рассыпающийся старый стол с пишущей машинкой. На мгновение я подумал, что, возможно, виновато одно из изменений в Столлери, но, присмотревшись внимательней, увидел отметины там, где раньше стояли кровать и комод.
Всё еще с трудом веря глазам, я бегом спустился на пол-этажа в прежнюю мамину писательскую комнату. Там обнаружилась моя кровать, перевернутая вверх дном, а рядом с ней втиснули мой комод с открытыми пустыми ящиками. Вся моя одежда исчезла, как и модель самолета и книги. Моего возвращения действительно не ждали. Я чувствовал себя… что ж, раненным – единственное подходящее слово. Сильно, ужасно раненным. Но на всякий случай я спустился заглянуть в комнату Антеи.
Там было даже хуже. Когда я уходил, вместе с мамиными бумагами там оставалась мебель Антеи. Теперь всё убрали. Дядя Альфред превратил комнату в склад своих магических запасов. На трех стенах расположились новые полки, заставленные бутылками и пакетами, а в центре комнаты – груда стеклянных изделий. Мгновение я стоял, уставившись на это, и думал об Антее. Как она чувствовала себя сейчас, когда ее новоиспеченного мужа арестовали за мошенничество?
Я чувствовал себя ужасно.
Взяв себя в руки, я пробрался через лестничную площадку в комнату матери. Там было лучше. Эта комната выглядела и пахла так же, как всегда – разве что больше пыли, – а разобранная кровать была завалена кучей пыльной, изъеденной молью одежды. Еще больше одежды перемешанными кучами валялось на полу. Мама явно вытряхнула из шкафов всё, когда искала то кошмарное желтое платье, чтобы надеть его в Столлери. Я подобрал один из ее обычных свитеров цвета горчицы и надел его. Он пах мамой, из-за чего мне стало еще больнее, чем раньше. Поверх зелено-кремовой униформы свитер выглядел кошмарно, но по крайней мере был теплым. Я подобрал еще один потолще для Милли и куртку для Кристофера и поспешил вниз.
По пути мне послышалось, как с обычным приглушенным позвякиванием открылась дверь магазина. «О нет! – подумал я. – Кристофер опять совершил какую-то умную глупость!» Я увеличил скорость и пулей влетел в магазин.
Он был пуст. Я встал на отполированном месте рядом с кассой, удрученно оглядываясь вокруг. Похоже, Кристофер и Милли ушли без меня.
Я уже собирался выйти на улицу, размахивая одеждой, когда услышал шлеп-шлеп тапочек, торопливо спускавшихся по лестнице позади меня. Завязывая халат поверх полосатой пижамы, в магазин ворвался дядя Альфред.
– Кто-то в магазине, – говорил он. – Я не могу отвернуться ни на секунду – глаз сомкнуть некогда… – тут он увидел меня и встал как вкопанный. – А ты что здесь делаешь? – он поправил пальцем очки, чтобы убедиться, что это действительно я. Уверившись, он провел рукой по взъерошенным волосам, выглядя крайне озадаченным. – Ты же должен быть в Столлери, Кон. Твоя мать отправила тебя обратно? Значит ли это, что ты уже убил своего дядю Амоса?
– Нет, – ответил я. – Не убил.
Я хотел сообщить ему, что мистера Амоса арестовали. Вот! Но также я хотел высказать дяде Альфреду всё, что думаю о нем из-за того, как он наложил на меня чары и притворялся, будто надо мной висит Злой Рок, и я не мог решить, с чего начать. Я колебался и упустил свой шанс. Дядя Альфред практически завопил на меня: