Гриша вспомнил недавнюю ссору в мансарде. Земляки друг с другом уже совсем не разговаривают. Обросимовским гимназистам на лето репетитор не нужен, будут отдыхать. А кроме Нижнего Новгорода и Петербурга, ему еще бывать нигде не приходилось.
- Спасибо, Георгий Евгеньевич, с каким удовольствием поеду! Вот спасибо! Поеду, конечно.
…Войдя в вагон третьего класса, грязный, пахнущий карболкой, он почувствовал себя так, будто поднялся на борт корабля, отплывающего в неведомые страны. Стоит ли думать о душном сумраке вагона, если впереди зовет и манит солнечный, прекрасный мир?
Что представляется ему - где он будет послезавтра? «Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии…»
В фонарях над дверями мигали огарки свечей. Зберовский залез на верхнюю полку, постелил шинель и лег, сунув тощий парусиновый чемодан под голову.
Внизу расположились угрюмый парень с гармошкой, женщина с плачущим ребенком. Немного позже другую верхнюю полку, напротив, заняла девушка, по-видимому курсистка.
Увидев ее, Зберовский растерялся. У девушки были тонкие черные брови, длинные ресницы, прикрывавшие глаза. Грише показалось, что краше ее он не встречал еще никого.
Через минуту, осмелев, он двинулся к краю полки и спросил:
- Вы, коллега, не химичка случайно?
Девушка посмотрела ясными глазами, улыбнулась, опустила ресницы.
- Нет, я на Высших медицинских курсах.
На. ходу поезда вагон позвякивал, скрипел, раскачивался; огарки в фонарях то вспыхивали желтоватым светом, то потухали.
- Билеты ваши приготовьте! - объявил появившийся внезапно кондуктор. - Куда едете, барышня?
Гриша не поверил собственным ушам: девушка назвала станцию, до которой надо ехать и ему. Его будто жаром обдало: «Судьба!»
Через полчаса он знал уже, что спутницу зовут Зоей Терентьевой; ее старший брат - инженер на руднике; там она будет жить целое лето.
А весь следующий день они простояли бок о бок у окна. Ветер трепал их волосы. Они говорили, пели, хохотали, кричали друг другу о чем-то. Пассажиры посмеивались, глядя на них.
Разве теперь ей и даже всем без слов не очевидно, что для него она - единственный, неповторимый и самый нужный, самый близкий человек?…
К концу третьих суток пути они приехали.
Поезд остановился на маленькой станции. Водонапорная башня, запертый на замок сарай, несколько каменных домиков, окруженных кустами. Со всех сторон - степь. За степью только-только закатилось солнце, на западе над горизонтом безмятежно светит яркая золотая полоса.
Гриша шел следом за Зоей. Нес лакированную круглую картонку, чемодан, свою шинель и женское пальто, чайник и тяжелую корзину, перевязанную ремнем.
- Ваня! - воскликнула Зоя и побежала, прыгая через рельсы.
Навстречу им спешил, конечно, ее брат. Он был смуглый от загара, бритый, в чесучовом пиджаке. Фуражка же на нем форменная, с молоточками, но без кокарды, откуда видно, что он - горный инженер на частной, а не на казенной службе.
Зоя, подбежав, целовалась с братом, - а чтобы целоваться, чуть привстала на цыпочки. Наконец она обернулась назад:
- Знакомьтесь, господа. Вот - Гриша, мой хороший приятель.
Зберовскому, пока они были в вагоне, все казалось проще. Сейчас он неожиданно заробел. Вдруг почувствовал себя желторотым юнцом. К тому же обе руки у него заняты вещами. Сперва он вообще не нашелся, что сказать. Лишь растерянно переступал с ноги на ногу.
Иван Степанович рассмеялся:
- Батенька мой! Да эк она вас нагрузила! - И почти силой отнял у Зберовского корзину и пальто.
Из-за станционных домиков к ним подкатил высокий, несуразный экипаж, запряженный парой лошадей. Экипаж напоминал ладью на колесах.
Иван Степанович бросил кучеру:
- Вещи прими! - И пригласил Зберовского: - Садитесь в коляску. Вы к нам, надеюсь? Прошу!
- К нам, к нам, - вмешалась Зоя. - Пусть у нас хоть до завтра побудет.
Еще больше застеснявшись, Гриша начал объяснять, что здесь он, собственно, по вызову Южно-Русского общества каменноугольной промышленности; ему надо срочно посетить лабораторию; профессор Сапогов велел…
- Ну, если очень уж торопитесь, завтра вас туда и отвезем, - сказал Иван Степанович. - Пожалуйста, батенька, без церемоний!..
После захода солнца небо быстро темнело. Зажглись звезды. Лошади бежали крупной рысью, - коляску встряхивало на ухабах. Степь вокруг благоухала горьковатым, пряным запахом полыни.
Гриша уже не помнил о своем недавнем смущении. Его будто снова подхватила прежняя волна удач и радостей. Он вглядывался в темноту, в которой чудилось притаившееся счастье, какие-то загадки, оживающие смутные мечты.
Вдали красными огнями полыхает зарево.
- Вон, где огни, - коксовые печи, - говорит Иван Степанович, обращаясь к Грише. - Там ваша лаборатория по соседству. А наш рудник - слева. Называется - Харитоновский рудник. Рудничишко скверный, к слову доложу… Смотрите, шахтеры ночной смены идут!
Во тьме, возле еле видного бугра, медленно движется цепочка негаснущих, слегка колеблющихся искр.
- Шахтеры - каждый с лампой?
- Да, каждый с лампой.
Ехали долго, но Грише хотелось, чтобы это никогда не прекращалось: теплый-теплый вечер, дробно выстукивают копыта лошадей, сказочные огоньки, и на душе - ощущение близости Зои. И вон она сама. Временами ее голос, смех. Светится ее белое платье.
А в воздухе теперь нет аромата полыни. Пахнет каменноугольным дымом.
Из мрака точно вырываются и снова исчезают очертания бедных построек, вдруг - силуэт большого здания, опять - избушечки вроде землянок. Где-то тяжко охает паровая машина…
И лошади и колеса экипажа разом остановились.
- Вот мы и дома, - сказала Зоя.
Вероятно, их ждали. С крыльца, с фонарем в руке, сбежала остроносая старуха, дальняя родственница Терентьевых; звали ее тетей Шурой. За ней следом - толстая, огромная кухарка. Обе, вскрикивая, кинулись к Зое. Шумят, обнимают. Кухарке кажется, будто Зоя похудела за зиму:
- Он, барышня! Чи не кормилы вас в Петербурзи, чи як?
Все вошли в дом, а восклицания и здесь еще продолжались.
В просторной столовой на стенах висели копии с трех известных картин. Посередине - стол, поодаль - дряхлое пианино.
Кучер внес вещи, и Иван Степанович отдавал ему какие-то распоряжения. Зберовский краем глаза оглядывал всех. О нем пока словно позабыли.
Лишь сейчас он заметил, как сестра и брат походят друг на друга Та же линия тонких, чуть приподнятых бровей, прямой нос, резко очерченные губы. Однако было в них обоих и нечто ощутимо разное. В глазах Зои - ясная улыбка, теплота и вера в свою счастливую звезду, временами вспышки озорства. А на лицо Ивана Степановича нет-нет, да ляжет угрюмая тень. За его, видимо, привычным, ровным добродушием проглядывает не то усталость, затаенная забота, не то более глубокий внутренний разлад.
Кухарка доставала из буфета посуду, ставила на стол маринады и соленья. И все почти тотчас уселись за ужин.
Поначалу речь пошла о Петербурге. Зоя и Зберовский отвечали на вопросы. Потом, повеселев после рюмочки вина, Иван Степанович принялся рассказывать и про свои студенческие годы:
- Жили-то как, батенька мой! От этаких высот до этаких низов. Всякие были среди нас. У одних - поместья, виллы за границей, у других - в кармане только табачные крошки. Я, признаться, к богачам тянулся, хоть даже крошек-то порой в кармане не случалось. Ну, и влип один раз в пренеприятную историю. Меж двух огней, как говорят. Скандал! Тут - арестовали за политику студента… мы были на младших курсах, арестованный - со старшего. На сходке, понятно, захотели протест объявить. А курс наш - помню, как сейчас, - раскололся на две половины. Не сошлись во мнениях. Что прикажете делать? Крик подняли - хоть святых выноси. От богатых лишь один требовал протеста, бирюк был по характеру, очень странный студент. Тогда, на сходке, он и втравил меня в эту историю. Колоритная по-своему фигура. - Терентьев посмотрел на сестру: - Жалко, ты его не знаешь…
Вдруг наступило напряженное молчание.
Не постучавшись в дверь, в комнату заглядывает некто бородатый, с очень низким лбом, с усмехающимися хитрыми глазками. Гриша позже узнал, что это приказчик и правая рука хозяина рудника. Приказчик мотает головой, скорей не в знак приветствия, а повелительно, показывая жестом на выход:
- Иван Степанович, Харитонов кличет вас. Щоб зараз!
- Сейчас, - ответил Терентьев и, весь сникнув, поднялся из-за стола.
Зоя, должно быть, захотела сгладить неловкость момента. Она как бы подхватила прерванный разговор:
- Постой, Ваня! Ты о ком рассказывал - кого же я не знаю? Не Завьялов?
- При чем Завьялов! Нет, Лисицын по фамилии со мной учился, я имел в виду…
И Терентьев, не окончив, заспешил вдогонку за приказчиком. А Зберовский подумал, что ослышался. Едва ли не испуганно воскликнул:
- Лисицын?!
- Лисицын, - подтвердил Иван Степанович уже с порога. - Вы извините, дело у меня.
Вспомнив, что Лисицын - тоже горный инженер, Гриша начал быстро комбинировать в уме: во-первых, здесь, бесспорно, не другой, а именно тот самый Лисицын; во-вторых, Терентьев, значит, даже может быть осведомлен в подробностях промышленного фотосинтеза; в-третьих, Терентьеву, надо думать, известно, где Лисицын теперь.
Дверь за Иваном Степановичем давно захлопнулась. Гриша с уважением поглядел на покинутый им стул.
Зоя разговаривала с теткой:
- Харитонов все по-прежнему?
- Еще хуже стал.
- Ну, а Ваня как?
Старуха вздыхала и вздыхала:
- Ох, милая, чем это кончится!..
Прислушиваясь к непонятным репликам и вздохам, Зберовский ждал Терентьева. Молча складывал из хлебных крошек замысловатый вензель.
Иван Степанович вернулся бледный. Взялся было за стул, но не сел, а оттолкнул его. Не сказав ни слова, принялся шагать по комнате.
Зоя сразу встала:
- Ваня, что с тобой, голубчик? Харитонов что-нибудь?…
- А! - неожиданно вскрикнул он и затряс перед собой кулаками. - Доведет меня, проклятый! Или со мной что-либо случится, или с рудником. Вот увидишь! Каждый день толкает на преступление! Каждый день!..