А Петька начал уставать. Бравый вид поддерживать ему уже не удается. Ноги болят от долгой ходьбы, холодно, сон одолевает. Так бы и лег где-нибудь сбоку на землю!
- Что приуныл, браток? - окликнул его Глебов. - Давай-ка сядь на сани, отдохни немного.
- На сани? Я? Да что вы, товарищ командир!
Собрав все силы, Петька, как сначала, пошел пружинящей, молодецкой походкой.
Глебов наблюдал за ним. На ходу положил ему руку на плечо:
- Крепишься? Ну, крепись, крепись, сыночек, - мы с тобой большевики.
От этих слов и от того, как они были сказаны, Петьке вдруг стало очень хорошо на душе. Он почувствовал уважение к себе. Он не знал, как это называется, но ради Глебова теперь был готов пойти на что угодно.
Русско-Бельгийский между тем - уже вот, только в какой-нибудь версте от них. И степь и небо перед утром слегка посветлели. Голова колонны поднялась на пологий холм. Поселок рудника отсюда виден вширь. Расплывчатые пятна домов образуют темные линии улиц. А под холмом впереди, внезапно вздыбив коней, силуэтами метнулось до десятка всадников. Рассыпавшись в редкую цель, распластавшись, они карьером помчались к поселку.
Казаки заметили приближение отряда!
Раздались первые выстрелы. Прежде чем отдать команду развернуться в боевой порядок, Глебов бросил Петьке:
- Беги в обоз?
Петька растерянно медлил. Глебов повторил:
- Тебе приказываю как красногвардейцу! Будешь в распоряжении доктора Софронова. Ему доложишь - я прислал. Бегом!
Петька кинулся. Вдогонку донеслось:
- Сыночек, будь здоров!
Как-то очень скоро рассвело. Уже кажется, будто бы давным-давно стоит этот тревожный день. Точно с громким треском раскалывают камни, бьют винтовочные залпы. Оглушительно тарахтят пулеметы. Обоз сгрудился за холмом с той стороны, откуда не видно ни своих, ни казаков, ни Русско-Бельгийского.
Сначала Петьку охватило чувство, близкое к ознобу, и, скованный им, он не пытался даже уразуметь ход событий. Но Софронов и девушка-фельдшер, вдруг заспешив, ушли с медицинскими сумками. Ездовые, взяв винтовки, бросились принять участие в бою. А Петьке было велено приглядывать за лошадьми.
Стрельба внезапно прекратилась. Вместо нее - исступленное, во много голосов, «ура!»
Вырвавшись из-за неровности рельефа, огибая холм атакующей цепью, грозя штыками, весь питерский отряд бежит куда-то вбок. От него - и прочь от рудника - беспорядочно откатывается казачья конница. Вдалеке теперь можно заметить, как из рудничного поселка, тоже преследуя казаков, бегут вооруженные шахтеры.
- Ты, что ли, при обозе? Заворачивай! - крикнул Петьке остановившийся рядом матрос. В руках у него охапка винтовок, казачьих карабинов; он бросил всю охапку в первые же сани. Был словно вне себя - лоб потный, дышит часто, воспаленные глаза сверкают. - Чего стоишь? - накинулся он на Петьку. - Кукла богова! Говорят тебе, боевой припас за наступающими… Погоняй!
Он схватил под уздцы первую лошадь, дернул за повод, и сани, поворачиваясь, двинулись по снежной целине.
- Правь! - приказал матрос и подхлестнул вторую лошадь.
С холма бежит один из ездовых, машет рукой: «Погоняй, погоняй, не задерживай!»
Петька вдруг сообразил, что он уже настоящий, признанный красногвардеец и что его отряд гонит устремившегося в бегство врага. И он поднял упавшие вожжи, взмахнул ими, закричал: «Но! Но!», и ему стало раздольно и почти весело.
За первыми санями потянулись остальные. Рысью здесь не получается - много снега намело, снег рыхлый. Лошади идут, мотая головами. Петька шагает по сугробам возле первых саней. Нога в ногу с ним, рядом - тот же матрос.
Несколько сот шагов матрос прошел в хмуром молчании. Вроде поостыл и сник; лицо его сейчас не выглядит разгоряченным, оно как-то побледнело и осунулось.
- Малыш ты, - сказал он наконец. - Годков тебе сколько: двенадцать, тринадцать, поди? Местный, что ли, рудничный? Дорогу-то давеча показывал.
- Здешний я, - ответил Петька сдержанно.
- То-то и есть, что недавно в отряде! Тебе еще что, сердце у тебя не болит…
А казаки, обходившие шахту «Магдалина», уже скрылись за ее косым террикоником. Петьке видно впереди, как в поселок «Магдалины» двумя потоками, справа и слева, вступает Красная гвардия.
Матрос притронулся к Петькиному локтю. Тотчас же ткнул рукавицей себе в висок.
- Сюда ему пуля ударила, - проговорил он. - И наповал, понимаешь ты… Навылет…
«Убили кого-то!..»
- Кого это? - встревожился Петька.
- Ты что, не слышал разве?
Матрос, щурясь, посмотрел в упор и произнес свистящим шепотом:
- Глебова убили, парень…
Петька широко открыл глаза. Вначале в них не то испуг, не то вопрос, недоумение, страдание. Потом он обернулся. А позади все точно и без перемен: степь такая, как всегда; Русско-Бельгийский рудник, и на его фоне невысокий холм. Ничего отсюда не заметишь на холме. Только снег белеет.
Неужели он мертвый там в снегу лежит? Живой был - теперь мертвый?
Еще совсем недавно Петька слышал его голос: «Сыночек, будь здоров!» Называл ли Петьку кто-нибудь другой так по-хорошему? Ночью шли вдвоем… Не увидать его теперь? Не заговорит, не встанет?… У, казаки проклятые!
А шею греет теплый шарф. Дорогой подарок…
И нестерпимо горько стало Петьке. Не совладать с собой - он всхлипнул. На какой-то миг степь, рудники вокруг - все заколебалось в слезах.
Ночью шли вдвоем… «Крепись, крепись, сыночек, - мы с тобой большевики».
Перебросив вожжи в одну руку, Петька вытер щеки кулаком. Взял из саней короткую винтовку, казачий карабин. На ходу, не замедляя шага, вскинул его на ремне через плечо. Еще раз оглянулся в сторону холма. Тут же стегнул вожжами лошадь - вперед, нельзя отстать от своего отряда! - и, натянув винтовочный ремень ладонью, прижал карабин к спине.
Часть III
Глава I. БЕРЕГ ЗА МОРЕМ
1
То, что осталось от лаборатории Лисицына - обломки приборов, химической посуды, плотно закрытые банки с реактивами и наготовленными впрок активными зернами, - все пролежало в земле ровно пятнадцать лет.
И снова начался июль.
Как прежде, чернеет терриконик «Святого Андрея»; по-прежнему пахнет в степи полынью; те же самые рельсы тянутся к горизонту, ветками идут к отдельным шахтам; и на железнодорожной станции все выглядит, как будто встарь: бурые кирпичные стены, скамейки для пассажиров, тот же колокол у дверей. Однако над окнами вокзала со стороны перрона теперь висит яркое кумачовое полотнище. Оно появилось недавно. На кумаче, еще не успевшем поблекнуть, крупными белыми буквами - надпись: «Выполним пятилетку в четыре года!»
Близится полдень. Солнце накалило перрон. Асфальт стал мягким, как ковер. Когда начальник станции, надев фуражку с красным верхом, вышел встретить поезд, на асфальте отпечатались каблуки его ботинок. Каждый шаг оставил неглубокую лунку.
Он озабоченно взглянул на станционные пути, забитые гружеными платформами, потом вдаль - на стрелки у выходного семафора, на маневровую «овечку», толкающую к стрелкам товарные вагоны.
«Шестнадцатый почтовый пропустить, - подумал он, - а там с шахт уголь подают - сразу четыре состава. Как вы рассуждаете, дорогие товарищи: где я маневры-то успею? Вот через год расширим станцию, тогда давайте вашего угля хоть сто составов в сутки!»
Начальник вытер носовым платком вспотевшее лицо. Шестнадцатый почтовый - вон, за семафором, раньше срока на минуту.
Поезд подходит к перрону. На паровозе, впереди, - две вырезанные из меди цифры, каждая по метру высотой, и между ними буква: «5 в 4». Цифры с буквой промелькнули мимо, загрохотали колеса вагонов, зашипели тормоза. Поезд остановился - на паровозе тотчас заработал насос: пф-пф!.. пф-пф!.. пф-пф!..
С одной из вагонных подножек спрыгнул молодой человек с чемоданом в руке. Тряхнув головой, он откинул назад длинные черные волосы и посмотрел по сторонам. Пошел, как и другие пассажиры, к калитке, где выход с перрона. По дороге продолжал поглядывать на все его здесь окружающее с каким-то особенным, явным удовольствием.
На нем голубая рубашка с запонками, но без галстука и воротничка, брюки галифе и сапоги, начищенные до сияния. Сапоги новые - поскрипывают при каждом шаге. Походка его упруга, легка.
Выйдя на площадь за зданием вокзала, он увидел кого-то вдалеке и крикнул:
- Танцюра! Васька!
Посреди площади, возле небольшого круглого сквера, стояла обыкновенная телега с лошадью. Оттуда, навстречу приехавшему, бросился другой молодой человек, плечистый, с красным лицом и светлыми бровями - на вид ему было лет двадцать пять или даже несколько больше.
Так встретились старые приятели.
- Ох ты, черт возьми, какой стал! - негромко пробасил Танцюра и всплеснул руками в шутку. - Ну, Петька, здорово! Чемодан твой давай на телегу… Я уж раззвонил, что Шаповалов едет. Все тебя ждут. Как раз и Данилка тут, Захарченко, на руднике…
Они сели рядом. Телега, грохоча по мостовой, покатилась из железнодорожного поселка в степь.
- Чтоб их, не дали бричку на конном дворе… - будто извиняясь, проворчал Танцюра. И тотчас же спросил, оглядывая Шаповалова: - А ты окончил вот рабфак, и дальше что? Еще учиться думаешь?
- Да собираюсь, - ответил Шаповалов.
- Куда?
- Послушай, Вася, ты писал - ты тоже поступил на курсы. Какие курсы?
- Знаешь, врубовые машины скоро привезут. Так я решил на врубовку податься, в машинисты.
- Интересно! А ты ее видел, какая она? Мне не приходилось…
- Кто?
- Да эта машина. Врубовка.
Показав куда-то в сторону поворотом головы, Танцюра, точно мимоходом, бросил, что на номере Семь-бис есть одна машина; пока одна - это им для практики прислали.
Шаповалов с острым любопытством обернулся. В степи, где раньше ничего не было, чуть правее «Магдалины», он увидел городок временных деревянных построек.
- Смотри ты! - воскликнул он. - Тут и будет шахта Семь-бис?