А разговор, между тем, казалось, катится приятным и спокойным ходом. Федор Евграфович спрашивает у племянника:
- Значит, сам ездил?
- Сам, Федор Евграфович.
- Ну и как?
- Вышел ко мне, представьте, мужчина лет тридцати, этакий крупный. Отчасти рыжий. «Я, - говорит, - к вашим услугам: инженер Лисицын. И что вы про сахар, - говорит, - это сущая правда». Потом принес из другой комнаты своего сахара щепоть в стеклянной трубочке…
- Черного? - ахнула Анна Никодимовна, уронив на скатерть ложку.
- Нет, милочка, к прискорбию, белого, обыкновенного.
Титов забормотал шутя, что вот не ведал-де, где сласть. Спросил:
- Сережа, а сколько в угле найдено сахара… процентов?
- Процентов? - осклабился Сергей Сергеевич. - Нисколько не найдено!
- А откуда тогда?…
- А он, представьте, сложил вместе три вещи: уголь, воду и воздух. И получил, стало быть, из ничего - сахар. Как захочет, так и повернет. Желает - сахар получается, желает - вообразите, крахмал из того же сырья…
Пружины кресла звякнули: Федор Евграфович взмахнул руками и хлопнул себя по бедрам.
- Ах ты, пречистая богородица! Поди, выходит, дешево?
Чикин посмотрел исподлобья, взял нож, молча отрезал ломтик ананаса. Нельзя сказать, чтобы теперь, по зрелом размышлении, его особенно тревожило открытие Лисицына. Сергей Сергеевич знает: сам Лисицын пока ест сахар с чикинских заводов. Своего-то за шесть лет не наработал и с полфунта. Вообще темное дело - искусственный сахар. Да авось оно заглохнет постепенно: бог милостив!
Но зачем же успокаивать Федора Евграфовича? И Чикин, прожевав кусок, мрачно сказал:
- Грозится он: воздух и вода, говорит, ничего не стоят. Уголь - пустяк! За малым остановка… А там обернется в тысячи пудов, глядишь!..
Титов почему-то не придал значения мрачному тону племянника. «Благодать какая»,- думал он и мысленно прикидывал, что в случае чего не грех будет к племяннику в компанию войти. Коли не врет Сережка, здесь можно сразу: шах королю и еще фигуру двинуть - мат!
Федор Евграфович воинственно потер ладони, будто и верно перед ним шахматная доска, - он был большой охотник «побаловаться» в шахматы. Да и в делах и в жизни он был любителем эффектных, смелых комбинаций. Его не столько привлекала выгода (конечно, выгода - сама собой), как азарт борьбы, удовольствие победы, и чтобы противник остался в дураках. Ради этого он мог пойти на крупный риск.
У Чикина совсем другая хватка. Трусливо-осторожный, в глазах Титова он нередко, в частности теперь, выглядел ничтожеством.
«Сережке - зайцу - этакая благодать! Неужто проморгает?»
Словно любопытствуя, Титов всматривался в унылое лицо Сергея. Нос пуговкой. Что-то в нем желчное и серое; точно присел, насторожился и уши прижал.
- Что вы усмехаетесь? Чему смеяться здесь? - вспылил вдруг Чикин. - Говорю вам: обернется в тысячи пудов! Сатана их задави!
Глядя из-под седых бровей, Титов с достоинством осадил его:
- Дружок, надо властвовать собой. Сатану оставь себе. Так будет лучше.
- Сере-ожа! - пропела Анна Никодимовна.
Ей не было понятно, отчего взволновался муж. Ну, пусть ученый делает сахар из угля. Но мало ли своего сахара, хорошего, из свеклы? И все-таки же вот - отец Викентий…
- Фу, как ведешь себя, - сказала Анна Никодимовна. - Еще при гостях!
Сергей Сергеевич почувствовал себя опять уязвленным. Почему Титов смотрит на него, будто на какого-то приказчика? Развалился в кресле, бритый, пахнущий духами, брови нависают, как два мохнатых козырька. В просторной, сшитой в Париже визитке. Тучный, осуждающе надменный. Сшибить бы эту спесь! Затоптать в болото!
Родня-родней, однако если кто осмелится открыто выступить против Федора Евграфовича… И, заробев в душе и в те же время ненавидя, Чикин извинился. Принялся преувеличенно расписывать:
- Войдите в положение… Через год ли, два ли для моих заводов разразится бедствие. Все горя нахлебаемся! Главное, противно естеству. Свеклочка - овощь благодатная… по христианским заветам. Представьте, а это что же - уголь? Церковь не должна позволить. Вообразите, не в обиду вам, но как тут говорить без зубовного скрежета?…
Отец Викентий отставил в сторону рюмку и слушал теперь очень внимательно. Анна Никодимовна присмирела: она почуяла недоброе.
Титов, казалось, видел Чикина насквозь. Ухмыльнулся, выпятив нижнюю губу. Наконец оборвал:
- Что ты мне Лазаря поешь! Ты прямо говори, из-за чего вы разошлись с изобретателем. Не сумел с ним по-коммерчески? В чем не сумел? На что он претендует?
- Не в гнев вам, Федор Евграфович, но как вы рассуждать изволите! - воскликнул Чикин. - Как это я не сумел? Не дурнее других, слава богу. - Он понизил голос до жаркого шепота: - В том-то и суть, что ни на что не претендует. Вот какая вещь!.. - И Сергей Сергеевич даже вытянул лицо в гримасе, чтобы усилить впечатление.
- Отсюда тебе и начать бы! М-да, чуть сложнее вышло… Сам хочет вести дело. Состоятельный, стало быть, человек.
- Не хочет он дело вести! Ни сам, ни на паях. Ведь он же огласке все предает!
- То есть что означает - огласке?
- А вот и означает! Нафабрикуют сахара, крахмала… Кинут на рынок сотни, тысячи пудов, по копеечке пуд, и все прахом полетит! Ни себе, ни людям!
- Резона здесь не вижу, - строго проговорил Титов. - Ну, на худой конец, их фирма пустит против цен твоих заводов дешевле на пятак.
- Не на пятак дешевле, а даром бросят! Примутся за дело все, кому не лень. И вам тогда не спастись, уважаемый Федор Евграфович! Но вы, может, еще крохи состояния вашего удержите… - До сих пор невыразительный по-рыбьи, взгляд Чикина на миг блеснул не то злорадством, не то ужасом. - А мне и вовсе надо гроб заказывать! Памятник!
- Ерунду несешь, Сергей. У патента есть хозяин. Как все могут, кому не лень?…
- А мне - в трубу!..
Пугая дядю, Чикин испугался сам. У него по-настоящему защемило сердце. С чего он взял, будто эта история по божьей милости заглохнет? А вот она возьмет и не заглохнет! Ей нет причин заглохнуть. Уж чьи-чьи, а его-то денежки здесь лопнут легче мыльного пузыря. Над кем смеешься-то? Чью судьбу искушаешь? И Сергей Сергеевич почувствовал себя вконец обреченным, и жалко стало самого себя, настолько жалко, что впору заплакать.
В гостиной было тихо. Лишь шелестела ряса отца Викентия.
Титов навалился боком на подлокотник кресла. Не то озадаченно, не то свысока - точно не решил, как надо отнестись к не слишком чистоплотной выходке, - косился на племянника. Допустим, Сергею это угрожает. Ну, попросил бы совета. Однако зачем же он приплел сюда его, Титова? По глупости ли он сгущает краски или с намерением? Без расчета для себя не действует никто.
Еще больше, чем прежде, выпятив нижнюю губу, Федор Евграфович проворчал:
- По-твоему, он своей выгоды не сознает… я сказать хочу, изобретатель твой?
Жидкий тенорок Сергея Сергеевича теперь звучит слезливо:
- Кто соблюдает выгоду, а кто не соблюдает. Кому и наплевать. Со мной невежливо закончил, слушать о деньгах, об обоюдном соглашении не стал. Заладил: он для человечества работает. Все отдаст на все четыре стороны. Нуждающимся будто бы…
- Ну-уждающимся? - Титов внезапно оживился. - Постой, постой! Так и сказал, что в пользу бедных?
- Нуждающимся, да.
- Лучше бедным, чем тебе, Сережка? Лучше - на четыре стороны?… - Титова душил смех. Побагровев и фыркая, он переспрашивал: - Так, говоришь, лучше на ветер пустить? Раздать на паперти?
Запутанное для него прояснилось. Изобретатель, вероятно, поглядел на лопоухого Сергея - да как же на такого положиться! Но можно думать и иначе: вокруг искусственного сахара уже и на серьезных козырях пошла игра. А тут Сережка сунулся. Изобретатель не будь плох - пустил турусы на колесах. У кого нет своего расчета? Наволок тумана. Развесил клюкву, а Сережка принял все за чистую монету…
Федор Евграфович хохотал, сотрясаясь грузным телом. Задыхался:
- Ух, Сережка!.. Говоришь - человечеству?…
У Чикина даже кулаки сжались от ярости. Он делится своей тревогой, а дядя - старый черт - развеселился. Рад чужой беде. Точно враг какой-то.
Чикин понимал, что ему нельзя, боже упаси, пойти на ссору с Федором Евграфовичем. Но теперь, видя все и внутренне страшась, он потерял самообладание.
- Да-с! - как бы укусив исподтишка, выпалил он. - Вам - забава, ежели я в горести? Вы и маменьку мою, царствие небесное, до себя не возвеличивали - помню я, ничего не позабыл! Посмеетесь, когда грянет… Полетите вверх тормашками!.. - Тенорок его взлетал с каждой фразой на ступеньку выше. - Всем - сума, а вам - смешки? Посмеетесь: то-то будет весело! Разор всеобщий! Посмеетесь! Гибель!..
Анна Никодимовна давно сидела ни жива и ни мертва. Щеки ее покрылись пятнами. Изобретатель представлялся ей безжалостным разбойником, который выгонит их из дому, отнимет ее кольца, бриллианты, оденет в лапти и дерюгу, заставит торговать вразнос на рынке всякой дрянью. Господи, что делать? Полиция что смотрит? Бог, только бог защита…
- Отец Викентий, батюшка! - Анна Никодимовна умоляющим жестом вскинула руки.
- В тартарары! - кричал ее муж. - Угля им хватит! Вся Россия развеется в пепел! Посмеетесь!..
А священник уже поднялся на ноги. Стоит, дородный и прямой. Держится пальцами за массивный нагрудный серебряный крест - так держится, что цепочка натянулась и врезалась в шею возле затылка.
Наконец он сказал, без улыбки глядя на Титова:
- Теперешнего смеха вашего я не могу одобрить.
- И вы туда же, батя, лезете! Да ну его, Сережку, - отмахнулся Федор Евграфович.
Но отец Викентий своими принципами не поступится. Он начал:
- Господь наш Иисус Христос повелел нам жить в смирении. Дав людям землю, бог повелел возделывать ее и кормиться от злаков земных. Поговоримте о существенном. Что мы должны по-христиански осудить? К вам обращаюсь я, Федор Евграфович! Не обличаю вас, далек от этого… Однако разберемся: что от бога, что от дьявола - злаки, зреющие под голубыми небесами, или уголь преисподний? Кощунственная мысль! Не смеха, а негодования достойно!.. Вот где гордыня мерзкая: восстать против дарованного нам силами небесными…